Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упоева тогда арестовали за классовое самоуправство, и он безмолвно сел в тюрьму.
В тюрьме он сидел целую зиму, и среди зимы увидел сон, что Ленин мертв, и проснулся в слезах.
Действительно, тюремный надзиратель стоял в дверях и говорил, что Ленин мертв, и плакал слезами на свечку в руке.
Когда под утро народ утих, Упоев сказал самому себе:
– Ленин умер, чего же ради такая сволочь, как я, будет жить! – и повесился на поясном ремне, прицепив его к коечному кольцу. Но неспавший бродяга освободил его от смерти и, выслушав объяснения Упоева, веско возразил:
– Ты действительно – сволочь! Ведь Ленин всю жизнь жил для нас таковых, а если и ты кончишься, то, спрашивается, для кого ж он старался?
– Тебе хорошо говорить, – сказал Упоев. – А я лично видел Ленина и не могу теперь почувствовать, зачем я остался на свете!
Бродяга оглядел Упоева нравоучительным взглядом:
– Дурак: как же ты не постигаешь, что ведь Ленин-то – умнее всех, и если он умер, то нас без призору не покинул!
– Пожалуй что, и верно, – согласился Упоев и стал обсыхать лицом.
И теперь, когда прошли годы с тех пор, когда Упоев стоит во главе района сплошной коллективизации и сметает кулака со своей революционной суши, – он вполне чувствует и понимает, что Ленин действительно позаботился и ого сиротой не оставил.
И каждый год, зимой, Упоев думает о том бродяге, который вытащил его в тюрьме из петли, который понимал Ленина, никогда не видя его, лучше Упоева.
В общем же Упоев был почти что счастлив, если не считать выговора от Окрзу, который он получил за посев крапивы на десяти гектарах. И то он был не виноват, так как прочел в газете лозунг: "Даешь крапиву на фронт социалистического строительства!" – и начал размножать этот предмет для отправки его за границу целыми эшелонами.
Упоев радостно думал, что вопрос стоит о крапивочной порке капиталистов руками заграничных, маловооруженных товарищей.
Бродя в последующие дни по усадьбам и угодьям колхоза, я убедился, что мнение о зажиме колхозной массы со стороны колхозных руководителей неверно.
От Упоева колхозники чувствовали не зажим, а отжим, который заключался в том, что Упоев немедленно отжимал прочь всякого нерачительного или ленивого работника и лично совершал всю работу на его глазах.
Мне пришлось наблюдать, как он согнал рулевого с трактора, потому что тот жег керосин с черным дымом, и сам сел править, а рулевой шел сзади пешком и смотрел, как надо работать. Так же внезапно и показательно Упоев внизывался в среду сортировщиков зерна и порочил их невнимательный труд посредством показа своего умения. Он даже нарочно садился обедать среди отсталых девок и показывал им, как надо медленно и продуктивно жевать пищу, дабы от нее получилась польза и не было бы желудочного завала. Девки действительно, из страха ли сознания – не могу сказать точно, от чего, перестали глотать говядину целыми кусками. Раньше же у них постоянно бурчало в желудке от несварения. Подобным же способом показа образца Упоев приучил всех колхозников хорошо умываться по утрам, для чего вначале ему пришлось мыться на трибуне посреди деревни, а колхозники стояли кругом и изучали его правильные приемы.
С этой же трибуны Упоев всенародно чистил зубы и показывал три глубоких вдоха, которые надо делать на утренней заре каждому сознательному человеку.
Не имея квартиры, ночуя в той избе, какая ему только предстанет в ночной темноте, Упоев считал своей горницей все колхозное тело и, томимый великим душевным чувством, выходил иногда на деревянную трибуну и говорил доклады на закате солнца. Эти его речи содержали больше волненья, чем слов, и призывали к прекрасной обоюдной жизни на тучной земле. Он поднимал к себе на трибуну какую-нибудь пригожую девушку, гладил ее волосы, целовал в губы, плакал и бушевал грудным чувством.
– Товарищи! Вечно идет время на свете – из нас уж душа вон выходит, а в детях зато волосы растут. Вы поглядите своими глазами кругом, насколько с летами расцветает советская власть и хорошеет молодое поколение! Это ж ужасно прелестно, от этого сердце день и ночь стучит в мою кость, и я скорблю, что уходит план моей жизни, что он выполняется на все сто процентов, и скоро я скроюсь в землю под ноги будущего всего человечества… Кто сказал, что я тужу о своей жизни?
– Ты сам сказал, – говорила Упоеву рядом стоящая девушка.
– Ага, я сказал! Так позор мне, позор такой нелепой сволочи! Бояться гибнуть – это буржуазный дух, это индивидуальная роскошь… Скажите мне громко, зачем я нужен, о чем мне горевать, когда уже присутствует большевицкая юность и новый шикарный человек стал на учет революции?! Вы гляньте, как солнце заходит над нашими полями – это ж всемирная слава колхозному движению! Пусть теперь глядит на нас любая звезда ночи – нам не стыдно существо-вать, мы задаром организуем все бедное человечество, мы трудимся навстречу далеким планетам, а не живем как гады! Скажи и ты что-нибудь или спой сразу песню! – .обращался к девушке Упоев.
Девушка стеснялась.
– Скажи хоть приблизительно! – упрашивал ее Упоев в волнении.
– Что же я тебе скажу, когда мне и так хорошо! – сообщала девица.
– Дядя Упоев, дай я тебе куплет спою! – предложил один юноша из рядов колхоза.
– Ну спой, сукин сын! – согласился Упоев.
Парень тронул на гармонике мотив и спел задушевным тоном:
Эх, любят девки, как одна,
Любят Ваньку-пер…на!
– Раскулачу за хулиганство, стервец! – выслушав хороший голос, воскликнул Упоев и бросился было с трибуны к гармонисту. Но его остановили активисты:
– Брось, Упоев, у него голос хороший, а у нас культработа слаба!
Позже Упоев спрашивал у меня о происхождении человека: его в избе-читальне тоже однажды спросили об этом, а он точно не знал и сказал только, что, наверно, и самом начале человечества был актив, который и организовал людей из животных. Но слушатели спросили и про актив – откуда же он взялся?
Я ответил, что, по-моему, вначале тоже был вождевой актив, но в точности не мог объяснить всей картины происхождения человека из обезьяны.
– Отчего обезьяна-то стала человеком, или ей плохо было? – допытывался Упоев. – Отчего она вдруг поумнела?
Здесь я вспомнил про Кучума и про того, кого он расшиб на месте.
– Самый главный стержень у животного и человека, товарищ Упоев, – это позвоночный столб с жидкостью внутри. Один конец позвоночника – это голова, а другой – хвост.
– Понимаю, – размышлял Упоев. – Позвоночник в человеке вроде бревна, в нем упор жизни.
– Может быть, какие-нибудь звери отгрызли обезьяньи хвосты, и сила, какая в хвост шла, вдарилась в другой конец – в голову, и обезьяны поумнели!
– А, может быть! – радостно удивился Упоев. – Стало быть, нам тоже звери-кулаки и подкулачники должны что-нибудь отъесть, чтобы мы поумнели.
– Они уже отгрызли, – сказал я.
– Как так отгрызли? Что же мне больно не было?
– А перегибщик линии – это тебе не подкулачник?
– Он, стерва.
– А он больно сделал коллективизации или не больно?
– Факт – больно, гада такая!
На том мы и расстались, чтобы сжать. Но после полуночи Упоев постучал мне в голову, и я проснулся.
– Слушай, ты ведь мне ложь набрехал! – произнес Упоев. – Я лег спать и одумался: это ведь не кулаки нам хвост отгрызли, а мы им классовую голову оторвали! Ты кто? Покажи документы!
Документов я с собой не носил. Однако Упоев простил мне это обстоятельство и экстренно проводил ночъю за черту колхоза.
– Я Полное собрание сочинений Владимира Ильича ежедневно читаю, я к товарищу Сталину скоро на беседу пойду, – чего ты мне голову морочишь?
– Я слышал, что один перегибщик так говорил, – слабо ответил я.
– Перегибщик или головокруженец есть подкулачник: кого же ты слушаешь? Эх, гадина! Пойдем назад ночевать.
Я отказался. Упоев посмотрел на меня странно беззащитными глазами, какие бывают у мучающихся и сомневающихся людей.
– По-твоему, наверное, тоже Ленин умер, а один дух его живет? – вдруг спросил он.
Я не мог уследить за тайной его мысли и за поворотами настроения.
– И дух и дело, – сказал я. – А что?
– А то, что ошибка. Дух и дело для жизни масс – это верно, а для дружелюбного чувства нам нужно иметь конкретную личность среди земли.
Я шел молча, ничего не понимая… Упоев вздохнул и дополнительно сообщил:
– Нам нужен живой – и такой же, как Ленин… Засею землю – пойду Сталина глядеть: чувствую в нем свой источник. Вернусь, на всю жизнь покоен буду.
Мы попрощались.
– Вертайся, черт с тобой! – попросил меня Упоев.
Из предрассудка я не согласился и ушел во тьму. Шаги Упоева смолкли на обратном пути. Я пошел неуверенно, не зная, куда мне идти и где осталась позади железная дорога. Глушь глубокой страны окружала меня, я уже забыл, в какой области и районе я нахожусь, я почти потерялся в несметном пространстве.
Но Упоев бы и здесь никогда не утратил стойкости души, потому что у него есть на свете центральная дорога и любимые им люди идут впереди него, чтобы он не заблудился.
- Поезд - Анатолий Курчаткин - Русская современная проза
- Пространство опоздания - Владимир Шали - Русская современная проза
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Хризантемы. Отвязанные приключения в духе Кастанеды - Владислав Картавцев - Русская современная проза
- Элегiя на закате дня - Олег Красин - Русская современная проза
- Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник) - Орбел Татевосян - Русская современная проза
- Ярмарка - Елена Крюкова - Русская современная проза
- Стекло и дерево - Сергей Буянов - Русская современная проза
- Код 315 - Лидия Резник - Русская современная проза
- Заратуштра - Андрей Гоголев - Русская современная проза