мной прибежал запыхавшийся дежурный пионер и сообщил, что меня вызывают к директору. Директор сообщил, что меня переводят в 7-й отряд, к Сидорчук, вместо «лягушонка», которую назначили на мое место.
Сначала я зашел к Сидорчук. Она лежа курила в своей комнате и сразу подвинулась, освобождая мне местечко. Я сел на стул.
– Твоя работа?
– Я же тебе обещала, – сказала Наталья, задирая голую ногу к потолку. – Беру тебя на буксир. Будем вместе рулить. Не переживай: Социалидзе с Лариской сработаются. Одна – долбанутая, другая – тоже… с приветом. Ты уже собрал чемодан?
Славку и Андрея я нашел под деревянным грибом. Оба были с книжками. Андрей лениво листал томик Леонида Андреева, Славка обмахивал красное лицо Платоном. Я невольно подумал, что для полноты картины не хватает моего Герберта Спенсера. Лица их были скорбны. Славка вяло сказал, что его Степана все-таки увезли в город, пока он кого-нибудь не изнасиловал. Андрей перелистнул страницу и сказал негромко.
– Лучше бы изнасиловал. Директора лагеря.
Я сообщил им свою новость, и они открыли рты.
– Вот это да, – наконец вымолвил Славик. – Ну, Наталья. Ну, стерва. Теперь она тебя изнасилует по полной программе, старик. Жди.
Видимо Степа серьезно изнасиловал Славкино мироощущение. Больше комментариев не было.
Нина узнала новость от Ларисы. Она встретила меня на крыльце.
– Вот, – сказал я, разводя руками. – Такие пироги.
Мы встретились глазами, и у меня дрогнуло сердце: Нина была расстроена и даже не скрывала этого. Она помогла мне собрать чемодан, мы присели на дорожку.
– Ты это… будь с ними построже, – сказал я, нахмурившись. – не позволяй садиться на шею. Особенно этой рыжей. Бестии.
Нина подняла лицо. Щеки ее пылали.
– Хорошо, – едва слышно сказала она.
– Буду заходить тебе в гости.
– Заходи, – сказала она. – Если сможешь.
В своей новой комнате я первым делом оторвал от стены какого-то мерзкого пионера с горном в руке и положил на стол черный томик Герберта Спенсера. Потом плюхнулся ничком на кровать, пахнувшую крепким хвойным экстрактом и закрыл глаза. Я почти не удивился, когда открылась дверь и раздался торжествующий голос Сидорчук.
– Ага, вот он где! А я-то ищу его везде, как дура.
Я вскочил, она толкнула меня обратно на кровать и села рядом.
– Ну, как тебе апартаменты?
– Тесноваты, – промямлил я, поджимая ноги.
– Ничего, в тесноте, да не в обиде. Кровати только очень скрипучие, – она подпрыгнула несколько раз и кровать, действительно, резко и жалостливо заскрипела. Я тоже подпрыгнул и сказал.
– Да, уж, скрипит…
– Всех пионеров разбудим на хрен.
– Мы будем тихо, – машинально сказал я.
– В смысле? – ее черные глаза смотрели на меня в упор c насмешливым любопытством.
Я заскрипел пружинами и хохотнул.
– В смысле: я сплю тихо.
– Спать ты будешь дома, – сказала она хладнокровно. – А здесь будешь работать. Как папа Карла. Понял?
Я покраснел и сказал:
– Хорошо. Я постараюсь.
Так, господа, началась новая глава моей жизни в лагере «Сосново».
Я замолчал, потянулся к термосу. Андрей со Cлавиком шумно заспорили о том, смог бы Степа изнасиловать директора лагеря. Я не мешал им, попивая чаек с сушками и рассматривая с каким-то отрешенным вниманием залитый березовым соком изрубленный ножом ствол березы, по которому торопливо бегали муравьи. С поля прилетел с толстым гудением шмель, попытался присесть на мою чашку, я дунул на него и он взмыл в синее небо. Снега в лесу почти не осталось. Между высокими кочками, поросшими тонкими кустиками черники, маслянисто чернела вода. Она издавала резкий, неприятно-рыбный запах.
В конце концов друзья вспомнили обо мне.
– Дальше, дальше! – потребовал Андрей.
– Дальше началось самое интересное. Отряд у Натальи был вышколен не хуже образцового армейского подразделения. В столовую дети ходили только строем и только с песнями. Отбой начинался в 20.30 вечера, и в 20.45 в бараке было тихо, как на кладбище. В тихий час слышно было, как муха пролетает в холле. Все приказания исполнялись только бегом. Про крапиву Наталья не врала. Я сам видел, как провинившийся мальчик со слезами принес букет крапивы, и она отхлестала его этим букетом по ногам. За ней я был, как за каменной стеной. В мои обязанности входило быть рядом.
На второй день после переезда мы с ней переспали. Могли бы и в первый, но я был сильно напуган, да и она не захотела.
– А можно поподробнее с этого места и желательно без ложной стыдливости? – попросил Славик.
– Извольте, ведь я художник и повинуюсь только вдохновению. Первый день в новом отряде я помню смутно. Помню только, что Ковальчук была возбуждена и все время посматривала то на часы, то на меня – без улыбки, без намека, с одним лишь нетерпением в глазах. У меня сердце уходило в пятки! В этот день она почти не кричала на детей, и они взирали на меня с молчаливым благоговением, прекрасно понимая, кому обязаны своим маленьким кратковременным счастьем. К вечеру Наталья сделалась ласковой со мной, и я запаниковал. Должен признаться, мой сексуальный опыт к этому времени был ничтожен. Впрочем, для Натальи это не имело значения.
После отбоя я зашел к Славику, у него уже сидел Андрей, и спросил, есть ли выпить. Славка, кряхтя, залез под кровать и достал из чемодана зеленую и слегка липкую бутыль вермута.
– Сохранил на всякий пожарный случай… Красный. Ноль восемь. 18 градусов.
Андрюха категорически отказался от «совдеповского пойла», как он выразился, а я налил в кружку чернильной вязкой жидкости до краев. Славка дал мне теплую ириску и негромко напутствовал.
– Извини, что было, то и достал. Давай, Мишаня, прочисть чакры…
Я выпил с трудом; засопел, согнувшись. Славка сунул мне в губы сигарету, похлопал по спине
– Как тебе «шате-матэ 1905 года»?
Вермут действительно был волшебным. Блевать хотелось так сильно, что все черные мысли разбежались из моей головы, осталась только одна – удержать страшную жидкость в пищеводе, пока она не приживется…
– Ничего, – с трудом промолвил я, разгибаясь, – три ночи как-нибудь осилю, зато пан набьет мои карманы золотыми червонцами.
– Ты козак и ничего не должен бояться, – подхватил Андре, хорошо помнивший гоголевского «Вия». – Если будет совсем худо – плюнь ей на хвост. Все ведьмы этого боятся.
Друзья смотрели на меня с грустной нежностью, словно я готовился к мучительному акту дефлорации. Мы попробовали поговорить о творчестве Маркеса и даже довольно громко заспорили, как вдруг у меня вырвалось непроизвольно:
– Ах, сука какая, а?! Ну что ты будешь делать с ней?!
Андрюха харкнул, чуть не подавившись
