Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откровенность насчёт сознательного выбора «друзей успешных» у человека старомодно интеллигентного может вызвать оторопь. Да и всё описанное благополучие, будучи соотнесено с постоянными ремарками «как мы боролись за свободу», провоцирует изрядное недоумение и заставляет вспомнить анекдот про революционера и городового: «Неужто царь-батюшка мешал тебе пирожками на улице торговать?»
Но вот школа позади, пришло время институтских воспоминаний о поездке на картошку: «Помню по себе (опять по себе! – Ред.), как угнетала эта постоянная бессмысленность нашей жизни: почему картошку надо убирать именно тогда, когда всё уже залито дождём и картошка наполовину сгнила? Что за царство абсурда – в котором, по всему судя, нам предстоит мучиться до конца своих дней?» В сочетании с предыдущими пассажами о красивом столе и благополучных родительских друзьях картофельное возмущение выглядит не отвагой вольнодумца, а негодованием советского барчука, вдруг с изумлением обнаружившего, что картошечка не является по щучьему велению прямо на столе в варёно-рассыпчатом виде, а имеет наглость расти в земле, и всё это, земля и картошка, такое, оказывается, грязное…
Вряд ли уважаемый Валерий Попов желал произвести подобное впечатление – пишет же и про студенческую романтику, «костры, песни, дружные выпивки, походы на танцы в соседнюю деревню», однако же получилось именно так.
Но вот автор биографической книги отвлекается от собственных мемуаров и вспоминает о своём герое. Студент Довлатов и пара его друзей решили удрать с картошки. «Уже по желанию их – сделать так, как им хочется, невзирая на запрет, – видны люди непростые, самостоятельные, привыкшие к душевному комфорту и готовые за него бороться до конца». В следующей фразе пафос резко схлопывается: «…не до конца – рисковать студбилетом, наверное, всё же не стоит», а три борца бредут разыгрывать комедию в поселковой поликлинике. У кого температура, у кого радикулит…
Что тут скажешь… Наверное, каждый, кто был студентом и оказывался на картофельных полях, сумеет припомнить куда более впечатляющие истории. Понятно, что не всякий норовивший откосить от колхозной повинности – Довлатов, но именно его уникальность и предполагалось вроде бы показать в этой книге. Вряд ли для этого надо возводить в ранг «людей непростых, самостоятельных» всех подряд развесёлых лоботрясов, симулировавших несовместимые с картошкой недуги.
Ох, наверное, сам Сергей Донатович изрядно посмеялся бы над такими пассажами!
И в таком духе выдержана вся книга. Много автора, мало Довлатова. Вот писатель покидает СССР и начинается глава «Совсем другие берега», целиком посвящённая тому, как в Америку приехал… правильно, Валерий Попов. Страниц примерно на двадцать. А когда «биограф» опять спохватывается, Довлатов в его изложении предстаёт откровенным монстром: «…Сергей уже чётко расписал роли в новой, на сей раз «Американской трагедии», и остановить его было невозможно. Всё уже нарисовалось в его новом катастрофическом (такие он только и признавал) сюжете: Вайль внешне приятный, но не искренний, Генис – искренний, но неприятный… И это только про его ближайших друзей… об остальных даже страшно подумать! По свидетельствам тех же благожелательных очевидцев, именно он был и сценаристом, и режиссёром многих газетных склок и упивался ими как самым ценным, что только может быть. Он сам создавал конфликты и, как опытный «разводила», гневно вставал на защиту им же попранных прав…»
Впору спросить почтенных читателей: если о вашем близком человеке в таком тоне книжку напишут, вы снабдите автора благословением и фотографиями из семейного архива или совсем наоборот?..
…Вот именно.
Читая эту книгу, невольно вспоминаешь слова незабвенного Семёна Семёныча Горбункова из «Бриллиантовой руки»: «На его месте должен был быть я!»
P.S. Сейчас активно обсуждается идея создания в Пушкиногорье музея Довлатова, поработавшего в Михайловском, кажется, экскурсоводом. Судя по монографии Валерия Попова, экспозиция гипотетического музея окажется весьма бедной: ну, рюмка… ну, халат… ну, окурок…
Валерий Попов. Довлатов . – М.: Молодая гвардия, 2010. – 355 с., 5000 экз. – (Жизнь замечательных людей: Малая серия: сер. биогр.; вып.10).
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Венец для Марианны
Литература
Венец для Марианны
ЮБИЛЯЦИЯ
Меньше всего мне хочется, чтобы эти строки смахивали на оду, на панегирик, но стремление к чему-то величальному, исполненному нежности и лирики, по правде сказать, невольно толкает под локоть: ведь речь идёт о Марианне Роговской-Соколовой, с именем которой наш замечательный русский поэт, когда-то мечтая о её балконе, был готов выпить росы «за Ваши Анютины глазки», женственности которой, её красоте и многочисленным талантам телевидение, радио, газеты, иллюстрированные журналы часто посвящали трогательные передачи, интервью, статьи. И ещё одна важная причина тяги к «высокому штилю»: я был шафером на свадьбе у Володи Соколова, моего знаменитого и давнего (с тбилисских благословенных времён!) друга, и Марианны Роговской, сразу же завоевавшей и моё братское сердце. Я увидел её впервые в Володином запущенном, холостяцком доме близ Склифа, на улице с каким-то богоборческим названием: изящная и утончённая, она, надев резиновые салатного цвета перчатки, прибиралась, мыла посуду и окна, чтобы в квартирке стало светлее и уютнее. И представьте: я уже не беспокоился за судьбу родного мне человека, в ком душа росла, «не убывая, как цветы, что некому дарить». Он от этого очень страдал: жизнь часто обходилась с ним немилостиво. Теперь было кому дарить богатства этой души. Не одни лишь цветы. Он, совершенно не сентиментальный, в ту пору болел (я и пришёл его проведать), но глядел он, как бы вопрошая: ведь и верно она лучше всех? И – вслух: она покажет тебе, какое у неё потрясающее генеалогическое древо.
Да, конечно, уже потом, спустя годы, появятся великолепные телевизионные фильмы «Мастер и Марианна» Юрия Полякова, «Однажды я назвал себя поэтом» по сценарию самой Роговской-Соколовой, «Весна в Лаврушинском» Аркадия Бедерова (и мн. др.), где сверкнул золотом ключик, открывший заветную дверь в страну Творчества и Любви, где, по словам соколовской Музы, «всё освещено солнечным светом и высшим смыслом». А тогда… тогда все были живы и здоровы, и после загса мы в Измайловском парке заходили то в один ресторанчик, то в другой, а к вечеру поехали ко мне, где ждали нас подарки, присланные грузинскими друзьями, – и чурчхела, и мачари (вино, которому не исполнилось и семи дней), и многое другое. Той ночью я записал в дневнике, как Марианна стала самым юным директором Музея Чехова, расположенного в здании на Садовой-Кудринской (в надежде на лучшие времена приобретённом некогда Антоном Павловичем). В записи были и такие слова: «Очаровательная и романтичная, она сама как будто вышла со страниц чеховских книг, поклявшись никогда с ними не расставаться».
Так бывает, что автора до конца, до самой сердцевины узнаёшь по его творениям. То же самое произошло и со мной, когда я увидел по ТВ её фильмы об Антоне Павловиче: «Всего четыре года», «Сахалинские страницы», «Посылаю Вам пьесу…», «Последний сад». Этот «Последний сад» и дал название удивительной книге Марианны. Эти фильмы трогали до слёз, вызывали бесчисленные отклики.
Вот так они и жили вдвоём – Поэт и его Муза. Что и говорить, домашние хлопоты отнимали у Марианны немало времени и сил, но Володя не позволял жене уйти в них с головой, вдохновлял её на новые литературные подвиги, – и она росла как литературовед, сценарист, переводила болгарских, польских, македонских, грузинских поэтов и в результате издала в 1990-м книгу переводов «Я увидел тебя».
…Мы с Володей, помолодевшим и похорошевшим (от болезни – ни следа), ездили в его родные места, к Селигеру, и всё это время он говорил о Марианне, говорил, как обычно, без пышных метафор, но в каждой его фразе нетрудно было различить цветение ауткинских, ялтинских садов. Это всё потому, что его дом преобразился. В нём была она! Он это предвидел: «Я буду рад, слегка отъехав, что Дом, не зная почему, стоит задумчивый, как Чехов, и улыбается всему». Их миры воссоединились, отчего обрели вечность и беспредельность. Им бы жить двести, триста… нет, тыщу лет – и всё равно не исчерпалось бы то, что их так объединяло и украшало. Их – вдвоём! – никогда не забудут потаённые московские уголки, дым мегрельских, кахетинских, имеретинских очагов, ветхие балкончики Метехи в Тбилиси, болгарская речка Тополница и тропинки Булонского леса, и Люксембургский сад, где они вели беседы о будущем России, о родном Володином дяде по линии матери, писателе Михаиле Козыреве, настоящем красавце, сыне лихославльского кузнеца, арестованном «органами» весной 1941-го и сгинувшего в саратовских застенках.
- Литературная Газета 6289 ( № 34 2010) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6277 ( № 22 2010) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6384 ( № 37 2012) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6419 ( № 24 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6474 ( № 31 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6412 ( № 17 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6495 ( № 7 2015) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6564 ( № 34 2016) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6475 ( № 32 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6430 ( № 37 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика