Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставшись в комнате один, Дима Штурман подумал, что он хоть и не гном, а все равно такой же одинокий, как он, и что почему-то нужны они на этом свете только друг другу, и что, если родители не отпустят гнома с ним в Москву, будет ему там тоскливо и долго.
Он подумал о своей — когда-то своей — семье. Мама и отец эмигрировали из Союза еще до его рождения и, покуролесив от Израиля до Канады, родив его в Германии, в конце концов, развелись по причине знакомства матери с владельцем одной из крупнейших банковских групп этой самой страны, в следствие чего его отец покончил с собой, напившись, а мать, выйдя замуж за банковладельца, избавилась от сына, отправляя его в швейцарские школы и колледжи, из которых его периодически выгоняли и принимали в другие — благодаря способности матери вытягивать из кармана мужа огромные суммы «на воспитание и образование ребенка». Всегда, думая об этом, Дима испытывал сильную болезненную тоску, зная, что у других детей есть родители, теплые дома и вечера с ужинами и играми. И только встретив маленького Сережу Матвеева, решил, что большинство этих идиллически-семейных картинок — вранье, раз в семье посла способны стыдиться собственного сына, выкинуть его из их жизни, вбивая ему в голову гвоздями доброты, что так — лучше для него. Сам же Дима Штурман с первого дня их встречи думал, не сомневаясь ни на минуту, что было большой удачей для них обоих встретиться и стать почти братьями. Он пытался помочь гному жить такой же нормальной жизнью, как он, — не чувствовать каждую минуту свою ущербность. И первое время — с долгими уговорами, потом уже без них, — таскал его каждые выходные всюду, где бывал сам — на вечеринки, куда его приглашали одноклассники, в кино. Постепенно Сергей привык к этим вылазкам, привык быть среди незнакомых людей, перестал бояться реакции окружающих и уже был в любой компании ее мозгом — с искрящимся чувством юмора и всезнающей головой, смущая друга каждый раз после возвращения коротким: «Дим, спасибо тебе».
Дима так и не понял — вернулся ли Сергей так неожиданно или это он так загулялся в воспоминаниях — только он смотрел на гнома, стоящего перед ним, сияющего всей небесной серостью огромных глаз и явно уже что-то ему сказавшего:
— Гном, извини, я задумался, ты сказал что-то? Что отец твой, разрешил?
— Дим, я же из коридора тебе орать начал — летим вместе! — он хохотал таким заразительным счастьем, что Дима, обрадовавшийся не меньше друга, положил руку тому на плечо и неожиданно по-мужски похлопал по нему…
Они подошли к дедушке Димы, тот обнял внука, потом, повернувшись к Сергею, без всякой тени хотя бы удивления, протягивая сильную руку, представился:
— Меня зовут Василий Петрович, здравствуй.
Сережа, улыбнувшись, с уважением пожал протянутую руку:
— Сергей Матвеев. Здравствуйте.
Садитесь в машину, иностранцы, — Василий Петрович сказал это без злости, без иронии — просто сказал, но Сережа тут же вспомнил рассказ Димы о том, как дед пытался противостоять отъезду дочери из горячо любимой им страны, и подумал, что в словах пожилого генерала — просто горечь, что внук живет не здесь, а в чужих для него и когда-то враждебных землях.
Три недели в Москве пронеслись радостными интересными днями — они колесили по городу, а вечером долго сидели с дедом, выпивая по пять чашек чая и слушая его рассказы, которые были интереснее Сереже, но Димка тоже сидел рядом, изредка вставляя реплики в разговор дедушки и друга. Сережа нравился старику — видя внука рядом с этим малюсеньким человечком, он был спокоен — впервые — за Димку, видя, каким умом, стойкостью и душой наделен Сережа, понимая, через что мальчику еще предстоит пройти в этой жизни. Глядя как-то вечером на Сережу, он спросил:
— Сергей, ты уж извини за любопытство, ты после колледжа вашего что собираешься делать?
— Я в Москву приеду — я же не смогу в Швейцарии оставаться. В университет поступлю.
— Понимаю… — Василий Петрович сказал это так странно, что Сереже показалось, он хотел сказать что-то очень важное, но или передумал или забыл.
В последний перед их отлетом вечер, грустные, они сидели перед чашками с остывшим чаем, думая каждый о своих причинах этой грусти, когда Василий Петрович обратился к Сереже:
— Сергей, я поговорить с тобой хочу, — он остановил жестом мальчика, пытавшегося что-то ответить, — по поводу твоего возвращения в Москву, после колледжа.
Сережа смотрел на пожилого мужчину выжидающе и удивленно, а тот, словно набираясь смелости, смотрел в чашку с чаем и продолжил только когда тишина уже звенела в безмолвии кухни:
— Сережа, отец у тебя — влиятельный человек, перестройка вся эта еще больше усилила такие возможности… Не нужно тебе сюда возвращаться — не будет здесь для тебя ни работы, ни жизни.
Молодые люди смотрели на старика изумленно — во всех его рассказах, во всем, что он говорил о своей стране, они чувствовали столько гордости, столько любви к ней, что сейчас не могли поверить в услышанное, да и в сам факт, что это сказал он — Василий Петрович.
— Дед, ты что? — Дима просто не смог промолчать, не находя объяснения сказанному стариком.
— Дима, помолчи, я поясню. Сережа, я не прошу тебя понять то, что я скажу, я просто прошу поверить мне на слово. Не нужно тебе возвращаться сюда: никакие связи твоего отца не помогут тебе ходить безопасно по улицам, получить хорошую работу и ездить в транспорте, не вынудят людей относиться к тебе, как к человеку. Сережа, с твоим ростом тебе здесь не выжить ни с какой стороны этой жизни, поверь мне!
Сережа, шокированный услышанным, только выдавил, скорее из вежливости, чем поверив:
— Спасибо, Василий Петрович, я обязательно подумаю, над тем, что вы сказали.
— Сережа, — голос генерала звенел строгостью, — ты должен не подумать, а остаться там, любым способом, здесь тебе не выжить!
Молча лежа в комнате, глядя на белый потолок в темноте, они думали об одном и том же, только каждый по своему: Сережа — что не может быть такой разницы между странами в восприятии людей, если даже разница между магазинами и жизнью в этих странах — шириной в пропасть, Дима — что дед, наверное, зря напугал так гнома, люди живут везде и не все они идеальные и никто от этого не умер, но для него, Димы, намного лучше, если гном останется в Швейцарии и они будут рядом еще много-много лет.
Попрощавшись у дверей аэропорта с Василием Петровичем, друзья побрели внутрь, грустно смотря под ноги, думая только об одном — что, возможно, они уже не увидят этого умного доброго человека, для одного — деда, которого он узнал по-настоящему только сейчас, приехав с Сережей, для второго — пожилого друга, попытавшегося спасти его от чего-то, чего он еще не знал, а потому и понять не мог.
Они заговорили, только стоя в длинной очереди на регистрацию, пробуя не говорить о Димкином дедушке, просто начав болтать о Москве. Дима распинался о красоте московских девушек, Сережа отшучивался:
— Дим, они, конечно — красавицы, но у всех один огромный недостаток — не гномы они.
Дима рассмеялся, но неожиданно, глядя куда-то через несколько человек от них, осекся и, постучав по Сережиному плечу указательным пальцем, кивнул головой в ту сторону. Сережа повернулся за кивком друга: в нескольких метрах от них, почти в конце очереди стояло существо, подобное Сереже, только женского пола. Глядя на ее лицо, Сережа подумал, что ей лет пятнадцать-шестнадцать — как ему, но ростом она была ниже него сантиметров на десять. От удивления Сергей не мог отвести от нее глаз — он чувствовал, как друг пихает его в плечо, слышал его голос: «Гном, прекрати, она с нами одним рейсом летит, в самолете поговоришь с ней», — и уже силой повернул Сергея спиной к девочке.
Сережа часто размышлял о судьбе людей, таких же как он — с некарликовой внешностью, но имеющих рост, чуть выше лилипутов, — как они приняли в один день обрушившееся нечто, меняющее всю жизнь, пережили это, и чем и как живут дальше, какой жизнью, сколько таких людей вообще. И встретив сейчас девочку, подобную себе, хотел только одного — поговорить с ней, понимая, что такая возможность в его жизни, быть может, единственная. Он растерянно и не в силах заставить себя думать ни о чем вокруг прошел регистрацию и контроль, когда услышал голос Димы, уже повелительный:
— Гном, приди в себя, в таком состоянии ты и разговаривать с ней не сможешь — будешь молча пялиться на нее, и все. Выходи из шока — через полчаса уже на все свои вопросы ответы получишь.
Сергей посмотрел на друга с благодарностью — тот редко, на правах старшего, говорил с ним в таком тоне.
— Спасибо, Дим, я уже в порядке, ты прав. — И уже чувствуя себя снова в реальном мире, в реальном месте, он пошел рядом с другом на посадку.
Катя Невзорова не знала, как относиться к их переезду в далекую, для многих, мечту — Америку, она не разделяла родительского счастья, которое они поддерживали надеждой на увеличение роста девочки, просто потому, что Катя приняла свою болезнь — не как болезнь, а как черту ее внешности, думая, что быть маленькой женщиной, наверное, даже лучше, и не отказывалась ни от каких возможностей, предоставляемых ей жизнью, если даже люди делали что-то для нее жалея. У нее было много друзей, и часто дети, называвшие ее, в порыве злости, карлицей, просили позже прощения и, пытаясь загладить вину, дарили ей красивые ручки и карандаши, угощали принесенными на следующий день из дома сладостями. И Катя, всегда принимая подарки и угощения, думала про себя, что ей все это совершенно не нужно, но зато ее друзья будут помнить всю свою жизнь, что, нанеся удар обиды другому, должны будут платить за это — так или иначе.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Колдун. Из России с любовью. - Вадим Крабов - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 02 - Журнал - Современная проза
- На черной лестнице (сборник) - Роман Сенчин - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
- Джулия [1984] - Ньюман Сандра - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза