Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут и Андрея проняло, и он сказал:
— Как же… Известно же, мать-то еврейка.
— Это еще вопрос. Вифлеем не один был. На севере, в нынешней Сирии, тоже был Вифлеем, иные люди считают, что именно там Христос и родился. И говорил-то он на галилейском речении арамейского языка. А арамейцы восходят к финикиянам, а финикияне к древнеариям… Знаю, знаю, чего скажешь, — замахал он рукой в сторону Андрея. — Дескать, Иудея, евреи кругом. А ты что же думаешь, что Спаситель мог явиться там, где в нем нужды не было? Иудеи погрязли в грехах, как никто. Уже тогда они провозгласили себя избранниками Божьими и сочли, что им все дозволено. Первый грешник, который зло объявляет благом, и не совсем падший тот, кто, творя зло, знает, что он творит именно зло. Человеком был Иисус, обычным человеком…
— Как же, обычным! — опять встряла баба Таня.
— Не совсем обычным, — согласился Епифан. — Да ведь и Ганка наша, к примеру, не совсем обычная. Много таких, кому они помогают, те, которые все знают и нам говорят. Кто они? Ангелы? Пускай ангелы. Но такие же, как мы, только другие, с другого свету.
— С того свету? Окстись, Епифан!
— С того, не с того, а с другого, откуда видней…
Епифан внезапно вскочил, уставился в окно:
— Да вона они, вона, опять шастают.
Андрей подался к окну, потом к двери:
— Поглядеть бы!
И остановился в дверях, оглянулся: вдруг скажут — нельзя?
— Чего ж не поглядеть? Можно и поглядеть.
Они прошли в дверь мимо крестящейся бабы Тани, остановились у приоткрытой калитки. Совсем уже стемнело на улице, только вдали, над лесом, кровямела неширокая полоса заката. В другой стороне, за огородами, где был одинокий сарай с памятным сенником, стлался туман. А в том тумане медленно плыли две человеческие фигуры, прозрачные, вроде как вырезанные из полиэтиленовой пленки.
— Они? — шепотом спросил Андрей Гиданну, стоявшую рядом, прижавшуюся к нему плечом. Плечо чуть подрагивало-то ли от прохлады вечерней, то ли еще от чего.
Ответил Епифан:
— Они, родные.
— С летающих тарелок?
— С каких еще тарелок? Выдумки это. Тут они живут, где и мы, только в своем мире.
— Как это?
— А так вот…
— Ученых бы позвать. По всему миру пришельцев ищут, а они тут, искать не надо.
— Приезжали. Обругали нас выдумщиками, ничего, мол, нету.
— Да вот же…
— Это для тебя — вот же. Ну мы еще, они к нам привыкли, не прячутся.
— Ученых боятся, что ли?
— Чего им бояться у себя-то дома? Видать, не интересны им. Они ведь заранее знают, кто чего скажет — подумает. И что завтра будет, тоже знают, кто когда чихнет или помрет.
— А мы?.. Я-то чего?
— Чем-то ты им приглянулся.
— Может, пойти спросить?
— Не любят они, когда к ним суются. Надо — сами тебя найдут, а так ходи, не ходи…
Прозрачные силуэты меж тем совсем потерялись в тумане, растворились в нем. И как-то сразу туман погас, стал невидим в сгущавшемся сумраке. Только закат еще тлел, сужаясь, но не угасая.
— Пожара бы не было, — непонятно почему сказал вдруг Епифан. — Не нравится мне…
Что ему не нравилось, Андрей не спросил, И Гиданна тоже промолчала. Так они и стояли некоторое время, ни слова не говоря. Андрей все вглядывался в тьму за огородами, где был тот самый сарай и где только что плавали странные силуэты, но ничего там уже не видел, совсем ничего. Епифан застегнул на все пуговицы свой старенький пиджачишко, ознобно передернул плечами.
— Ну, я пойду.
И пошел было, да остановился, оглянулся и, как тогда, у плетня, погрозил пальцем:
— Смотрите у меня!..
Андрей засмеялся, но Гиданна никак не отозвалась, и он примолк, почувствовав вдруг за шутливой угрозой старика что-то отнюдь не шуточное. Он обнял Гиданну, прижался щекой к ее щеке, задохнувшись и возликовав в душе, Но она отстранилась, шагнула к крыльцу.
— Спать пора. Завтра рано вставать.
"Можно и не вставать", — хотелось сказать Андрею. Но промолчал, подумал: "Потом скажет, ночью".
В избе ярко горела электрическая лампочка, и свет ее после всего таинственного, что было в тот вечер, показался неестественным. На высокой кровати с железными спинками и никелированными шарами была пышно взбита перина, острыми углами наволочки топорщилась подушка, тоже высоко взбитея заботливой бабой Таней. А у другой стены лежал на полу ватный матрац с аккуратно разглаженной подушкой и пестрым ватным одеялом. — Располагайтесь, голубчики, приятных вам сновидений, — ласково пропела баба Таня и подалась к выходу.
— А ты, баб Тань?
— Я в чуланчике.
— Давай я в чулане…
— Располагайтесь. Тебе, Андрей, чай, не жестко будет на полу-та?
— Не жестко, — весело ответствовал он, косо гяянув на высокую кровать.
— А я в чуланчике. Хорошо там. Прохладно, травами пахнет.
И выскользнула в сени, плотно затворив за собой дверь.
— Ты на кровать-то не заглядывайся, — сказала Гиданна. — Такой бугай.
Он подергал железную спинку и вздохнул: жидковато для двоих, поломается, того гляди.
— Давай ты ко мне.
— Ладно. Потом. Гаси свет.
— В темноте раздеваться?
— Ничего, не запутаешься.
Промолчал, щелкнул выключателем, разделся, лег на жесткий матрац и уставился во тьму, раздумывая, что делать: идти к Гиданне или дожидаться, когда сема придет? Спохватился: если молчать, она возьмет да уснет. Позвал тихо:
— Ты спишь?
— Засыпаю.
Хотел позвать ее, да вдруг сказал совсем другое:
— Эти чудики-то прозрачные в сарай пошли.
— Они который день там ходят.
— Чего им надо?
Сказал он это с чуть заметной иронией, дескать, ясно чего, мы тоже там были.
— Ты зря смеешься.
— А как думать о пришельцах с того света? Всерьез?
— Я тебе говорила о других пространствам, да ты не понял.
"Не до того было", — подумал он.
— Ну так слушай, я расскажу.
"Иди, здесь расскажешь", — мысленно произмес Андрей. И еще повторил там же мысленно, чтобы хорошенько поняла. Не поняла, не захотела. И он, закинув руки за голову, стал глядеть на неясные тени на потолке. А Гиданна говорила, тихо, назидательно, переходя на этот так не нравившийся ему менторский тон.
— Русский математик Лобачевский путем аналогии между нашим трехмерным и воображаемыми двух- и одномерным мирами выводил законы высших миров. Представь себе одномерное существо, способное двигаться лишь в одном направлении, не знающее что такое право и лево. Теперь представь себе, что к нему приближается двухмерное существо, некая плоская фигура, квадрат там либо треугольник. Одномерное существо увидит лишь линию, подобную себе, если треугольник приблизится ребром, и ничего не увидит, если приблизится плоскостью. Точно так некое двухмерное существо, не знающее верха и низа, не способно понять трехмерное существо. Если последний обратится к первому, то двухмерному будет казаться, что голос звучит где-то внутри его самого. Если существа высшего измерения попадают в фокус зрительных образов низшего измерения, то эти последние видят только ту сторону первых, которая свойственна их собственному измерению. Таким образом, существа низшего измерения всегда находятся в сфере наблюдения невидимых ими существ высшего измерения, и понятия высшего измерения настолько неизвестны для существ низшего измерения, что последние не в состоянии определить их свойственным им языком. Понятно?
Андрей промычал что-то невразумительное. Подумал, что такие мудрствования и днем-то не переварить, не то что теперь, когда волнуют совсем другие мысли и образы.
— Может, ты спать хочешь?
— Я сегодня вовсе не усну.
Надеялся: поймет. Не поняла. Или не захотела понять.
— Точно так же и мы, трехмерные существа, не способны ни увидеть, ни описать, ни понять существ высших миров. Мы окружены ими, как бы плаваем в их субстанции, подобно линии внутри квадрата или квадрату внутри куба. Когда мы слушаем их сообщения, обращенные к нам, их голосе слышатся как бы внутри нас самих, или где-то в воздухе, или даже в неодушевленных предметах… Опять не понял? Но вот тебе пример одномерности — время. Мы знаем его только вперед или назад и не представляем себе, как может быть иначе, нет у нас для этого «иначе» ни терминов, ни понятий. А в мыслях мы безмерны, нет ни временных, ни пространственных границ. Человек-живой образ Бога или Космоса, если угодно, о чем мы часто говорим, но чего всерьез все не хотим признать. В человеке, в его чувствованиях и мыслях, в его биологической и духовной жизни воплощена вся сложность мироздания. Мы говорим о чудесах, как о чем-то нереальном, не заслуживающем внимания. Но известно: чудеса случаются с теми, кто верит и ждет. Сергий Радонежский с Фаворским светом и явлениями Богородицы, Менделеев с таблицей во сне. Надо исступленно, долго и настойчиво искать, хотеть, добиваться, надо всей своей духовной энергией жаждать желаемого, и оно, желаемое, приходит. Духовная исступленность — это, возможно, и есть та вибрация, на которую резонансом отзываются вибрации высших миров, вибрации космические, всесветные, всепронмкающие, вездесущие…
- Срубить крест[журнальный вариант] - Владимир Фирсов - Социально-психологическая
- Казнить нельзя помиловать - М Чертанов - Социально-психологическая
- Дорога мстителя - Алексей Алексеевич Доронин - Боевая фантастика / Периодические издания / Социально-психологическая
- Между светом и тьмой... - Юрий Горюнов - Социально-психологическая
- Один из нас - Антон Алексеевич Воробьев - Киберпанк / Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Учёные сказки - Феликс Кривин - Социально-психологическая
- Мужичок на поддоне - Анатолий Валентинович Абашин - Детективная фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Отпуск руководителя проекта - Андреас Скандинавски - Социально-психологическая
- Монолог - Людмила Михайловна Кулинковская - Прочая религиозная литература / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Страна мечты - Ричард Маккенна - Социально-психологическая