Форма входа
Читем онлайн Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Склоняясь над отрезом кондитера Рафаила Сесицкого, как над священным свитком Торы, Шлейме до прихода жены не морочил себе голову чепухой, не о поездках пекся, а наслаждался шитьем и думал о том, удастся ему когда-нибудь, если, конечно, Господь Бог будет милостив и дарует силу и умение, хотя бы на собственной жизни, как на поношенных портках, прорехи залатать. А прорех этих на ней не счесть. Не успеешь одну на заднице залатать, как уже спереди другая зияет.
Хена улучила момент, когда муж принялся вдевать новую нитку, смочив ее кончик слюной, и продолжила:
- По-моему, с тех пор, как мы поженились, мы ни разу с тобой никуда не ездили.
Она не решалась признаться, куда и почему надумала поехать. Скажешь ему правду, и он взовьется, даже, может, накричит: мол, ишь, как распустилась предлагает занятому человеку бросить работу и отправиться Бог знает куда
и зачем. Опять, наверно, наладилась на свидание в тюрьму - к братцу Шмулику, которого три года не видела. Ну уж туда она Шлейме и калачами не заманит. Пусть Шмулик и дальше за решеткой без всяких свиданий взнузданный сидит. Шлейме его нисколько не жалко. Нечего было умнику в эту вонючую политику лезть. Лучшая политика для каждого еврея - это работа. Справедливости, баламут, искал? Ничего на белом свете не может быть справедливее, чем работа. Ни-че-го! От золотаря или гробокопателя и то больше пользы, чем от самозванного перелицовщика мира и чужих судеб.
Все его доводы Хена знала наперед, наизусть выучила все возражения, но не теряла надежду в конце концов переубедить упрямца, обхитрить, задобрить, обезоружить своей любовью, как обезоружила его до женитьбы в ссылке, в Белоруссии, куда на голод и мытарства царь Николай ни за что ни про что сослал их семьи во время войны. Был у нее против мужа еще один козырь, чисто женский, но его она держала в запасе и до поры до времени в ход не пускала. Наступит срок, и эта тайна сама о себе даст знать.
- Ты опять за свое? - порицая ее намерение навестить арестованного брата, буркнул Шлейме. - Куда на осень глядя ехать? Зачем? Если ты и меня надеешься вытащить к твоему революционеру, то знай - ничего из твоей затеи не получится.
Он встал и, оседлав свой "Зингер", короткой очередью окончательно подсек ее хрупкую надежду.
- А ведь в Витебске до женитьбы ты клялся и божился, что пойдешь за мной на край света, - спокойно отразила она его удар. - Но, видно, для вас, мужиков, край света - это первый попавшийся стог...
Сказала и прыснула.
Но смех ее, звеневший, как отлитый из серебра колокольчик, и обычно повергавший мужа в счастливый трепет, на сей раз не вызвал у него никакого отклика.
- Ципора и Хаим в свадебное путешествие в Шяуляй ездили. Эстер и Довид, те даже в Ригу махнули. А мне, Шлейме, хочется совсем в другое место...
- Куда? - перебил он.
- Не пугайся! Не в Париж к твоему брату Айзику и не к брату Мотлу в гости. Просто хочется хоть разочек увидеть море. А то - мало ли чего - умру и не увижу...
Но Шлейме был непреклонен.
Никогда моря не видела? А кто в местечке его видел? На свете все равно всего не перевидаешь. И потом - зачем бедным евреям море? Две тысячи лет без него прожили и следующие две тысячи с помощью Всевышнего проживут, если на суше всех не передушат. Чем, скажите, плохи реки - Вилия или Невежис? Та же самая вода, только пресная и не такая бурливая. Если евреям что-то и в самом деле нужно, так это море заказчиков... океан клиентов... Побольше да побогаче.
Он никак не мог взять в толк, чем они - согласись он поехать - будут там, у моря, заниматься: греться на перегоревшем, как электрическая лампочка, сентябрьском солнце или плескаться в рассерженной северными ветрами осенней воде, бродить по пустынному берегу и смотреть на крикливых чаек? Более тягостного занятия, чем безделье, для него не было. Все несчастья в мире ручейками вытекают из праздности и безделья, в том числе и такое, как воспоминания.
Нет, никуда ему ехать не хотелось. Ни в Шяуляй, ни в Ригу, ни в большой Париж к брату Айзику, ни в маленький Париж - в Каунас - к брату Мотлу. Что же касается края света, то до женитьбы и после женитьбы для него таковым была и навсегда останется Йонава, где он родился и где на уютном кладбище среди серых надгробных камней фамильного могильника, сбегающих, как отара стриженых овец с лысого пригорка в болотистый овраг, истлеют и его, Шлейме Кановича, бренные кости.
Его так и подмывало спросить у Хены: на кой ей на пятом году их совместной жизни сдалось это нелепое свадебное путешествие? Да еще в такую даль. Нельзя ли куда-нибудь поближе и подешевле? Например, на озера или в сосновый бор где-нибудь на берегу Немана... Ну, съездили Ципора и Хаим в Шяуляй, махнули в Ригу Эстер и Довид... И что? В их семьях после этого любви прибавилось? Ладу? Нисколечко! Довид, как на других баб правым глазом косил, так по сей день и косит, а Ципора как колотила своего муженька перед каждым еврейским праздником, так и посейчас рохлю, словно старый тюфяк, платяной щеткой поколачивает - только пыль во все стороны.
Бог даст, и он Хену когда-нибудь куда-нибудь свозит. Не обязательно к морю, но свозит. Лучше всего в Бирштонас... с заездом на денек к Мотлу... Хотя в Каунасе, будь он трижды неладен, они уже один раз были.
Так он и сказал ей:
- Можно бы на какой-нибудь праздник в Каунас подъехать, хотя там мы уже побывали...
И тут же осекся, как будто плеснул рассол на открытую рану.
- Побывали... - печально протянула Хена и тяжело вздохнула. - Никому такой поездки и во сне не пожелаешь.
- А пока... пока, милая, надо работать, чтобы с Капером за квартиру расплатиться, - зачастил он, спохватившись, что нарушил уговор не ворошить прошлое, не касаться того, что страшнее пороха, к которому только поднеси искру, и все взлетит в воздух. (Надо же было так по-идиотски ляпнуть: "В Каунас... на праздник... хотя там мы уже побывали".) - Я хочу новый стол для кроя купить, жестянщику Файвушу вывеску красивую заказать: "КАНОВИЧ. ПОШИВ И ПОЧИНКА". Какой же портной без вывески? Нет вывески - нет портного. Но первым делом Сесицкого бы ублажить. Кондитер, коли угожу, глядишь, и других за собой приведет, раструбит по всему местечку: отыскался, мол, и в нашей богоугодной Йонаве чудо-портной. Берет недорого, а шьет, как волшебник. Сам господин бургомистр у Сесицкого пироги и булочки покупает, к нему вся местечковая знать захаживает, чтобы в картишки перекинуться и о Палестине поговорить - как-никак заводила в здешнем "Бейтаре". Придут, увидят хозяина в новом наряде, ахнут и начнут наперебой расспрашивать: "Кто шил? У кого шил?" И Сесицкий тут же громогласно объявит: "Ученик знаменитого Шаи Рабинера, молодой человек по имени Шлейме и по фамилии Канович. Рекомендую, господа, поспешите и не пожалеете - Каунасская улица, девять". И потянутся к нам, Хена, богатые клиенты - Сагаловский и Бурштейн, Пагирский и Каган...
Стоило Шлейме провиниться, как от его хваленой молчаливости и следа не оставалось, на него ни с того ни с сего нападал зуд долгого и утомительного говорения, он рьяно принимался (и это ему частенько удавалось) заговаривать свою вину, засыпать ее словами, как могилу глиной.
Жалея о своем промахе, о злосчастной оговорке, он ждал, когда Хена, проявив снисхождение, уйдет и он, прощенный, продолжит колдовать над костюмом Сесицкого: шить под чьим бы то ни было надзором он не мог - привык работать в одиночестве и со спокойной душой.
Но душу кровенили воспоминания.
Господи, как же это он забыл их уговор - никогда ни косвенно, ни прямо не вспоминать о том, что четыре года тому назад произошло в Каунасе; не говорить о городе, где в родильном отделении Еврейской больницы в муках, через кесарево сечение - таинственное для него и роковое для нее - Хена рожала их первенца!.. Рожала и родила, но не прошло и недели, как Шлейме вынужден был забрать ее оттуда, едва живую, изрезанную врачами, а новорожденного отвезли не домой, к бабушкам и дедушкам, а туда, где с лысого пригорка в болотистый овраг сбегают серые надгробья фамильного могильника, к которому после скорых похорон прибавился еще один глиняный холмик.
Господи, как он мог так оговориться при ней, чуть ли не свихнувшейся от горя в те страшные, черные дни; как он мог так спокойно и буднично бросить: "Хотя там мы уже побывали"! Только возвращались оттуда не с именин его брата Мотла, не из хлебосольных гостей, а из больничной покойницкой, из темного подземелья, где похожие на привидения люди выдали им крохотное одеревеневшее тельце, запеленутое не в чистые пеленки, а завернутое, как в саван, в серую холстину.
Всю дорогу от Каунаса до Йонавы, все тридцать два километра, в обшарпанном, полупустом автобусе, сделанном не то в Чехословакии, не то в Германии, Хена, с ног до головы обросшая, казалось, не плотью, а болью, держала на руках белый безмолвный сверток и, потупив залитые слезами глаза, качала его.
- Какой спокойненький, смирненький! - похвалила младенца соседка литовская крестьянка с тяжелым венком льняных волос на голове. - Ни разу не крикнул, не заплакал. Это мальчик или девочка?
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович бесплатно.
Похожие на Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович книги
- Продавец снов - Григорий Канович - Русская классическая проза
- Собрание сочинений. Том 4 - Варлам Шаламов - Русская классическая проза
- Блаженный Августин - Константин Томилов - Русская классическая проза / Социально-психологическая / Фэнтези
- Три креста - Григорий Александрович Шепелев - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Две сестры - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Между небом и землей - Марк Кляйн - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Розовый мир - Елена Русская - Русская классическая проза / Социально-психологическая / Юмористическая фантастика
- Пополам - Маша Трауб - Русская классическая проза
- И в горе, и в радости - Мег Мэйсон - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
