останется только груда костей.
От копоти резало глаза, даже в респираторе стало трудно дышать. Глеба скрутило приступом рвоты, он пулей вылетел на воздух. Впрочем, его примеру быстренько после-довали остальные. Единственное, чего реально опасался Серега, — что от пламени факела может вспыхнуть деревянный дом и пожар привлечет внимание посторонних.
Сменяя друг друга, они завершили опаливание уже в сумерках. Факел пришлось оставить в качестве осветительного прибора; до глубокой ночи они рубили на куски пять тел, сбрасывали останки в подвал, где уже громко пищали крысы — их союзники. Всем пятерым размозжили черепа, куски тел перемешали так, чтобы из осколков костей собрать целый скелет было проблематично.
Одежду жертв свернули в тючок. Туда же пошла большая часть содержимого карманов погибших — кроме денег. Добавили еще кое-что, подлежащее уничтожению, и сожгли в ближайшем леске. Серега недовольно морщился: ночью в голом зимнем лесу огонь виден издалека. Но по - другому никак сделать нельзя было.
Дождавшись, пока вещи догорят, они забросали пепелище снегом, сучьями, разным хламом. Все, они свое дело сделали. Теперь в Москву...
...Не доезжая Воронежа, караван разделился. «Волга» рванула вперед, готовить базу для ускоренной разгрузки. Заказчиком был директор какого-то склада, так что условия для приема и хранения крупногабаритного груза наличествовали. А тягачи въехали в город позже.
Погода была на редкость скверной — на руку Цезарю. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь стоял на трассс и глазел на проезжающие машины: в «совке» не так много «Шкод», эту машину могли заметить и запомнить. В накладных значилось: «скоропортящиеся продукты», и все надеялись, что машины — даже если остановят — не будут слишком придирчиво досматривать.
Им невероятно повезло. Ни один человек не решился в пургу покинуть теплый и уютный «аквариум» поста ГАИ, когда машины пролетели мимо, въехав в город. Кратчай-шими путями они добрались до склада; ворота были открыты, им не пришлось даже останавливаться. Черной «Волги» видно не было; Матвеев и Соколов уехали в гости-' ницу, где заказчик забронировал три двухместных номера на вымышленные фамилии. На базе осталась только дежурная двойка — Антон и Жорка. В их служебные обязанности входило наблюдение за разгрузкой, осмотр кабин на предмет чего-либо ценного и охрана машин от вороватых складских деятелей. Мало ли, залезет воришка, обнаружит два трупа — и хана прогрессу.
На негнущихся от усталости ногах Валера добрался до гостиницы. Утром ему предстояло гнать «Шкоду» до карьера и сбрасывать ее в воду, в семь часов он уже должен быть за рулем. Тем не менее, вместо того, чтобы лечь спать, он пошел к мужикам на автостоянку. Таксист быстро находит общий язык с кем угодно, и Валера без проблем получил желаемое — литр дрянной водки местного розлива в зеленых пивных бутылках.
Славка вытаращил глаза, когда Яковлев поставил одну бутылку на стол, другую на подоконник — на холод.
— Что это с тобой?
— Да как тебе сказать, — криво усмехнулся Валера. — Семь душ сегодня загубили. Давай хоть помянем — кроме нас, это очень долго сделать будет некому.
— И как ты потом поедешь? Тебе машину сбрасывать.
— Ничего. Я профессионал, а мастерство не пропьешь. Да и протрезветь успею к тому моменту. Ты на вторую не поглядывай — я ее на «пожарный» случай взял.
Они уселись друг против друга за убогий стол в обшарпанном гостиничном номере. Не чокаясь, выпили, зажевали черным хлебом с салом (еще в Москве бутербродами запаслись, чтобы не голодать в ночном Воронеже). Не поднимая глаз на товарища, Валера плеснул по стаканам следующую порцию.
— Ч-черт, не выходит эта девчонка у меня из головы...
Не дожидаясь Славку, одним глотком отправил в желудок мерзкое пойло.
— Валер, пойми, не было у нас другого выхода. На месте Сашки я поступил бы точно так же. И ты тоже.
— Нет! Не может быть, что это единственно верное решение! Можно же было заплатить ей за молчание, запугать, привезти в Москву и сдать кому-нибудь из сутенеров, наконец! Но убивать-то зачем?!
— Все эти варианты никуда не годятся. Помнишь условие, которое особо оговаривалось перед отъездом? Ни одного живого свидетеля захвата. Живой человек проболтается, едва ему покажется, что давление на него ослабло. А если бы она сбежала по дороге? А на нас шесть свеженьких трупов. Ты представляешь, во что вылилась бы твоя жалость?
— Слава, все деньги мира не стоят одной детской жизни.
— А кто знал, что гак получится?! Кто знал, что они посадят в машину плечевую? — взорвался Славка. — Кто знал, что она там? И, ты уж извини, трахаться со всеми подряд на стоянках она не ребенок, а так — дитя. Нет уж, если жила взрослой жизнью...
— Заткнись! — неожиданно рявкнул захмелевший Валера. — Ты был в ее шкуре? Ты знаешь, что толкнуло ее стать плечевой? Тебе легко рассуждать, а легко ли ей было умирать, не прожив и пятнадцати лет?
Бутылку он допивал в одиночестве и в гробовом молчании: Славка обиделся и лег спать. Валере казалось, что уже все, даже его товарищи и поделыцики, смотрят на него с. презрением. Он убил ребенка... Он, и никто другой.
Спал он беспокойно. В два часа ночи проснулся в холодном поту — ему приснилась Аня, она сидела на краю
Его кровати, вокруг сломанной шейки обмотан его ремень. Девочка плакала и тоскливо спрашивала: «За что ты меня убил? Что я тебе сделала? Я хотела жить, я так мало прожи-ла...» Помотав гудевшей головой, он убедился, что кошмарное видение было сном, а то ему поначалу померещилось, будто ее душа наяву преследует своего убийцу.
Не успел он вновь смежить веки, как услышал детский плач... Он вскочил, как ошпаренный. В темноте, на ощупь, нашел стакан, бутылку; ногтями сковырнул пробку, налил стакан до краев, торопливо выпил. Никакого эффекта — как вода. На всякий случай понюхал — пахнет водкой. Плеснул на стол, поднес к лужице зажженную спичку — загорелась. Значит, водка. Значит, мало выпил, если не берет.
Второй стакан. Даже трясли не перестало. И только когда он добрался до донышка, то понял, что пьян. Настолько пьян, что до кровати рискует ползти на четвереньках. Старательно обдумав этот вопрос, решил так и поступить — если бы он упал, было бы много шума, а это — са-авсем ни к чему...
Никаких снов ему больше не снилось. По крайней мерс, он их не помнил. Проснулся с такой головной болью, что страшно было глаза
