боку. Жизнь большого мира, далёкая от забот маленькой деревушки, казалась такой надуманной!
На другой день на небольшом челне отправляемся смотреть сети. Сворачиваем на болото. Плыть невозможно – камыш мешает. Выйти из челна тоже нельзя – дно топкое. Валентин с трудом отталкивается вёслами. Смеясь, ёрзаю на лодчонке – помогаю продвигаться.
Через неделю мы уезжали к цивилизованному и шумному миру – городу, где предстояло обустраивать нашу совместную жизнь, так сумбурно начавшуюся.
Куета
До начала учебного года оставалось всего три дня, когда нам улыбнулась, наконец, птица счастья. Заведующий железнодорожным РайОНО, услыхав, что Валентин – студент третьего курса политехнического института, неожиданно заинтересовался:
– Значит, математику знает?
– Наверное, – не понимала я.
– В колонию строгого режима нужен математик-мужчина, – снял заведующий моё недоумение. – Согласится – жильё дадим.
– Жильё-ё?
– Да, комната и кухня в здании бывшей детской школы.
– Но он не учитель! Работу учительницы ищу я – не муж! Он хочет на завод устраиваться.
– Поговорите, может, согласится поработать учителем. Вы ведь в жилье нуждаетесь?
– Да, но и в работе тоже.
– Школе в первую очередь нужен математик. В прошлом году было два – нынче ни одного. Лично вы поработаете в этом году учителем немецкого – на следующий дадим ставку русского и литературы.
Вечером на очередном свидании раздумывали мы недолго – решили посмотреть.
– Какие только жизнь экивоки не выкидывает! – смеялся Валентин. – Никогда не думал быть учителем. Но какая разница, где работать, лишь бы платили! Главное, будет жильё, это ж предел мечтаний!
– А институт?
– На вечерний переведусь.
– Конечно, Валя, образование и на вечернем получить можно.
Когда наутро заявились в кабинет заведующего, там уже сидел директор школы, смуглый мужчина лет пятидесяти с лысиной под Ленина.
– Квартира ждёт, – соблазняюще бряцал он ключами. – К основной зарплате ещё и прибавка 25 процентов за вредность; для начинающей семьи – фантастичный вариант!
– Но учительскую работу я не знаю, – сомневался Валентин.
– Поможем, – последовал ответ. – Главное – не бояться.
– Если без причины начну в институте пропускать занятия, меня отчислят.
– В институт бумагу напишем – не отчислят.
И мы согласились. На общественном транспорте Иван Петрович (так звали директора) привёз нас в рабочий посёлок на окраине города со странным названием Куета.
– Куета? Что это значит? – спросила я.
– Правильно было бы КУИТУ, то есть Краевое Управление Исправительно-трудовыми учреждениями, но безграмотному народу больше понравилось КУЕТА, так оно и закрепилось – две буквы трансформировались.
– Тюрьма? – испугалась я.
– Не совсем, – успокоил он, – увидите.
Это был аккуратный рабочий посёлок у соснового бора, где жили в основном семьи офицеров и вольнонаёмные. Бывшее здание начальной школы, переоборудованное под квартиры для учителей, представляло собой длинное деревянное строение с тремя подъездами. Радовало центральное отопление – не надо заботиться о топливе. Две квартиры с большим общим коридором – директора школы и наша – располагались с торца. В нашей маленькой продолговатой комнате – большое окно, в кухне от перегороженного коридора – печь, которую можно было протапливать во время аварии на котельной. Воду предстояло носить из колонки. «Надо соглашаться», – шепнул Валентин, сжав мою руку.
– Дадим стол и две табуретки, – пообещал улыбающийся Иван Петрович, – остальное купите сами.
– У меня односпальная кровать есть, только её надо привезти, – пожала я плечами.
– Начальник колонии даст машину – привезёте всё, что нужно.
– Теперь пройдёмте на зону, посмотрим школу. Тут недалеко, минут десять ходьбы.
Колонию видели мы впервые. Она обнесена двумя заборами: внутренним, с колючей проволокой над высоким деревянным забором, и внешним – из сплошной колючей проволоки. Между заборами – свежевско-панная и граблями разровненная земля.
– Это нейтральная зона, земля здесь всегда чистая и взрыхлённая, – пояснил Иван Петрович, – любой след заметен.
– А что – побеги устраивают?
– Бывает, но не через нейтральную зону. На эти заборы бегут только те, кто смерть ищет, знают – ток высокого напряжения пропущен.
– А как тогда убегают?
– Как правило, через промзону – прячутся между товаром, который вывозят.
– А солдаты на вышках и в морозы стоят?
– Да, и в морозы.
– Не замерзают?
– Им тулупы длинные выдают, да и сменяются они через каждый час.
«Может, в подобной колонии и папа находился… Может, и его так же охраняли. Мне, потомку «врагов народа», работать с заключёнными? А если отказаться? – сомневалась я. – Не обижайся, папа, я не предаю тебя, нам жить негде…»
К проходной, которая подконтрольна местной воинской части, подхожу с трепетом. Чтобы попасть в зону, надо пройти четыре двери. Сначала проходят в клетку с железными дверьми, зарешёченными вверху, – центральной части проходной. Большое окно в стене разделяет эту клетку и дежурную комнату с двумя вооружёнными солдатами из воинской части. В маленькую форточку окна просовывают пропуск. Солдат проверяет его, рычагом изнутри открывает железную дверь, и человек попадает в ещё один коридорчик с двумя дверьми: одной – в зону, другой – в комнаты для свиданий, что на втором этаже.
На территории зоны ещё одна вахта, подконтрольная Дежурному Помощнику Начальника Колонии – ДПНКа, – рабочему месту его и надзирателей. По утрам люди в погонах в первую очередь заходят к ДПНКа: узнают о ночных происшествиях. Через узкий коридорчик вахты ДПНКа проходят в жилую зону с её бараками, школой, санчастью, столовой, большим клубом и небольшим ларьком; через железную калитку на улице попадают в промзону. Дежурный ДПНКа, как и солдат главной проходной, рычагом открывает изнутри двери.
Проработавшая девять лет в детских школах, я подавлена: многочисленные железные ворота, колючая проволока, взрослые стриженые мужчины в чёрной робе на одно лицо, окрашенные в тёмный цвет окна и двери… Со страхом думалось: «Куда меня занесло?», хотелось поскорее выбраться на свободу.
В длинном одноэтажном деревянном здании размещались школа и санчасть. Ещё издали я поняла, где заканчивается санчасть и начинается школа: окна санчасти – светло-голубые, окна школы – грязно-зелёные. Интерьер «колонийского храма наук», которому отводилась главная роль в воспитании и перевоспитании, был также типично «зэковским»: тёмно-синие панели, грязно-зелёные двери, грязно-бордовый пол, тёмнобежевые парты – ничего, что бы хоть немного радовало глаз, что бы хоть чуть-чуть напоминало об эстетике.
– Такое впечатление, что школу не выкрасили, а специально вымазали! – тоном негодования отозвалась я.
Директор с дневальным удивлённо переглянулись.
– Это колония! – развёл руками директор.
– Зачем подчёркивать её мрачную атмосферу?
– Чтоб осуждённые не забывали, – улыбнулся Иван Петрович, – где находятся. Да и ремонт не Отдел образования делает, а колония. Уж как сделают… Мы приказывать не можем.
– Надо постараться убедить начальство, что, когда красиво, меньше гадить хочется.
– Главная цель ремонта – практичность, про эстетику не
