Ярким примером материализма был знаменитый маркиз де Сад, нравственный маньяк, которому мы обязаны нарицательным словом “Садизм”. Злодеяния, совершенные этим наиболее порочным из всех аристократов в отношении бедных женщин из народа, никоим образом не устранили его с достойного места в рядах “демократии”. Сад был последователем Марата и членом Секции Пик, к которой принадлежал и Робеспьер. Обращение этой секции, составленное самим де Садом, было представлено Конвенции, где было выдвинуто требование установить во всех церквях новый культ поклонения. Благоразумие и Достоинство “старой религии” следовало заменить на культ “слуги иудейского”. Эта петиция была названа “достойной внимания” со стороны Конвенции, которая отдала распоряжения направить ее в Комитет общественных указаний”[556].
Но ведущую роль в кампании против религии играл иллюминат — прусский барон Анахарсис Клоотс, прославившийся в период революционного движения своим планом “Всемирной республики” и своей ненавистью к христианству. Апологет “Интернационализма”, разработанного в доктринах иллюминатов, он выражал почти все, что глобалисты выдвигают на обсуждение сегодня, как самое последнее слово в современной мысли. Кратко, все народы земли должны сплотиться в один союз — как члены “единственной нации”, которая должна превратиться в “необозримую империю Всемирной Республики”.
В вопросе религии его насилие возрастало. Второй титул, который присвоил себе Анахарсис Клоотс, был такой: “личный враг Иисуса Христа”. Христианство возбуждало в нем почти эпилептическую ярость. “Религия, — писал он, — является социальной болезнью, от которой нет быстрого излечения. Религиозный человек — необузданное животное. Он походит на тех животных, которые существуют только для того, чтобы их стричь и жарить во благо торговцев и мясников. “Народ, — заявлял он, — является суверенным и всемирным владыкой. Франция — центр божественного народа, и только дураки могут верить в любого другого Бога, в Высшее существо”[557].
Лидер революции Максимильян Робеспьер осознал, что “французская” революция была “еврейским” захватом Франции и не имела ничего общего с процветанием, свободой, равенством и другими модными словечками. Значит ли это, что Робеспьер не был иллюминатом? Он, несомненно, был масоном: князь Кропоткин определенно заявляет, что он принадлежал к одной из лож иллюминатов, основанной Вейсгауптом. Но современники утверждают, что он не был посвящен во все таинства и действовал как орудие заговора, а не как его организатор.
Не случайно Робеспьер не произносил лицемерных тирад о “мирной революции”: он знал, что революция не может быть мирной, что по самой своей сути она предполагает натиск и ответное сопротивление — сопротивление, которое можно преодолеть, лишь полностью пренебрегая человеческой жизнью.
Так что террор стал не только воплощением идей иллюминизма, но и логическим следствием социалистических доктрин. Проявления вандализма, имевшие место летом 1793 г. (сожжение библиотек, уничтожение бесценных сокровищ искусства и литературы), будучи частью плана Вейсгаупта, полностью соответствовали социалистической теории “верховенства народа”.
В полном соответствии с выступлениями Вейсгаупта против “племени торгашей” происходило разорение промышленных городов Франции, уничтожение торговцев. Следующим шагом на пути разрушения цивилизации стала кампания против образования. Погромщики, сжигавшие библиотеки и гильотинировавшие Лавуазье на том основании, что “республике не нужны химики”, просто осуществляли на практике теорию Вейсгаупта о том, что науки — это продукт необходимости и потребностей, далеких от естественных, плод тщеславия и недомыслия. Ведь если считать, что в наименее образованной части общества сосредоточены все добродетели и вся мудрость мира, то, подчиняясь логике, остается только сжечь библиотеки и закрыть школы. Зачем развивать интеллект ребенка, если в почете только физический труд? Зачем его цивилизовывать, если цивилизация — это проклятие человечества? Нелепо говорить о достоинствах образования и тут же отстаивать “диктатуру пролетариата”, третируя всех образованных людей как буржуа.
На рассмотрение Конвента выдвигались величественные проекты создания “обычных школ”, “центральных школ” и т. д. Целые полчища профессоров должны были заняться обучением молодежи. Но все эти планы были сведены на нет. Как оказалось, к концу 1794 г. система общественного образования прекратила свое существование. Это вполне объяснимо: ведь эмиссары Комитета общественного спасения не сидели без дела, уничтожая книги, картины и преследуя всех культурных людей.
Эта кампания против так называемой буржуазии пользовалась полной поддержкой со стороны Робеспьера. Именно от него исходил призыв к оружию, который со временем стал боевым кличем революционеров. По свидетельству современника, проводилась “систематическая травля талантливых людей”, организаторами которой, как и всей системы террора, были иллюминаты, реализовывавшие ведущий принцип секты. Любимый девиз Вейсгаупта — “Цель оправдывает средства” — перефразированный якобинцами, звучал так: “Разрешено все, что идет на пользу революции”. Царство террора стало логическим следствием из этой посылки.
К концу 1793 г. стало очевидно, что нет никакой возможности трудоустройства выброшенных на улицу людей, поскольку погромы в промышленных городах Франции нанесли сокрушительный удар по ее экономике. Республика лицом к лицу столкнулась с сотнями тысяч безработных. Тогда Комитет общественного спасения, предвосхищая теорию Мальтуса, приступил к реализации своего страшного проекта, известного как система уничтожения населения.
В том, что подобный план действительно существовал, убеждают ошеломляющие свидетельства современников. Неста Вебстер пишет: “В своей книге “Французская революция” я цитировала показания не менее чем 22 свидетелей, причем все они были участниками революции. Впоследствии я обнаружила новые доказательства этого факта в письмах англичанина по имени Редхед Йорк, путешествовавшего по Франции в 1802 г. и общавшегося со сподвижником Робеспьера — художником Давидом. “Я спросил его, правда ли, что изучался проект сокращения населения Франции до одной трети от его нынешней численности. Он ответил, что это было предметом серьезного обсуждения и что автором проекта являлся Дюбуа–Крансе”. В другом месте Йорк замечает: “Мсье де ла Метери уверил меня, что во времена революционных трибуналов существовал замысел уменьшить население Франции до 14 млн человек. Наиболее ярым и заметным приверженцем этой гуманной и философской политики был Дюбуа–Крансе”[558].
Нетрудно заметить несоответствие в цифрах. Население Франции в тот период составляло 25 млн человек. Предложение уменьшить его до одной трети от общего числа дало бы цифру в восемь с лишним миллионов. Очевидно, существовали проекты депопуляции Франции на одну треть или до трети ее населения, что Йорк и упустил из виду. Но именно в этом вопросе мнения организаторов террора разошлись. Так, говорят, член революционного трибунала д’Антонелль был сторонником первого проекта и более умеренной политики, но сокращение населения до восьми миллионов, то есть до одной трети, стало тем вариантом, с которым в целом согласились лидеры.
Необходимость в таких крайних мерах диктовалась не только нехваткой хлеба, денег, имущества, но и тем, что после уничтожения аристократии и буржуазии в стране не доставало работы.
Таким образом, система террора стала ответом на проблему безработицы — безработицы, спровоцированной уничтожением элитных слоев населения.
Если массовые убийства, совершавшиеся по всей Франции, никогда не достигли тех огромных масштабов, в каких они задумывались, то случилось это не из‑за нехватки того, что тогда называли “энергией в искусстве революции”. Дни и ночи напролет члены Комитета общественного спасения заседали в Тюильри за покрытым зеленым сукном столом, разложив перед собой карту Франции, отмечая города и деревни и прикидывая, сколько людей должно быть в каждом департаменте. Дни и ночи напролет революционный трибунал перемалывал без суда и следствия нескончаемый поток жертв, в то время как рядом неутомимый Фукье составлял все новые и новые списки обреченных, а в провинциях над той же геркулесовой задачей бились проконсулы Каррье, Фрерон, Колло д’Эрбуа, Лебон.
В сравнении с результатами, которых они надеялись достичь, сокращение населения было мизерным; однако оно огромно на фоне данных, к которым мы приучены. Распространенные представления об эпохе террора, как об идущей на гильотину веренице людей в париках, начинают казаться бесконечно наивными, когда обращаешься к подлинным документам того времени. Так, в период террора в Париже погибло около 2800 человек, из которых порядка 500 принадлежали к аристократии, 1000 — к буржуазии и еще 1000 — к рабочему классу. Эти данные довольно точны, так как они подтверждаются документами революционного трибунала, опубликованными Кампардоном и Валлоном, а также современником событий Прюдомом[559]; их признает достоверными историк — робеспьерист Луи Блан[560].
