– Ладно, разбираться буду дома, – сказала я, складывая найденные документы, а их было не так уж мало, в объемистую папку. – Держите, Лауринь, и постарайтесь не потерять. Идемте.
Распрощавшись с Анией Старсис – она отнюдь не выглядела убитой горем, да и не удивительно, – мы отправились на конюшню. Конюх стоял возле серого вейрена, ласково оглаживая коня.
– Чтой-то он сам не свой, – сказал он, заметив нас. – Может, чужие лошади не нравятся? Да вроде раньше не замечал за ним такого…
– Нейр Старсис умер, – сказала я коротко, направляясь к своей кобыле.
– Ох ты… – Конюх покачал головой и снова потрепал коня по холке. – Значит, почуял, что нету больше хозяина, а, Син?
– Что ты сказал? – насторожилась я.
– Я говорю, чует, должно быть, что хозяин помер, – повторил конюх.
– Нет, ты как-то назвал коня… – нахмурилась я.
– А, так кличка у него – Син, – сообразил конюх.
«Все… син… все… бумаги… там…» – всплыло у меня в памяти. Так может, Старсис пытался сказать, что…
– Тебя, кстати, хозяйка звала, – сказала я конюху.
– Иду, – кивнул он. – Сами-то, господа, с лошадьми управитесь?
– Не впервой, – хмыкнула я. – Управимся…
Стоило конюху выйти во двор, я ринулась к серому вейрену. Старсис любил коня, частенько заглядывал к нему, это никого не удивляло. Конюшня – чем не место для хранения важных бумаг? В доме будут искать в первую очередь, а тут – еще надо догадаться! Где Старсис мог устроить тайник? Нет, так искать долго, проще воспользоваться магией. Лошади заметно занервничали – я уже говорила, они очень чувствительны к магии и не любят ее, – разве что моя кобыла только уши прижала, ну да она привычная.
– Лауринь, подержите коня! – велела я, памятуя о затоптанном воришке и входя в денник серого вейрена.
Лауринь, не прекословя, схватился за недоуздок, поглаживая коня по шее. Я рухнула на колени – поднять хитро укрепленную доску было секундным делом…
У Лауриня, до сего момента ошалело наблюдавшего за моими действиями, округлились глаза, когда я вытащила из тайника плоскую шкатулку, тщательно завернутую в промасленную материю, – в таких как раз хранят письма. Некогда было смотреть, что там внутри, конюх мог вернуться с минуты на минуту, так что я поспешила закрыть тайник.
Я успела сунуть шкатулку в седельную сумку как раз вовремя: вошел конюх.
– Ошиблись вы, госпожа, – сказал он. – Хозяйка меня не звала.
– Перепутала, уж извини, – вздохнула я, выводя кобылу во двор. Хотелось приласкать напоследок старого серого коня, но возвращаться я не стала. – Едем, Лауринь.
– Так точно, госпожа Нарен.
Уже сидя в седле, я окинула взглядом двор: казалось, будто кто-то глядит мне в спину. Нет, никого, только на заборе притулилась облезлая ворона. Уж не та ли самая, что приблудилась к моему двору? Очень странно… Неужто следит, гадина?! Тогда понятно, с чего проклятая птица мокнет под дождем, вместо того чтобы спрятаться, как все ее нормальные товарки…
Может, у меня разыгралось воображение, но и исключать такую возможность я не имела права. Значит, кому-то настолько хочется знать, чем я занимаюсь и где бываю, что он не пожалел времени и усилий и приставил ко мне соглядатая? Да какого! Кто подумает на невинную птицу? Вот только ему следовало выбрать более пристойно выглядящую ворону, эта, облезлая, очень уж бросалась в глаза…
– Что вы застряли, Лауринь, – с досадой бросила я, подгоняя лошадь. – Не отставайте!
– Да, госпожа Нарен… – Лауринь догнал меня и поехал бок о бок, недоуменно поглядывая на меня. – Скажите, а…
– Лауринь, можете вы помолчать хоть минуту? – окрысилась я довольно громко. – У меня и без вас проблем хватает! Так что закройте рот и езжайте тихо!
Лейтенант посмотрел на меня с откровенной обидой, но замолчал. Молча мы доехали до моего дома. Передав лошадь Диму, я уселась прямо на крыльце, благо дождь все-таки прекратился. Лауринь, храня вид оскорбленной невинности, присел рядом на ступеньки. Я подбирала камешки и швыряла их в лужу у ворот. Надо сказать Диму, чтобы засыпал ее щебенкой…
Наконец я дождалась: ворона спикировала откуда-то из-за дома и заняла свой наблюдательный пост на дереве у ворот. Лауринь проследил за моим взглядом и нахмурился. Догадается или нет?
– Госпожа Нарен, – снова завел он. – Что же теперь делать?
– Ума не приложу, Лауринь, – фыркнула я. – Это была последняя ниточка, и она оборвалась… – Я словно бы в сердцах стукнула кулаком по колену. – Ну что этому старику стоило протянуть еще четверть часа?!
– Он, должно быть, так разволновался, что… не выдержал, в общем, – вздохнул Лауринь. Теперь он по моему примеру подбирал камешки и бросал их, только целился не в лужу, а в воротный столб.
– Чудовищно, Лауринь, просто чудовищно, – простонала я. – Ведь он ничего, ровным счетом ничего не сказал! Я так рассчитывала…
– А что вы теперь будете делать?
– Не знаю, – хмуро ответила я. – Похоже, живых свидетелей не осталось. Остается только забыть об этом… Позор для меня, просто позор…
– Но это ведь не было официальным расследованием, госпожа Нарен, – утешил Лауринь. – Никто и не узнает.
– Достаточно того, что я сама об этом знаю! – хмыкнула я. – Лауринь, что вам далось это дерево?
Лауринь в самом деле взялся бросать камешки в дерево у ворот, метя с каждым разом все выше и выше.
– Да вот думаю, удастся попасть в эту ворону или нет, – сказал он задумчиво.
– Что вам сделала несчастная птица? – угрюмо спросила я.
– Терпеть не могу ворон, госпожа Нарен, – ответил Лауринь. – У меня же комната под самой крышей, так они ни свет ни заря на этой крыше такой гвалт устраивают, что мертвого поднимут!
С этими словами Лауринь подобрал камень покрупнее и резко, почти без замаха, запустил им в ворону. Нормальная птица успела бы взлететь, но этой – вернее, тому, кто ею управлял, – было так интересно, чем закончится наш разговор, что облезлая ворона увернуться не смогла. Камень угодил ей аккурат под крыло, и птица с хриплым карканьем обрушилась куда-то по другую сторону ворот.
– Довольны? – мрачно поинтересовалась я. – Тогда идемте в дом, обедать пора.
– Я не… – начал было протестовать Лауринь, но я больно сжала его плечо.
– Вы – да, – сказала я тихо. То, что ворона не могла нас видеть, еще не означало, что она не может нас слышать. – Вставайте, и идем.
Только в доме я смогла расслабиться – он достаточно защищен, чтобы не бояться таких вот шпионов.
– Вы молодец, Лауринь, – сказала я искренне. – Как вы догадались?
– Ну… – Лейтенант уставился на носки своих сапог. – Вы, госпожа Нарен, конечно, иногда… ну… бываете резки… Но чтобы без повода – такого я не помню. Значит, у вас была причина на меня накричать… А потом я увидел, как вы смотрите на эту птицу…
– Чýдно, – весело сказала я. – Сценку мы разыграли превосходно. Не уверена, что тот, кто за мной следил, поверил в этот спектакль целиком и полностью, но будем надеяться на лучшее…
– Госпожа Нарен, а шкатулка? – вспомнил Лауринь.
– Сейчас посмотрим, – ответила я; шкатулку в дом уже принес Дим, спрятав в соломе для растопки очага на кухне. Хорошо иметь нерассуждающих слуг: Рима передала конюху, что было велено, а он исполнил, не задумываясь, зачем это может быть нужно. – Правда, не думаю, чтобы в письмах, если там действительно какие-то письма, открытым текстом было написано о догадках вашего отца…
В шкатулке оказалось не так уж мало бумаг. Позже нужно будеть прочесть их все, но сейчас меня интересовали только письма с самыми поздними датами. Старсис, честь ему и хвала, хранил не только входящую корреспонденцию, заслуживающую внимания, но и черновики собственных писем. Так было не в пример легче разобраться…
Но, как я и предполагала, в последнем письме от Ференца Лагарсты не было ровным счетом ничего подозрительного. Иного я и не ожидала: по пути это письмо наверняка прочитал не один человек, начиная с сотрудников охранного отделения, приставленных следить за имением, и заканчивая соглядатаями неизвестного заговорщика. Лагарста не мог этого не понимать, как и того, что любой шифр может быть разгадан. Также не думаю, чтобы он воспользовался невидимыми чернилами, проявляющимися при нагревании или обработке соответствующим составом, – все эти приемы отлично известны специалистам. Нет, если в этих письмах и содержалась какая-то ценная информация, она была спрятана нетривиальным способом. Старсис его, конечно, знал, но, увы, расспросить его было уже нельзя…
