воскресший Муфаса рассказывает сыну о нем самом и о его судьбе: молодой лев должен отказаться от рабского подчинения своим мимолетным юношеским капризам, принять ответственность и выйти на бой с узурпатором – тираном Шрамом, злобным братом короля. Это видение и голос приходят к нему, когда он оказывается на дне самой глубокой пропасти в своем изначальном путешествии, – том, которое начал и направил шаман Рафики, ударивший Симбу по голове животворящим жезлом власти, чтобы привлечь его внимание.
Именно так Симба со временем становится воплощением отцовского духа – источника всех благих качеств любого из отцов. В отличие от Шрама, он решает не звать к себе дух горькой убийственной обиды и не вступать в сговор с Каином. Он поступает иначе: открывается для пребывания Святого Духа, отпускает прошлое, ставит цель, упорядочивает жизнь и добровольно идет в землю тирана на последний бой. Именно это и происходит с Моисеем – или именно это он добровольно к себе приглашает – во время необычной встречи с неопалимой купиной. Такие истории указывают и настоятельно повторяют, что истинный вождь – это не революционер. Он восстанавливает подлинный завет или договор, всегда направлявший человечество. Его дух сонастроен с тем, что всегда было великим. Он обновляет, а не разрушает и не перестраивает радикально и высокомерно; он может определить и сохранить то, что действительно питает, и предложить это народу. Его можно принять за революционера лишь тогда, когда общество, против которого он выступает, забыло так много и так развратилось, что добро в нем проявляется как шокирующее откровение.
Именно так приходит истинный вождь. Он говорит с вечным голосом Великого Отца и подает хлеб и воду, утоляющие всякий голод и всякую жажду. Он ведет свой народ от тирании и рабства – пусть и через пустыню – к обетованной земле. Такая тирания и рабство существуют на каждом уровне психологической и социальной иерархии: мы тираним себя и трусливо прислуживаем собственным желаниям; мы пресмыкаемся перед женами, мужьями, детьми, братьями, сестрами и друзьями или ведем себя с ними как деспоты. Мы создаем предприятия ради эксплуатации рабов-наймитов; мы стремимся в политику, чтобы получить желанную власть и ублажить свою корысть. Истинный вождь – и, если взглянуть в корень, характер истинного вождя – всегда и везде противостоит тирану и рабу, а также духу, который вдохновляет обоих. Такой уход от соблазнов власти и подчинения – это вечное путешествие в землю обетованную: «И сказал: Я выведу вас от угнетения Египетского в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, [Гергесеев,] Евеев и Иевусеев, в землю, где течет молоко и мед» (Исх 3:17).
Бог, обращаясь к Моисею, определяет себя как принцип бытия и становления. Смысл еврейской фразы, приведенной здесь, трактуется по-разному, отчасти из-за неопределенности времен, однако все ее потенциально обоснованные толкования призваны яснее обозначить облик героя – Того, кто говорит: «Я тот, кто я есть», «Я стану тем, кем я выберу стать», «Я Тот, кто существует», «Я есмь Сущий», «Я стану тем, кем пожелаю», «Я создаю то, что я создаю» или «Я буду тем, кем я буду». Перевод не способен передать даже все смыслы еврейского
er: чаще всего слово переводят как «кто», но его значение зависит от контекста и может быть прочитано как тот; который и где. Все эти вариации, возможно, верно было бы понимать как многомерную характеристику конечной реальности. Она не может быть просто бытием, поскольку то, что существует, постоянно меняется и преображается. Она не может быть и случайным становлением, поскольку будущее в достаточной степени ограничено прошлым, отчего в нем неизбежно – и слава Богу! – царит определенная предсказуемость (проявленная в одних феноменах сильнее, чем в других).
Возможно, Бог представляет себя как дух, скрытый за бытием и становлением; как дух божественного творчества; как предельное основание реальности; как нечто, скрытое за простой видимостью (будь то прошлое, настоящее или будущее); как нечто, неизменное во времени. Вместе с этим описанием, или, лучше сказать, откровением приходит настойчивая мысль: тех, кто не поклонится этому высшему принципу, ждут страдания или истребление (или еще более страшная участь), независимо от их земного статуса, и что правильно устроенным государством называется то, в котором царит благоговение перед наивысшей реальностью. Фома Аквинский, в соответствии с этой формулировкой, представлял вселенную в виде каменных ступеней, ведущих от низшего к высшему – отзвуки лестницы Иакова – а на вершине находился Бог, создатель этих ступеней. Материя проявляется в форме; жизнь – то есть человеческий опыт – в воспроизведенной возможности осуществления. Бог, по определению (данному им самим в книге Исход) – это основополагающий союз материи и жизни. Бог, чистая реальность, Actus Purus, – это модель действия, непременно отражаемая в любом акте (и делающая его таковым); это совершенство, благодаря которому становятся возможными все его отражения (и не в последнюю очередь все прекрасные вещи); это бытие и становление, присущие всему, что существует и возникает.
Возможно, уместно провести аналогию с музыкой, где все произведения объединяет общий принцип или дух. Он присутствует в каждом из них, и о его проявлении мы узнаем, когда то или иное произведение исполняется с определенной предсказуемостью и постоянством, а также с элементом неожиданности. Таким образом, каждая композиция – это проявление баланса между бытием, или порядком, и становлением, или хаосом, и в то же время – это проявление более глубокого принципа, который вечно позволяет этим двум царствам вступать в игру. Кроме того, каждое музыкальное произведение воплощает один элемент вселенной потенциальных музыкальных форм – или, вернее сказать, придает ему облик. Эта вселенная – некая «небесная» или имплицитная реальность; реальность вероятных форм, в которой отражается весь спектр вариаций, определяющих музыку. Подобным образом и космос разворачивается в соответствии с набором правил, которые и становятся отражением Абсолютного Принципа, если они в конечном счете непротиворечивы, а также взаимно соотносятся друг с другом и поддерживают друг друга. Интуитивное понимание этой идеи заставляет ученых постоянно стремиться к созданию великой единой теории, свободной от внутренних противоречий. Такая цель, в широком смысле, определяет и культурные начинания: «объединение» – необходимое условие для любой социальной организации на каком угодно уровне, будь то семья, сообщество, город, государство. Это во многом подобно влечению к патологической идеологии интеграции (в худшем случае), метанарративу или все более обоснованному и плодотворному объединяющему монотеизму.
Может ли мир быть другим? Может ли реальность представлять собой множественность – и не раствориться при этом в невозможном непримиримом хаосе? Как проложить путь вперед, когда распадаются сами основы? Более того, возникает еще один вопрос, настолько
