Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1-й голос: Никто из нас всех не был готов. Ни один пассажир, ни один из членов экипажа. И вас я искал напрасно.
Так встретились еще раз, в радиопьесе, Альбан Николай Хербст (1-й голос) и персонаж задуманного им романа, Грегор Ланмайстер (2-й голос).
Внутренний кризис длился не очень долго. «Корабль-греза», последний на сегодняшний день роман Хербста, был завершен в марте 2015-го и опубликован в том же году. Радиопьеса транслировалась Западногерманским радио 7 июня 2015 года.
Роман-медитация? Роман-мандала?
Почти все элементы романа уже присутствуют в дневниковых записях. И все же роман получился радикально отличным от первоначального (каким он сложился к концу второго круиза) замысла.
Хербст в конце концов не стал писать утопию о достойной человека смерти. Грегор Ланмайстер умирает не во время круиза, а в обычном немецком хосписе, умирает некрасиво и нелегко, после трех инсультов (сам он предпочитает называть их «сердечными приступами» или «инфарктами», см. с. 107 и 301, не признавая, что что-то произошло с его мозгом), постепенно теряя способность двигаться и элементарно обслуживать себя, утрачивая речь и способность писать, память, впав в состояние, которое другие люди характеризуют так:
…доктор Самир отвел моего визитера в сторону и прошептал: конец уже недалек. Имея в виду, само собой, печаль моего визитера.
Хоть бы он заговорил, воскликнула она, наконец бы заговорил! Чтобы мы хотя бы знали, чтó в нем происходит!
Если в нем вообще еще что-то происходит, сказал доктор Бьернсон. Он стоял рядом с доктором Самиром.
(слова доктора Бьернсона) Он живет в мире, который для нас закрыт или в который наша любовь лишь изредка позволяет нам заглянуть. Тогда мы начинаем догадываться, почему он иногда делает что-то, чего мы не понимаем.
Время от времени заходит сеньора Гайлинт. Но и она молчит. Молча стоит возле кровати и смотрит на меня сверху вниз, проникая взглядом аж до мозга костей. Когда доктор Самир возникает у нее за спиной и говорит: он не может вас слышать. Но имеет ли тогда смысл, спрашивает она, продлевать его мучения? В ответ он пожимает плечами. Решение в таких случаях принимает семья. Что он больше не улыбается – самое ужасное во всем этом.
В конце концов понять меня удалось Петеру. Смотри, Татьяна, сказал он, этот человек полностью проснулся. На что она ответила, что он не должен себя обманывать. И теперь уже она повторила, что там внутри больше вообще ничего нет.
И все же в каком-то смысле роман и вправду утопия. Потому что Грегор Ланмайстер умирает достойно. Умирает, окутанный и защищенный прекрасными воспоминаниями (о круизе или круизах, которые он когда-то, несомненно, совершил) и своими фантазиями. А главное, его отношение к жизни, к людям до конца остается очень доброжелательным, хотя в прошлом, как он осознает, он не был хорошим человеком и хотя, конечно, такое мироощущение он может сохранять не всегда:
Поэтому я, едва пробудившись от послеобеденного сна, впадаю в такую ярость. Прежде всего потому, что мне опять не удается выбраться из кровати. Хоть я и хочу позвать кого-то на помощь, но не могу выдавить из себя ни звука. Постель слишком жаркая. Она почти кипит, ошпаривает меня. Так что остается лишь дрыгать ногами и колотить по чему ни попадя.
И тогда оно [Время] превращается в Бурю. Поскольку его ярость кого угодно принудит потерять контроль над собой.
Так что это полная чушь – говорить, будто кто-то колотил вокруг себя руками и дрыгал ногами. Не сам человек это делал, а что-то в нем и что-то сквозь него. У меня будто бы, как сказала Татьяна, даже пена выступила на губах.
Он умирает в окружении людей, которые тоже относятся к нему очень по-доброму – будь то «горничная» Татьяна, санитары Патрик и, позже, Петер или, особенно, мудрый доктор Самир. Умирает в результате эвтаназии[92], к которой доктор Самир прибегает с согласия его ближайших родственников, сына и невестки (потому что сам он, видимо, считается недееспособным), но, кажется, он догадывается, чтó его ждет, и даже желает такого завершения своей жизни (поэтому, неожиданно увидев вызванных доктором сына и невестку, сразу вспоминает о сигаре, которую собирался выкурить перед смертью – и которую так и не выкурит, – и задумывается о том, что именно и кому он хотел бы оставить в наследство). Он даже успевает перед смертью мысленно помириться с бывшей женой и много лет не общавшимся с ним сыном. Успевает – ни на что уже не рассчитывая – влюбиться в молодую женщину, которую когда-то знал.
Мысли Ланмайстера, которые и составляют содержание романа, – это, скорее всего, мысли человека, прикованного к постели (или, раньше, – к инвалидному креслу). Тем не менее они охватывают огромный пространственно-временной промежуток: его жизнь, начиная с детства, которую он подвергает переоценке, большой кусок земного шара, который ему довелось повидать, даже некоторые созвездия и глубины моря. Этот человек, не верящий ни в какого бога, имеет, по сути, религиозное – точнее, религиозно-мифологическое – мировидение. Поэтому мне кажется уместным определение этого романа как романа-медитации, романа-мандалы.
В немецкой Википедии дается такое (самое общее) определение мандалы (Mandala – Wikipedia):
Мандала, как правило, бывает квадратной или круглой и всегда ориентированной на центральный пункт. <…> в своих наиболее развитых формах, вплоть до плана сакрального здания, мандала воплощает весь Универсум с небом, землей и подземным миром. Она служит визуальным вспомогательным средством, чтобы через изображения богов, ландшафтов или знаков человек мог усвоить сложные религиозные взаимосвязи.
Мандала воплощает весь Универсум… Кажется, что-то подобное имел в виду Хербст, когда писал в уже цитировавшейся дневниковой записи (см. с. 477): «Я говорю сейчас о модернизме или, если угодно, после-постмодернизме, вновь сфокусировавшем классико-романтические притязания на всеохватность…»
Мне вспоминается в этой связи запись из «Борнхольмского дневника» Ханса Хенни Янна, датированная 25 декабря 1934 года. Янн рассказывает там, как он готовился к Йолю, празднику зимнего солнцестояния (Янн, Река без берегов I, с. 468; курсив мой. – Т. А.):
…На видном месте я соорудил крест из овса (Haferkreuz), [символизирующий] четыре стороны света, четыре понятия: верхний мир (Oberwelt), нижний мир (Unterwelt), рациональное, иррациональное. Позитивное и негативное, нашу жизнь и наши сны по ту сторону всего сущего.
Вспоминается потому, что и романы Янна построены по такой же схеме (как, думаю я, и бессчетное
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Юровая - Николай Наумов - Русская классическая проза
- Легенда о Гаруде - Павел Олегович Михель - Мифы. Легенды. Эпос / Русская классическая проза
- Вечер накануне Ивана Купала - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аркадий Аверченко - Русская классическая проза
- Записки старого дурака. Тетрадь вторая - Святослав Набуков - Русская классическая проза
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Теория хаоса - Ник Стоун - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Десять минут второго - Анн-Хелен Лаэстадиус - Русская классическая проза
- Страница за страницей - Лина Вечная - Короткие любовные романы / Русская классическая проза / Современные любовные романы