Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я глянула на часы: Янес ждал меня сорок минут. Когда же ему наконец надоест, когда же он наконец разозлится, когда поймет, что я не приду на свидание, которое сама же и устроила, сама же и назначила? Эта мысль меня смутила и устыдила. “Как некрасиво я повела себя, как легкомысленно. Нашла его подъезд, попросила мне позвонить, сказала, что хочу встретиться, а теперь он сидит и ждет меня. А я передумала всего лишь из-за того, что мне не понравилось, как он выглядит. Ведь только его внешность и осталась у меня в памяти с тех давних пор. Кроме того, он помог мне и достойно себя вел. Но главное – лишил меня невинности, к которой с таким благоговением относился глупый Томас”. Мысль о том, что я могла бы лечь в постель с этим толстяком, мелькнув в голове, вызвала отвращение. Он был мне неприятен. Хотя кто знает, если бы я пошла туда и немного поболтала с ним, если бы снова увидела улыбку, оставшуюся прежней, я бы быстро привыкла к его новому облику и сквозь него разглядела бы прежнего Эстебана. “Нет, это немыслимо, – подумала я, – если я обманула его, то еще и потому, что он назвал меня “прелесть моя”, а также из-за самурайского пучка. Бедняга, наверное, таким образом он чувствует себя похожим на тореро, ведь волос для хвоста, как у матадора, у него не хватает, да и вряд ли он смог бы втыкать в быков бандерильи, отрастив такое пузо, сам ведь сказал, что там надо бегать много и быстро”.
И тут я поняла, что провожу транспозицию. Я уже много лет не видела Томаса, целых семь лет, а этого срока достаточно, чтобы он, если остался в живых и вдруг вернется, как герой романа или реальной истории, то есть как, например, полковник Шабер или Мартин Герр, тоже сильно переменился, может, даже больше, чем Эстебан Янес, поскольку ему наверняка довелось попадать в разные переделки, спасаться от преследований, а став дезертиром, скрываться от тех, кто хотел непременно его покарать. Я постоянно воображала, какой могла бы получиться наша с ним гипотетическая встреча, и тем самым усугубляла свои терзания: значит, меня все никак не оставляла пустая и бессмысленная надежда, во мне все еще жила фантастическая вера. “Нет уж, ни к чему это, – думала я, стараясь отогнать подобные мысли, – а то появится, как Эстебан Янес, который с непонятным упрямством ждет меня; не дай бог, тоже окажется толстым и лысым, изменившимся до неузнаваемости, с испорченным характером, и дальнейшая судьба будет рисоваться ему унылой по сравнению с эмоциями, пережитыми за годы беспорядочных странствий; он будет знать, что закончились страдания, опасности и мерзкие операции, а возможно, его будут терзать муки совести, или, наоборот, ожесточившись до крайних пределов, он станет гордиться своими подвигами и тем, что везде, где побывал, сеял чуму, вражду и вызывал пожары, обрекал на смерть врагов или убивал их собственными руками – душил, пускал в ход пистолет либо нож, не знаю, как именно убивал, и никогда не узнаю”.
Неожиданно я расплакалась. Да, со мной такое бывало довольно часто, и не всегда получалось сдержать слезы. Приступы бывали короткими, накатывали вроде бы ни с того ни с сего и в самых обычных или, скажем, нейтральных ситуациях. И не всегда были связаны с моими скачущими мыслями, как в тот раз. Слезы могли хлынуть внезапно, когда я сидела в кино или смотрела новости по телевизору, когда смеялась с подругами или вела занятия (и должна была любой ценой взять себя в руки), когда шла одна по улице по своим делам, когда играла с детьми, которые уже были не такими маленькими, и если я не прятала слезы, смотрели на меня с тревогой, поскольку детей обескураживает, когда они видят слабости родителей, – им сразу начинает казаться, что это лишает их защиты. Правда, своего отца дочь и сын практически не видели ни довольным, ни печальным: пока они росли и задавали вопросы, им была изложена официальная версия, версия Бертрама Тупры, версия Форин-офиса или версия Короны: их отец был одним из погибших на Фолклендах, одной из жертв той маленькой и не слишком героической войны, о которых почти никто уже не вспоминал, одним из погибших в нелепом противостоянии, принесшем великое бесчестье аргентинским военным и великую славу тщеславной Тэтчер, которая получила с этого хорошие дивиденды. Напрасно погубленные жизни, бессмысленные жертвы – как оно обычно и бывает.
Прошло шестьдесят пять минут после прихода бандерильеро в кафе, и я решила опять туда взглянуть, так как прежде ничего не рассмотрела бы из-за слез, затуманивших глаза. Прошло шестьдесят пять минут – а он все еще сидел на террасе. Потом опять зазвонил телефон – десять гудков, Эстебан, вероятно, время от времени пытался поговорить со мной, но не слишком часто. Меня тронуло такое терпение. Неужели ему было настолько важно увидеться со мной, неужели он так мечтал о встрече? Неужели так часто вспоминал меня все эти двадцать лет – после нашего быстрого и случайного секса, который для него явно не был первым опытом и уже растворился в ночи времен, еще не вступившей в свои права? Я почувствовала сомнение. Раз он до сих пор не ушел, я еще могла бы спуститься, придумать какое-нибудь оправдание для столь непростительного опоздания и немного посидеть с ним. Мне стало его жалко. Вот ведь какая
- Номер Два. Роман о человеке, который не стал Гарри Поттером - Давид Фонкинос - Русская классическая проза
- Вечера на хуторе близ Диканьки - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Роман с Постскриптумом - Нина Васильевна Пушкова - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Стройотряд уходит в небо - Алэн Акоб - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Лекарство против морщин - Александр Афанасьев - Криминальный детектив / Русская классическая проза / Триллер
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Две сестры - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Между небом и землей - Марк Кляйн - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Смерть в живых образах - Mortemer - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика / Науки: разное