Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тут она вдруг резко отстранилась, высвободилась, хотела, видимо, что-то сказать вспухшими губами, но Роберт не дал, не позволил, затыкая своим ртом, впиваясь: молчи, молчи!..
Впрочем, это уже и не он был, не совсем он, и его не вели, и сам он не шел, а все происходило само собой, как если бы подхватил ветер и понес, швыряя в разные стороны, как листок. Азарт, страсть, какая разница? Уже все – и губы, и шея, и руки, и ноги – все само по себе, неловкое, слаженное, деревянное, гибкое, пламенеющее, ледяное, а все-таки знающее что-то свое и к своему стремящееся, а он только приникал все теснее, теснее, губами и руками, и всем телом, пока вдруг не соскользнул куда-то, и только ее лицо то приближалось, то отдалялось…
Остро пахло землей и травой.
Так все быстро и решительно произошло, он, если честно, даже не ожидал. Кто бы мог подумать? Нет, тут явно была не его, а ее воля, ее желание. Вот это девочка!
Правда, теперь сразу стало скучно. Они сидели рядом, Аля, подтянув колени к груди и завернув вокруг них платье. Он не знал, о чем говорить. Потом спросил:
– У тебя уже с кем-то было? – И ревниво подумал: не с Торопцевым ли?
– А что, это так важно? – насмешливо и отчужденно.
– Да нет.
И все равно было непонятно: он победил или его? Да, он выиграл, но почему-то это не радовало…
КАПЛЯТрудно сказать, что же стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Софьи Игнатьевны. Валера со вчерашнего дня лежал вдрабадан пьяный и совершенно не вязал лыка. Костя Винонен и Слава Лидзь тоже накануне явились навеселе, а Торопцев, Ляхов и Васильев вообще не ночевали в палатке.
Это был бунт.
Пустились во все тяжкие, как сказал Артем. Он один ее поддерживал, а момент действительно был трудный: Софья Игнатьевна растерялась. Что-то на этот раз в экспедиции не заладилось – с ребятами в первую очередь, да и в ней самой не все было в порядке – то жгло сильно в желудке, то накатывали приступы черной меланхолии, во время которых казалось, что лучшая часть жизни позади и ничего больше не светит. Боли в животе в последние дни усилились, особенно ночью – может, поэтому она и нервничала. Ноющая тупая боль подолгу не давала уснуть, она ворочалась, лезли всякие неприятные мысли. Иногда просыпалась от боли, принимала таблетки, но они плохо помогали.
Раздражалась она по малейшему поводу, даже Артем, проявлявший удивительное внимание по отношению к ней, тоже почему-то вызывал раздражение – кирзачами своими, густым крепким запахом пота (неужто сам не чувствовал?), занудством, наконец. Может, он и хороший человек, но нельзя же, в конце концов, быть таким занудой. Ходит вслед за ней и трендит, трендит – про институт, про отношения на кафедре, про свою диссертацию, все о себе да о себе, она все это уже слышала не один раз, надоело уже.
То, что Торопцева и Ляхова не было ночью, и это после того, что она пошла им навстречу – разрешила пойти в ночное, возмутило ее больше всего. Даже не что Ляхов, а именно Торопцев. Почему-то она была уверена, что это связано именно с той самой девицей, которая приходила к ним на раскоп, а потом и в лагерь. Она уже не однажды видела их вместе.
Да, этот паренек вызывал в ней сумбур. Странно: она чувствовала его присутствие и его отсутствие, она постоянно видела его, когда он бывал неподалеку, а когда его не было, начинала волноваться и нервничать, словно он был ей зачем-то нужен. Когда он оставался в палатке, она находила любой повод, чтобы ненароком заглянуть туда, вроде как по делу, хотя прекрасно знала, что никакого дела у нее нет, просто увидеть его, а он лениво поворачивался, отрываясь от книги или от какого-то другого дела, или не оборачивался, если спал, и у нее была возможность чуть-чуть задержаться, глядя на его вольно раскинувшееся тело, раскрасневшееся лицо…
Понятно, что все это совершенно ни к чему и даже не к добру, но ничего не могла с собой поделать: ей его не хватало. Хотелось, чтобы он постоянно был рядом, поблизости – тогда она чувствовала себя спокойней. Правда, временами казалось, что на лице его появляется та самая усмешечка…
Что ж, если для них она как классная дама, как надзирательница, она ею и будет… Нарушение установленных правил должно быть наказуемо, она уже достаточно закрывала глаза на их выкрутасы. Если они полагают, что так будет продолжаться и дальше, то ошибаются. Она им это докажет и больше цацкаться не будет. Хотят устанавливать свои законы – пусть собирают вещички и отваливают к папам-мамам. Это пока еще в ее власти. Артем прав: пора! Иначе с ними никакого сладу.
В понедельник после раскопа, во время обеда она попросила никуда не расходиться. Им всем нужно серьезно поговорить, очень серьезно…
АКЦИЯТак и решили: голодовка!
А почему, собственно, нет? Они работяги, имеют полное право распоряжаться собственным временем как хотят, даже и ночью. Лишь бы это было не в рабочее время и не в ущерб делу. Если Роберт не ночевал в палатке, но утром отправился вместе со всеми на раскоп и отковырял свое положенное, то какие могут быть претензии? И если Костя немного принял после работы (по сравнению с Валерой), но не буянил и вообще вел себя вполне смирно, хотя и слегка пошатывался, что с того?
Нет, мать-начальница вместе со своим бессменным адъютантом, этим занудой Артемом, круто завернула.
Из-за таких пустяков выгонять – не слишком ли? Какая муха ее укусила? И ведь без шуток, чуть ли не в двадцать четыре часа. Нет, несправедливо! Они тоже не винтики, у них своя гордость. Они не согласны! Зря Софья думает, что может с ними так обращаться. Они еще поборются. Они устроят перманентную революцию, протест без насилия по индийскому образцу. Главное они поняли (тут у нее прокол) – это действительно касалось их всех, как она верно заметила, а значит, каждого. Кроме того, у них уже наметилось нечто общее, объединяющее, слово такое хорошее – солидарность. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вроде того.
Впитано с детства, чуть ли не с молоком матери. Не догма, а руководство к действию. Забастовка как форма политического протеста. Голодовка. Все они по одному учебнику истории учились. Одни фильмы смотрели.
И потом ясно: всех не выгонишь – работать-то кому-то надо. Поэтому нужно держаться сообща. «А если все-таки выгонит?» – усомнился Костя Винонен, которому, кроме цепей, не хотелось терять и зарплату. Пусть маленькая, но все-таки. Точно не выгонит, слабо!
Слава Лидзь сидел в йоговской позе полулотоса и рассматривал – неведомо что он рассматривал: то ли былинку какую-то на земле, то ли еще что-то, но участия в дискуссии почти не принимал. Вид у него был чрезвычайно рассеянный, если не сказать отсутствующий. Лежавший на животе и покусывавший травинку Роберт тоже был пассивен. Презрительное равнодушие на лице, словно ему до фени, выгонят его или не выгонят. Во всяком случае, никакой особой заинтересованности он в задуманной акции не проявлял, как будто не его судьба решалась. Будто не его касалось. Они с Виноненом, как бы уже уволенные и отчисленные, были словно отделены от остальных невидимой чертой. Вроде и рядом, и вместе, но – отдельно. Как бы по другую сторону.
Разумеется, никто из них не хотел уезжать, да и вообще неприятно было, если честно, – так уезжать. Но и протестовать против решения начальницы не хотелось – это значило унижаться, а виноватыми они себя нисколько не чувствовали. Вообще неправильно – чтобы кто-то мог распоряжаться твоей судьбой. Тем более что и родители наверняка не обрадуются. Роберт внутренне усмехнулся, когда Софья сообщила им о своем решении: отец махнет пренебрежительно рукой, а вот мать, мать станет жаловаться, что сын стал таким неуправляемым, вот теперь еще и из экспедиции отчислили. Костя же искренне огорчился, хотя виду старался не показать, – ничего ему, конечно, не будет, но предки наверняка расстроятся, отчим будет косо поглядывать, тем более что он в последнее время вообще стал какой-то шибко нервный, даже зашибать стал чаще, чем раньше. С матерью ссорился. Его, правда, не задевал, да Костя и повода особенно не давал. Мать жаль: с первым мужем не повезло, теперь вот и со вторым что-то происходило. Или между ними. А тут еще и он пожалует с такой приятной новостью.
Ну да, выпили они тут с Махаоном, местным королем, тем самым чернявым, который к ним недавно подкатывался со своей кодлой. Между прочим, тот сам предложил. Костя праздно шатался по селу и наткнулся. Его подозвали – он подошел. Не испугался, хотя где-то внутри и загорелась сигнальная лампочка опасности. Кто знает, что у них на уме, тем более если поддатые. Косте это хорошо знакомо по двору в Москве, там своей шпаны хватало. С ней тоже надо было ладить. Правда, у Кости все было в порядке. Отчим по каким-то делам был связан с Пашкой Будягиным по кличке Будда, который отсидел три года за драку и теперь считался главным во дворе паханом. А его младший брат верховодил местной кодлой, так что Костю не трогали. Сам же он с ними не очень хороводился – не слишком увлекала его эта романтика. Но вечером тем не менее домой возвращался спокойно – роскошь, не многим пацанам из ближних домов доступная. Повезло, можно сказать. Если что, то мог козырнуть именем Будды. И ведь действовало: сам однажды имел возможность убедиться.
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Веселые истории про Антона Ильича (сборник) - Сергей и Дина Волсини - Русская современная проза
- Элегiя на закате дня - Олег Красин - Русская современная проза
- Правда о золоте Кубанской рады. Информация. Мистика. Приключения - Владимир Болховских - Русская современная проза
- Анфиса в Стране чудес - Наталья Рубанова - Русская современная проза
- Голос моря (сборник) - Виктор Меркушев - Русская современная проза
- Собачья радость - Игорь Шабельников - Русская современная проза
- Полиция Бога - Виталий Васильев - Русская современная проза
- Рассказ в стихах «Ночной разговор», или Сказка-матрёшка «Про Мирана, про перо и про кое-что ещё». Книга 1 - П. Саяпин - Русская современная проза
- Тени иного. Рассказы - Алекс Ведов - Русская современная проза