Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В адресном столе, за две копейки серебром, Лубянской объявили, что и Лидинька Затц, и Ардальон Полояров проживают там-то и там-то. Узнав это, она намеревалась завтра же разыскать их, а пока вернулась в свои нумера на Гончарной улице и, чувствуя сильное утомление с дороги, легла отдохнуть; но какие-то мужчины в соседней комнате решительно не давали ей покою; там, очевидно, шло пьянство, картеж и поминутные споры. Наконец, когда она вышла в коридор, чтобы приказать подать себе обед, один из этих господ нахальным образом пристал к ней с любезностями и стал тащить к себе в нумер, а когда ей удалось вырваться от него, он начал ломиться в дверь ее комнаты. Нюточка заперлась на ключ, с твердым намерением завтра же выбраться вон из этой трущобы, но веселые соседи то и дело стучали к ней в дверь, которая вела к ним из ее комнаты, просовывали в замочную скважину гусиное перышко, прикладывали глаз к щелке, сопровождая все это бесконечными двусмысленностями и циническою бранью на ее упорство. Наконец, уже поздно вечером, у соседей послышались веселые женские голоса, и вскоре все это разразилось неистовыми криками, ругатней, буйным скандалом и дракой… Били какого-то мужчину, били двух каких-то женщин, били бутылки и посуду… Поднялась возня, суматоха, женские вопли, отчаянные крики, "караул"!.. Хозяйка нумеров бегала по коридору и вопила… кто-то побежал за полицией, кто-то накинулся на хозяйку, да заодно уж и ее избил; одна женщина, обезумев от страха и побоев, в растерзанном виде бегала по коридору и ревмя ревела неистовым, истерическим голосом — и все это среди чада и смрада, в тумане табачного дыма, при тусклом свете коридорной лампочки. Нюточка до такой степени перепугалась, что, вся дрожа как осиновый лист, наскоро накинула на себя платок да салопчик и, с саквояжем под полой, опрометью бросилась вон из этих нумеров. Там было не до нее в ту минуту, и потому ее никто не остановил, никто даже и внимания не обратил, как и когда она шмыгнула из коридора — благо, выходная дверь стояла настежь растворена. Нюточка долго бежала по улице от этого вертепа, бежала куда глаза глядят, пока несколько не пришла в себя, и тогда только при свете фонаря отыскала в портмоне записку, данную ей давеча в адресном столе, взяла извозчика и поехала разыскивать Ардальона Полоярова. Кроме этого, она не знала ни на что решиться, ни куда деваться ночью, среди незнакомого города.
Добрая вдовушка, узнав историю всех этих приключений, очень радушно предложила Лубянской свою комнату.
— Да зачем же непременно вашу? — возразила Затц; — ведь есть же еще три свободные комнаты: Лубянская может занять под себя хоть любую. Она ведь тоже из наших… Что ж!.. А я с своей стороны не прочь, пожалуй, чтоб и она жила. Ведь мы здесь живем коммуной, на равных основаниях, и друг другу ничем не обязаны, — пояснила она Нюточке, и вслед за тем обратилась ко всем вообще. — Так как, господа? Принимаете, что ли, новую гражданку?
Сожители дали утвердительный ответ, и лишь один Полояров промычал нечто неясное, не то бы соглашаясь, не то бы глухо протестуя.
— А впрочем, и я согласен, — как-то особенно ухмыляясь, решил он после минутного соображения.
Юный князь слонялся от одного гостя к другому, глупо скаля зубы от удовольствия, и всем пожимал руку, приговаривая:
— А нашего полку прибыло!.. А?.. Прибыло!.. га-га-га!.. прибыло ведь! а?.. не правда ли? а?..
Полояров же то похмуро пружился, туго и медленно потирая между колен свои ладони, то слегка ухмылялся как бы в ответ какой-то бродившей в нем мысленке и больше все отмалчивался, устремляя на Нюточку из-под синих очков пытливые взгляды.
Лубянская осталась в коммуне.
IX. Святые принципы Полоярова
Гости разъехались. Сусанна стала хлопотать над устройством комнаты для Нюточки и кое-как приладила ей на диване постель. Нюточка все время сама помогала доброй вдовушке в этих не особенно сложных и непродолжительных хлопотах. Менее чем в четверть часа все было уже готово, и Сусанна простилась с Лубянской, сказав, что ей невмоготу спать хочется, как всегда, когда в коммуне бывает много гостей.
Нюточка осталась одна и медленно, в раздумье, стала раздеваться. Это раздумье брало ее насчет Полоярова: он как-то так странно и неловко встретился с нею, как будто эта встреча почему-то была ему не по нутру, почему-то досадна и неприятна; — что же это значит? как понять ей это?.. А между тем… между тем, не могла же она и не приехать: на это вынудила крайняя необходимость. Чем же теперь все это кончится, и что дальше будет.
Кто-то взялся за дверную ручку и потрогал ее.
— Кто там? — окликнула Нюточка.
— Я! — отозвался Полояров; — что это вы запираться-то вздумали? У нас это совсем не принято. Отворите-ка.
— Да я уж совсем почти раздета.
— Ну, так что же? Одета ль, раздета ль — это до меня нисколько не касается. Ко мне, пожалуй, входите сколько угодно, когда я раздет — это мне все единственно. Отворяйте же, что ли, говорю вам! Нужно мне вас!
Нюточка накинула на плечи дорожный плед и впустила Полоярова.
— Скажите, какие нынче скромности у нас! — с усмешкой процедил он сквозь зубы, кинув взгляд на плед, окутавший собою всю фигуру девушку, и сел на приготовленную ей постель.
— Ну, здравствуйте, Анна Петровна!
— Здравствуйте, Ардальон Михайлович.
— Что ж так-то? — усмехнулся он. — Давайте, что ли, лапу сюда, по-старому, по-бывалому; ну, и тово… сольемте уста, так сказать, в блаженстве поцелуя!.. Ась?
И он потянул было ее к себе, но Лубянская сдержанно и сухо отклонилась в сторону. Вообще она была с ним теперь как будто настороже: это сказывалось в каждом слове, в каждом взгляде и движении, во всей манере ее относительно Ардальона.
— Это что ж такое? — скосил он на нее глаза и губы. — Не желаете-с?.. И не надо! Хотите, так хотите, а не хотите, так как хотите.
— Ардальон Михайлович, мне не до поцелуев и не до шуток! — с какою-то горечью в тоне и не глядя на него, тихо проговорила девушка.
— Хм… Вот как!.. Так для чего же вы собственно пожаловали-то сюда?
Нюточка горько усмехнулась.
— А вы еще не догадались?.. Мне так уж на людей даже совестно глядеть… Я скрывала, я пряталась пока было возможно, а теперь… мне нельзя было оставаться там долее — поймите вы это.
— Не понимаю. Отчего же так?
— Да ведь там отец!.. А он ничего не знает!
— Да скажите вы толком: беременны вы, что ли? — нахмурясь и морщась, перебил Полояров.
Нюточка покраснела и тихо опустила глаза.
— Э-э!.. А мне и невдомек с первого разу! — протянул он, крутя себе папироску. — Ну, что ж? — самое натуральное и простое дело. Естественное предназначение каждой самки; что ж тут особенного! Вы читали "О происхождении видов" Дарвина.
Она с досадливым сожалением взглянула на своего бывшего друга и пожала плечами.
— Я хочу говорить с вами серьезно. Мне необходимо это, поймите вы! — убедительным тоном проговорила Нюточка.
— Да и я ведь серьезно! — отозвался Ардальон. — Я вас к тому спрашиваю про Дарвина, что ежели бы вы что-нибудь дельное вычитали из него, так поняли бы, что это ваше естественное назначение, как самки, и тогда бы вы не стали творить драм и романов из-за такого пустяка. Отец!.. Ну, что ж такое отец? При чем он-то тут в этом процессе? Тут дело акушерки, а не отца! И зачем это вдруг понадобилось вам скрывать от него? — Не понимаю!
— Что ж, по-вашему, я должна была гордиться и хвастать?
— Ни то, ни другое, а и скрывать-то нечего: простой физиологический процесс — и баста.
Нетерпеливое чувство досады отразилось на лице девушки.
— Ардальон Михайлович! — решительно сказала она, становясь перед ним. — Звонких слов я и прежде слыхала от вас не мало. Оставьте их хоть теперь-то. Я пришла к вам не за фразами, а за помощью… Ведь вы же будете отец этого ребенка!.. Вы должны войти в мое положение, если вы честный человек.
Ардальон, в свою очередь, досадливо передернулся на своем месте.
— Да я-то что же? — возразил он, пожав плечами. — Вот вы, небойсь, укоряете меня в звонких фразах, а сами еще пуще того звонкие-то словечки в ход пущаете!.. "Должны, долг, честный человек"… Да что такое этот ваш долг честь-то? — Понятие совершенно условное-с. Австралийские дикари, например, едят человечину и находят, что это вполне честно и нравственно, потому что они, победители, едят своих врагов, побежденных; а дураки английские миссионеры говорят, что это безнравственно кушать себе подобных; а мы, например, находим, что это ни нравственно, ни безнравственно, а просто штука в том, что мы не сделали себе привычки жрать человечину, или предки наши почему-то отвыкли от этого; ну, или просто от того, наконец, что это у нас не принято, не в обыкновении — и только! Ну, и кто же тут прав: дикари, или миссионеры? — По-своему, пожалуй, и те и другие, потому что понятие-то самое о нравственном и законном — совершенно условное понятие. Я могу понимать так, а вы иначе. И наконец, то, что нравственно и честно для пошляков и филистеров, то по нашим убеждениям и безнравственно, и подло.
- Кровавый пуф. Книга 2. Две силы - Всеволод Крестовский - Русская классическая проза
- Деды - Всеволод Крестовский - Русская классическая проза
- Дед Архип и Лёнька - Максим Горький - Русская классическая проза
- Том 4. Произведения 1861-1866 - Федор Достоевский - Русская классическая проза
- Превращение голов в книги и книг в головы - Осип Сенковский - Русская классическая проза
- Ученые разговоры - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- В недрах земли - Александр Куприн - Русская классическая проза
- Под крестом и полумесяцем - Алексей Смирнов - Русская классическая проза
- Как надо работать (сборник) - Алексей Гастев - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза