Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Паня Стишенкова отсюда уехала, потому что.
– Как там воздух? – по телефону спрашиваю у супруги моего товарища. – Свежий?
– Приезжайте, очень свежий, – отвечает она, – не то что городской. Лысёна убрела, полдня искали ее. По грязюке, по яругам на карачках да на заднице лазили. Дышали.
Это понятно. Осень. Грязь.
– Приезжайте. Мошка кипит, не дохнешь. Скотину заела. Дымари разводим на базу, в катухах, у курей. Сами прокоптились, не протухнем теперь.
– Приезжайте. На вертолете. Хлеба везите. Дороги перемело. Свету нет. Где-то провода оборвались. Вот и сидим с лампой. Керосин кончается. Совсем свежий будет воздух.
В телефонной трубке что-то трещит, разговор обрывается. Ведь там по-прежнему: столбы, провода, степь, вечный ветер. А может, просто надоели моей собеседнице эти разговоры «сытого с голодным», когда сидит она без электричества, без хлеба, в безлюдье.
Кажется еще недавно на хуторе, вокруг и рядом жили бабка Акуля, Фома Жармелов с женою Хомовной, Нюся-татарка, сын ее – Васька, чеченка Полина, Вьючновы, кум Павло, тетя Катя Одининцева, старые Шахманы, Савва, Мишка Бахчевник, дед Федор да Федя-суслик, Витя Кравченко, Мишка Хухука, Чоковы. К телефону идут чуть не строем. Надоедят, хоть гони их порой.
Вроде еще недавно товарищ мой писал отчаянное письмо «К администрации всех рангов!»: «В хуторе проживают более ста двадцати жителей». Нынче их – на пальцах перечтешь. Перемерли, уехали, не вернутся. Последним хуторянам: Гавриловым, Адининцевым, Панкратьичу да соседке его бабке Ксене – перевалило за семьдесят лет. Старые люди, ветхие домишки, руины. Из новостроек за последние двадцать ли, тридцать лет, лишь гладкий, хорошо обтесанный столб, который водрузили в прошлом году возле подворья моего товарища. «Говорят, что какой-то будет телефон, вроде из космоса, – сказал тогда мне хозяин. И добавил: – Брешут, наверное. Кому это нужно…»
Оказалось, что «нужно». В нынешний мой приезд на белом, ошкуренном, еще не потемневшим столбе красовался под синим пластмассовым навесом ярко-красный телефон ли, таксофон. Все на месте и все чин по чину: трубка, кнопки, инструкция с картинками для неграмотных. Но возле столба и «таксофона» снег не утоптан. Я подошел, поглядел, трубку телефонную снял и даже кнопочки понажимал: 09, 01, 02, 03. Ответа, конечно, не было. Может потому, что, как явствовало из инструкции, для разговоров по таксофону нужны «карточки», которые можно приобрести в станице Голубинской, то есть далеко-далёко отсюда.
На хуторе, как и прежде, есть три обычных телефона: у моего товарища, у Юрия Старикова и в школе. А еще телефоны-«мобильники». В самом хуторе они молчат, потому что лежит он в ложбине; но поднимись на гору и «гутарь» со всем белым светом. Гору теперь зовут «переговорным пунктом». Туда при нужде и тащатся старые.
А этот приглядный таксофон обречен на долгое молчание. Очередная «программа», бюджетные деньги «на ветер», который дует прямиком в чей-то «карман». Полторы тысячи никому не нужных «таксофонов» установили в нашей области, на таких вот обезлюдевших хуторах. В Осиновке, где две чеченских семьи живут, в Большой Голубой, где тоже никого, считай, не осталось; хотели даже водрузить такой вот «столп» на Евлампиевском хуторе, где уже два десятка лет – одно лишь кладбище. Но где-то «числится» хутор и ему положен столб с таксофоном. Едва отбоярились в сельской администрации от такого подарка. А на мой взгляд, можно было и поставить. Недолгий, но памятник. Чему? Новому времени, новой экономике или старой дури?.. Мало ли чему. Впрочем, виноват: «дурь» – не при чем. Это, конечно, чей-то «бизнес» и, конечно, «коммерческая тайна». Но речь нынче вовсе о другом.
Этот столб с никому не нужным телефоном ли, таксофоном – единственная хуторская новостройка, считай, за тридцать переходных лет от колхозного социализма до нынешних дней.
При советской власти, в последних годах ее, когда областью руководил энергичный В. И. Калашников, возле хутора в короткий срок, за два года, возвели огромный животноводческий комплекс, который должен был, по задумке, оживить этот обезлюдевший край. Не хватило года ли, двух, чтобы сделать дорогу с «твердым покрытием». Она уже была спроектирована, геодезическую разметку провели; но грянула «перестройка».
С той поры началось разорение хутора. Сносили и снесли под корень: почту, магазин, клуб, просторную старую школу, бригадные мастерские, склады, амбары, большую часть того самого огромного «животноводческого комплекса», жилые дома. Все это, без ведома хуторян, большим и малым начальством кому-то продавалось, кем-то «приватизировалось», а потом разбиралось и увозилось, оставляя хутору лишь мусор.
И вот она – первая за четверть века новостройка: свежеошкуренный белый столб с никому не нужным телефоном-таксофоном.
В двух шагах от новенького таксофона прижился еще один новосел: огромная серебристая тарелка не абы чего, а Интернета. Школьное здание – старинный казачий курень, приземистый, под замшелой крышей. Общероссийская правительственная программа «Школа» ли, «Образование» нахлобучила ему эту серебряную, «космическую» явно не по Сеньке шляпу.
Когда я увидел ее, изумился, потому что знал: в начальной хуторской школе учеников кот наплакал. Было – двое, теперь – одна ученица из чеченской многодетной семьи, в которой еще пять ли, шесть сыновей. Девочка милая, приятно поглядеть, когда идет она из школы, особенно по теплому времени: аккуратная, принаряженная с бантами. И учительницу я, конечно, давно знаю. Но причем тут Интернет? Когда в первый раз увидел «тарелку» изумился. При случае спросил у Юрия – школьного сторожа, истопника, мужа учительницы.
– Интернет что ли в школе? Компьютеры?
– Нет, нет, – испуганно открестился Юрий. – Всё в станице или в районе. А здесь только эту дуру прилепили. Боимся, как бы ветром не сдуло.
– Вместе со школой, – добавил я.
– Говорят, дорогущая, – доверительно сообщил Юрий. – А ведь могут и упереть. У нас на хуторе какой народ.
Я тогда долго смеялся, потому что главные специалисты по части «упереть» – это многочисленное потомство самого Юрия, во главе с папой. Теперь почти все они выросли, разбрелись кто куда, плодятся, но часто и подолгу гостюют у отца с матерью, при удобном случае прибирая в округе все «лишнее». Особенно порою весенней да летней, когда хутор и берега донские живеют.
Но с другой стороны, Юрий с женой Людмилой и младшими сыновьями-подростками – это нынче единственное полное семейное гнездо русских людей на хуторе. Пусть не коренные, но старожилы, полвека на этой земле живут. Не поймешь: радоваться этому, смеяться или плакать? Но и они – жильцы здесь недолгие: ради единственной ученицы районные власти пока держат школу. Людмила – учительница, муж – истопник да сторож. Зарплату получают исправно. Вот и живут здесь. Как только «выучится» последняя ученица, Шахмановы уйдут в станицу.
Моей последней надеждой на хуторе оставался Юрий Стариков. Он – местный. По возрасту – собирался первый юбилей отмечать, пятидесятилетие. Юрий держал крупный рогатый скот, год от году расширяя стадо. Голов полтораста у него было. Собирался довести до двухсот. Обустроил огромное подворье: базы, загоны, телятник, крытый сенник; имел три трактора, машины, сена косил много. С давних пор я говорил ему: «Землю, землю бери. У тебя под боком луг погибает без хозяина. По речке вверх – попасы немеряные, пока ничьи. Оформляй землю. А то найдутся хозяева, потом «бумагу» тебе покажут, а ты останешься без попасов и сена». Эти разговоры я вел много лет. Но Юрий колебался, медлил. И только в прошлом году начал оформлять землю. Успел баню с парной построить и даже биллиардную комнату. Говорил мне, что свой гурт на летний попас отправит выше по речке, к Ситникову переезду. Там летом и зимой богатые корма. Говорил и уже построил домик на колесах для житья полевского. И землю тамошнюю оформлял в аренду.
Нынешней зимой Юрия застрелили. Не здесь, а в городе, где у него была квартира. До юбилея он не дожил. Погиб. А значит и хутору Большой Набатов пришел конец. В скорбном списке уходящих людских селений на донских берегах он – далеко не первый, но все равно жалко. На глазах умер.
Область Всевеликого войска Донского – край казачий. В юрте ли, округе станицы Голубинской, которой 400 лет от роду, было когда-то двадцать четыре хутора. И все – немалые. По пятьдесят, по сотне дворов и более. Большая Голубая да Большой Набатов, Липологовский да Осинологовский, Малая Голубая да Малый Набатов, Каменнобродский, Найденовский, Тепленький. У этой, донской земли долгая память, но оказалось: отмерян ее срок. На близкой памяти – десять да двадцать лет – помню хутора живые и помню последних жителей: Борис Павлович Лысенко в Евлампиевском, могутная Любаня из Большой Голубой; теперь там лишь кладбища. Вот и Большому Набатову пришел конец.
Из двадцати четырех хуторов Голубинской станицы в живых лишь один – Малоголубинский. Там есть начальная школа, магазин, фельдшерский пункт. Но нет работы. Асфальтовую дорогу от станицы, какой-то десяток километров довели до середины и вот уже почти двадцать лет обещают достроить. Газопровод тоже обещают. Но пока «поспеют каныши» не останется от хутора ни души.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Вальс на прощание - Милан Кундера - Современная проза
- Я знаю, что будет завтра - Мартин Уиллоу - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Факел свободы - Дэвид - Современная проза
- Одлян, или Воздух свободы - Леонид Габышев - Современная проза
- Петрович - Сергей Антонов - Современная проза
- Песочница - Борис Кригер - Современная проза
- Стоя под радугой - Фэнни Флэгг - Современная проза