Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Увы, твое поведение сводится к беспорядочному блужданию при мрачном свете ламп по всем областям знаний, по затхлым традициям; вырождение в робе ученого и с нечесаными волосами сменилось вырождением с пивным бокалом. А еще уклончивая необщительность, отказ от всех условностей и даже от уважения к отцу. Твое общение с миром ограничивается убогой каморкой, где, возможно, лежат брошенные в беспорядке любовные письма Женни и пропитанные слезами советы отца <…> И неужели ты думаешь, что здесь, в этой мастерской бессмысленного и бесцельного обучения, могут вызреть плоды, которые принесут счастье тебе и твоему любимому человеку?.. Как если бы мы были все из золота, мой господин-сын тратит почти 700 талеров за год, вопреки всем соглашениям и обычаям, в то время как самые богатые тратят не более 500» [105].
На самом деле в итоговом отчете об университетской карьере Маркса говорилось, что он «несколько раз судился за долги», а за пять лет пребывания в университете сменил адрес не менее десяти раз.
Его связь с семьей еще больше ослабла после смерти отца в мае 1838 года. Несмотря на разногласия, Маркс всегда сохранял сильную привязанность к отцу. «Он никогда не уставал говорить о нем, – писала Элеонора, – и всегда носил с собой его старый дагеротип. Но он никогда не показывал фотографию незнакомым людям, потому что, по его словам, она была так не похожа на оригинал» [106]. После смерти Маркса Энгельс положил эту фотографию ему в гроб. Смерть Генриха Маркса, естественно, значительно сократила доходы семьи Маркс. Это также привело к увеличению трудностей в отношениях с семьей фон Вестфален, некоторые из них, похоже, стали выказывать пренебрежение Генриетте Маркс [107]. В то же время интересы Маркса начали определенно смещаться от юриспруденции к философии. Хотя в своем письме от ноября 1837 года он писал отцу о возможности стать помощником судьи, теперь он все больше и больше стал избегать формальных занятий в университете. Эдуард Ганс умер в 1839 году, и за три последних года пребывания в Берлине Маркс посетил только два курса: один по пророку Исаие, который читал Бруно Бауэр, и другой по пьесам Еврипида. Маркс полностью отказался от написания стихов, и, когда в 1839 году он захотел представить Женни больше стихов, он очень благоразумно скопировал некоторые из двух недавно появившихся антологий.
С уменьшением поддержки со стороны семьи выбор карьеры становился все более насущным, и ученый мир, казалось, предлагал самые реальные перспективы. «Было бы глупо, – писал ему Бруно Бауэр, – если бы вы посвятили себя практической карьере. Теория сейчас является самой сильной практикой, и мы совершенно не в состоянии предсказать, в какой степени она станет практикой» [108]. В начале 1839 года Маркс решил начать работу над докторской диссертацией с целью получить университетскую должность преподавателя философии – предпочтительно в Бонне, куда Бауэр, все больше подвергавшийся нападкам за свои радикальные взгляды, был переведен Министерством образования. На протяжении 1839 и начала 1840 года Маркс был занят чтением и делал выписки для использования в своей диссертации. Этим заметкам он дал общее название «Эпикурейская философия». В то же время он читал Гегеля, Аристотеля, Лейбница, Юма и Канта, и его предварительные заметки были очень обширны, они касались таких тем, как отношения между эпикурейством и стоицизмом, понятие мудреца в греческой философии, взгляды Сократа и Платона на религию и перспективы послегегелевской философии.
На выбор темы Маркса повлиял общий интерес младогегельянцев (в частности, Бауэра и Кёппена) к греческой философии после Аристотеля. Этот интерес был вызван двумя причинами: во-первых, после «тотальной философии» Гегеля младогегельянцы чувствовали себя в том же положении, что и греки после Аристотеля; во-вторых, они считали, что философия после Аристотеля содержит основные элементы современной мысли: она заложила философские основы Римской империи, оказала глубокое влияние на раннехристианскую мораль, а также содержала рационалистические черты Просвещения XVIII века. Маркс в философии стоиков, скептиков и эпикурейцев видел «прототипы римского разума, форму, в которой Греция переселилась в Рим» [109]. Они были «такими мощными и непреходящими существами, столь исполненными характера, что даже современный мир должен предоставить им полное духовное гражданство» [110]. «Разве не замечательно, – продолжал Маркс во введении к своей диссертации, – что после философий Платона и Аристотеля, которые простираются до всеобщего характера, появляются новые системы, которые не ссылаются на эти выдающиеся интеллектуальные фигуры, а смотрят назад и обращаются к простейшим школам – в отношении физики к натурфилософам, а в отношении этики к сократической школе?» [111] Одним словом, выбор темы Маркса был призван пролить свет на современную послегегелевскую ситуацию в философии путем рассмотрения параллельного периода в истории греческой философии.
Предварительные заметки Маркса к диссертации были довольно туманны, отчасти потому, что это были только личные заметки, а отчасти потому, что они часто были написаны ярким метафорическим языком, характерным для младогегельянцев, которые ощущали себя живущими в общей атмосфере кризиса и надвигающейся катастрофы. Бруно Бауэр, например, с которым Маркс поддерживал постоянную переписку во время работы над диссертацией, писал в 1840 году: «Наша эпоха становится все более и более ужасной и прекрасной» [112]. Или еще: «Катастрофа будет ужасной и должна стать великой. Я даже сказал бы, что она будет более великой и ужасной, чем та, которая возвестила о появлении христианства на мировой арене» [113]. Наиболее интересным отрывком в записках Маркса был тот, где он рассматривал философский климат, сложившийся после всемирной философии Гегеля. Философия, утверждал он, подошла к поворотному пункту: «Как Прометей, похитивший огонь с неба и начавший возводить дома и обустраивать землю, так и философия, которая настолько развилась, что посягает на мир, обращает себя против мира, который она находит. Так и сейчас гегелевская философия» [114]. Маркс считал, что гегелевская философия в силу своей широты и всеобщности стала нереальной и противоречащей миру, который продолжал быть разделенным. Таким образом, сама философия раскололась: «Деятельность этой философии тоже оказывается разорванной и противоречивой; ее объективная всеобщность переходит в субъективные формы индивидуальных умов, в которых она живет. Обычные арфы будут звучать в руках всякого; арфы Эола – только когда на них обрушивается буря. Но мы не должны позволять вводить себя в заблуждение бурей, которая следует за великой, мировой философией» [115]. «Тот, – продолжал Маркс, – кто не понимает сути этого неизбежного развития, должен отрицать возможность дальнейшего философствования после такой тотальной системы: для такого человека появление Зенона или Эпикура после такого мыслителя, как Аристотель, было бы непостижимо».
Требовалось фундаментальное изменение направления: «В
- Профессионалы и маргиналы в славянской и еврейской культурной традиции - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
- Убийства от кутюр. Тру-крайм истории из мира высокой моды - Мод Габриэльсон - Биографии и Мемуары / Прочее домоводство / Менеджмент и кадры
- Моя жизнь и моя эпоха - Генри Миллер - Биографии и Мемуары
- Судьба России и “великая потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению” - Иван Фролов - Публицистика
- Исповедь - Валентин Васильевич Чикин - Биографии и Мемуары
- Иосиф Бродский. Большая книга интервью - Валентина Полухина - Публицистика
- Маркс – Энгельс – Ленин - Е. Мельник - Публицистика
- Миф о шести миллионах - Дэвид Хогган - Публицистика
- Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина - Биографии и Мемуары