тя паче братьи твоее". Се же сбысться глаголъ отца его, якоже глаголалъ бе. Сему приимшю послеже всея братья столъ отца своего, по смерти брата своего"[1759].
Думается, что в этом тексте проводилась мысль и о законности занятия стола Владимиром в 1113 г. Характерно, что только Всеволод из Ярославичей лег в Софии у гроба отца, а потом, рядом с ним, его сыновья: сначала Ростислав Всеволодович (думается, не без стараний Мономаха), а потом и сам Владимир[1760]. Такой чести удостоились только они. Погребение в центральной святыни Киева и всей Руси, рядом с ее создателем и, фактически, родоначальником правящей ветви Рюриковичей[1761], не только свидетельствовало о политических амбициях Всеволода и его племени, но и имело сакральное значение.
Показательно также, что Святославичи не рассматривались в качестве претендентов на Киев ни Владимиром, ни ПВЛ. Более того — Любечский съезд, на котором Святославичам вернули их вотчину, фактически вывел их из круга претендентов на Киевский стол.
Можно найти и другие косвенные подтверждения изначальной нацеленности Владимира Всеволодовича на киевский стол. Например, анализ имен, дававшихся князьями своим сыновьям, позволил А.Ф. Литвиной и Б.Ф. Успенскому выдвинуть предположение: "Не исключено, что уже к моменту рождения старшего сына Владимир Мономах прочил себя в Киевские князья, а этого сына [Мстислава. — В.П.] — в князья новгородские…"[1762]. Возможно, что свидетельством ранних великокняжеских амбиций Владимира Мономаха являются и слова "некролога", помещенного на смерть князя в Лаврентьевской летописи. По словам книжника, поскольку Владимир "всею душею възлюби Бога", "темъ и Богъ вся прошенья его свершаше, и исполни лета его в доброденьстве, и поседе Кыеве на отни столе…"[1763].
* * *
Не трудно заметить, что Владимир и в псалтирных выписках, и в "Поучении" в целом, и в "Письме" Олегу Святославичу ассоциирует себя с Давидом. Под врагами, прежде всего Саулом, видимо, подразумеваются Святополк и его сообщники. Таким образом, просматривается оппозиция:
Давид = Владимир — Саул или Авессалом = Святополк Изяславич.
Подобно Давиду, Владимир: не является старшим по родовым счетам, соединяет в себе храбрость, кротость и скромность; надеется защититься не столько истреблением своих врагов, сколько Божьей помощью; получает пророчество от Бога (только путем "гадания" по Псалтири), о получении престола, наследовании мира им и его племенем; укрепляется духом и телом, борясь с дикими зверями и т. п. Не ощущал ли себя Владимир "Давидом" среди бесталанной братии, которым доставались почести, ими незаслуженные? Выше, подобно Давиду, и в вере, и в делах? Возникают сомнения и в том, что он признавал родовое старшинство, как главное основание для занятия киевского стола. Он если и следовал этому правилу, то внешне, учитывая умонастроения в обществе. (Подобно тому, как сам строго соблюдал посты[1764], но не требовал от других того же). Показательно, что в "Поучении" Мономах отмечает, как посадил его отец в Переяславле "перед братьею"[1765]. Тем самым, Владимир был "выделен… из всех русских князей, поставлен впереди всех русских князей"[1766], в том числе и Изяславичей. Ко всему этому следовало бы добавить, помимо уже расхожего тезиса о соправительстве Всеволода и Мономаха, сам тон "Поучения". В частности, Владимир подчеркивает, что "посадил" Ярополка Изяславича во Владимире-Волынском: "И потомъ ходивъ Володимерю, паки Ярополка посадих, и Ярополкъ оумре"[1767]. Характерна сама фраза "посадих" в отношении старшего Изяславича: так можно сказать лишь в отношении нижестоящего, младшего, а не старшего князя. Следовательно, Владимир себя в то время рассматривал не ниже, а выше Изяславичей[1768].
Наконец, нравоучительный тон "Письма" к Олегу. Так старший обращается к младшему, отец — к сыну, умудренный и благочестивый — к беспутому. А чего стоит только фраза: "И рещи бяше Давыдскы: "Аз знаю грех мой предо мною есть воину". Не крове деля пролитья, — помазаникъ Божии Давидъ, прелюбодеянье створи посыпа главу свою…"[1769]. Но ведь Владимир и поступает в этом случае с письмом подобно Давиду! А другое обращение: "Но сам разумей, мне ли бы послати к тебе достоино, ци ли тобе ко мне?"[1770]. Почему Владимир считал, что первым вести речь о примирении должен Олег? Ведь он старше в родовой иерархии. Не развивает ли здесь Владимир идею нового принципа княжого первенства, основанного не на родовом старшинстве, а на "Божьей воле", фактически же, на личных качествах[1771]? Если да, то тогда становятся более понятны и уступка в 1093 г. Киева Святополку, и отказ от борьбы за Чернигов. А поведение князя в 1113 г., когда он только после второго приглашения откликнулся на просьбу киевлян? Думается, что уверенность в исполнении Божьего промысла, тайны которого приоткрылись ему в 1101 г., была одной из едва ли не самых веских причин того, что Владимир, после смерти Святополка, не спешил с приездом в Киев, соблюдал выдержку и "рамки приличия". Не размышлял ли он словами Давида, в трактовке Феодорита на пс. 62: 12: "Азъ же… отъ тебе царство приим, не обрадоую ся о сьмерти ихъ, нъ о твоемъ промышлении"[1772] (или что-то вроде этого).
Таким образом, Владимир надеялся не столько на родовое старшинство и "отчинное право", сколько на Господа. Поэтому занятие киевского стола — это дело Господа, а глас народа — глас Божий. Для Мономаха главное — спасение души[1773]. И крестоцелование он требует от детей соблюдать именно ради спасения души[1774]. Могут возразить, что мы слишком идеализируем князя, что за его действиями стоит, в первую очередь, практический расчет. Но дело в том, что для Владимира спасение души и праведность, с одной стороны, и прагматизм — с другой, совпадают. Ведь все в воле Божьей. Бог — высший судия, который карает грешников, и воздает праведникам. Причем не только в вечной, но и в земной жизни. Поэтому такое внимание в "Поучении" формированию "имиджа" князя среди населения, такое внимание "общественному элементу"[1775] — не только дань новым общественно-политическим реалиям, которые Владимир Мономах понял раньше и лучше других[1776]. Это и попытка практической реализации христианских (в большей даже степени, может быть, ветхозаветных, более близких пониманию и князя, и русского общества) принципов. Соединение указанных факторов, помноженное на особенности исторической ситуации, и сформировали феномен Владимира Мономаха.
Показательно, что сходные оценки Владимиру содержатся и в летописном "некрологе" на его смерть. По словам летописца, Владимир не только "всею душею възлюби Бога", но и соблюдал заповеди Божьи, "и Божьи страхъ… имея в сердци". Помня слово Господне о любви друг к другу и врагам своим, о
