Форма входа
Читем онлайн Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Нерешительно поворачиваюсь, иду домой и думаю об отце, об Оливье, о том, что бы стали делать они, если бы узнали правду. Неужели у отца не возникло подозрений? Но если возникли — а мне кажется, да, — он отвергает их, предпочитает оставаться в неведении.
Ну а брат просто не способен сохранить тайну вроде этой. Он твердо решил пойти в армию, и, по-моему, для него это наилучший выход.
Мне по-настоящему холодно. Я едва сдерживаюсь, чтобы не стучать зубами. Мама слышала, как я пришла. А вдруг она следит за мной из окна?
Я иду под навес; на бортах тачки свежие царапины. В углу куча всяких железяк, и я могу поклясться, что она стала меньше: нет ни ржавых тисков, которые остались с той поры, когда отец что-то мастерил, ни сапожной лапы.
Я одна, затеряна посреди враждебного мира, и мне страшно возвращаться в дом.
У меня не хватает смелости обвинять маму. Мне кажется, виноваты мы все, позволившие ей увязнуть в одиночестве и безнадежности.
Занавеска на кухонном окне, похоже, шевельнулась. Невозможно бесконечно торчать во дворе. Уехать в город и ждать, пока вернутся отец и брат, тоже нельзя.
Я нерешительно толкаю дверь, снимаю сапоги, вешаю куртку. Мама стоит на кухне и, не мигая, смотрит на меня. Она меня ждет.
VIII
Я иду навстречу ей, и мне уже не холодно и не страшно. Вид у мамы отнюдь не угрожающий, в глазах у нее — ужас.
По-моему, я для нее сейчас что-то вроде судьи, от меня зависит ее жизнь. Она молчит. Ей нечего сказать. Она ждет.
И я говорю самым, насколько могу, натуральным голосом:
— Мне что-то стало худо, и я пораньше ушла с работы.
Но это не объясняет, почему я ходила в лес, зачем стояла под навесом. Ничего это не объясняет, разве что мое замешательство. Сама того не желая, я упорно гляжу на маму, словно пытаясь понять все до конца. Все в ней — плоская грудь, платье, висящее как на вешалке, длинная тощая шея, острый нос — вызывает во мне жалость.
Впечатление такое, будто мой взгляд зачаровывает ее. Она замерла, словно насторожившийся зверек, и лишь иногда у нее чуть вздрагивают крылья носа.
Чего ради сообщать ей, что мне все известно? Она и так чувствует это и только ждет моего приговора. И я бормочу:
— Боюсь, не простудилась ли я.
А что с ней сделают? Посадят в тюрьму до конца жизни? Или признают невменяемой и запрут в сумасшедшем доме?
Мама парализована страхом. Я и вообразить себе не могла, что когда-нибудь мне придется пережить то, что я переживаю в эти минуты. У меня чувство, словно земля прекратила вращение, исчезла, растаяла и остались только мы с мамой — глаза в глаза.
Уверена, если ее попытаются куда-нибудь упрятать — в тюрьму или в лечебницу, — она покончит с собой. Может, это выход? Единственный выход?
Нет, ни за что. Я понимаю, что, промолчав, возьму на себя тяжелейшую ответственность, что мне придется принять на себя все заботы о маме.
Я мечтала о собственной квартирке в Париже, где жила бы одна, была бы сама себе хозяйка. Мечтала, что когда-нибудь, потом, Шимек станет приходить ко мне в гости и у него будет свое кресло у камина. А теперь чувствую, что мне придется остаться здесь, чтобы воспрепятствовать новым трагедиям, и что я состарюсь рядом с мамой.
Я одна буду знать, буду жить с этим страшным, невыносимым знанием.
Чего ради расспрашивать ее, так ли все происходило, как мне привиделось во сне?
К маминому удивлению, я произношу:
— Выпить бы чего-нибудь согревающего. Грогу, что ли. В доме найдется ром?
После паузы она отвечает — тихо, словно самой себе:
— Кажется, в погребе осталась бутылка. Пойду посмотрю.
Я ставлю воду на плиту. Привычные действия, которые выполняешь непроизвольно даже в самые мучительные, трагические моменты — поставить на огонь воду, достать два стакана, две чайных ложки, сахар, лимон.
Я солгала, мне вовсе не требуется согреться. Просто невозможно больше стоять вот так — друг против друга и молчать.
Ром — это как бы отпущение грехов, обещание никогда не упоминать про Мануэлу, которая так любила жизнь. Наверное, уже сама ее веселость, приверженность к радостям жизни оскорбляли маму.
Мой брат почти в открытую ходил к ней по ночам. Отец босиком крался на второй этаж подслушивать под дверью, а потом повел ее в сомнительную гостиницу.
Мануэла отняла их!
Действительно ли в тот день она увидела, как мама пьет из горлышка красное вино, и стала над ней смеяться? Этого я никогда не узнаю.
Что остается этой женщине, которая принесла из подвала бутылку рома и сейчас разливает его по стаканам? Стыд. Она всю жизнь стыдилась — своей уродливости, «девятин», дрожи рук, которая начиналась, когда она прекращала пить.
Я никогда и словом не заикнусь о том, что произошло между нею и Мануэлей, хотя и сама в точности всего не знаю.
Она догадывается, что мне известно. Но догадываться — это совсем не то, что услышать и убедиться.
Я наливаю в стаканы кипяток. Ни у нее, ни у меня нет желания сесть. У меня, по крайней мере, будет такое чувство, будто я пришла в гости. Но отныне я навсегда остаюсь здесь. Время от времени профессор будет просить меня задержаться после работы. И тем не менее я превращусь в старую деву, как тетя Ирис, с той лишь разницей, что у меня не будет своего дома, своей квартиры, о которой я так мечтала.
«Господин комиссар, я пришла сообщить вам, что моя мать…» Нет, это немыслимо. Это настолько чудовищно, что… Но маму все еще бьет дрожь. Она не может поверить, что ее кошмар кончился.
Я представляю, как обшаривают пруд, как вытаскивают зеленый сундук.
— Пей, — говорю я, видя, что мама не решается.
Господи, какая она хрупкая, почти бесплотная!
Мне с трудом верится, что она моя мать.
В глубине души я негодую на нее за то, что она заставила меня принять такое решение, но судить ее мне не хватает смелости.
От рома мне стало жарко в груди. Видимо, у мамы подгибаются ноги: она присела на краешек стула, словно не смея устроиться основательней.
— Ты звонила в контору по найму?
— Да.
— У них есть кто-нибудь?
— Завтра утром они позвонят.
На моих глазах мама с годами постепенно превратилась в старуху.
Теперь мой черед медленно, но неизбежно превращаться в старую деву.
Мама смотрит на меня все еще настороженно, но в ее взгляде появился какой-то намек на благодарность.
Теперь она уже не так одинока.
Эпаленж, 19 июня 1969 г.
Примечания
1
Выходи (нем.).
2
Работа (англ.).
3
Статистка в шоу-представлениях (англ.).
4
Доброй ночи (англ.).
5
До свидания (англ.).
6
Ясный, светлый (франц.).
7
Рожок, горн, труба (франц.).
8
Гладильный пункт (англ.)
9
Сосиски (англ.).
10
Плащ (англ.).
11
Фотомодель с обложки иллюстрированного журнала (англ.).
12
Ныне отпущаеши, Господи (лат.).
13
Название минеральной воды типа нарзана.
14
У католиков девятидневный цикл молитв по обету.
15
В г. Бельфор в ознаменование его героической обороны в войне 1870–1871 гг. был поставлен изваянный из песчаника лев работы скульптора Бартольда. Бронзовая копия этой скульптуры установлена в Париже на площади Данфер-Рошро.
16
Святая Дева отдыхает на скамейке, за занавесками, лошадки из золота, гребни из чистого серебра (искаж. исп.).
17
Поцеловать новорожденного Господа (искаж. исп.).
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон бесплатно.
Похожие на Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья - Современная проза
- Жизнь наверху - Джон Брэйн - Современная проза
- Из Фейсбука с любовью (Хроника протекших событий) - Михаил Липскеров - Современная проза
- Другие голоса, другие комнаты. Летний круиз - Капоте Трумен - Современная проза
- Бабло пожаловать! Или крик на суку - Виталий Вир - Современная проза
- Первое прощание - Анастасия Строкина - Современная проза
- Волшебный свет - Фернандо Мариас - Современная проза
