что это был один нескончаемый рейс.
…Где-то, на каком-то дорожном пункте, бригадир на замасленной бумажке набросал эскиз трассы. Нас – две машины. Везем технику. Зима в полном разгаре, морозов не выдерживает даже металл. Еще во время погрузки лопнула рама. Пришлось заварить. В дороге сдавала резина. В сильный мороз она теряла свое важное свойство – сцепляемость. А дорога – либо крутой обледеневший подъем, либо зеркальная гладь замерзшей реки. На подъемах прихватишь машину тормозами, а сам кайлишь до земли. Работаешь и впрямь до седьмого [414] пота. В одном пиджачке, а от тебя пар валит. Так метр за метром подъема. Следует добавить, что дорога шла по узенькой полоске, круто обрывавшейся в низину. Видимо, у дорожников, прокладывавших трассу, не было другого выбора. Разные на этом месте приходили на память водителям аналогии: и мертвая петля, и цирковые номера, вроде баланса на проволоке. Но об этом здесь не хотелось задумываться. Лучше по ту сторону перевала, в конце пути. А тут знай бери подъем.
И все же этот подъем я взял. А в десятке километров меня ждал другой. Я говорю "ждал", потому что эта дорога была новой, ее только пробили. И здесь все повторилось. Снова на самом невыгодном месте машина забуксовала и попятилась назад.
Еще довоенный опыт научил меня: как только машина забуксует, мгновенно включай заднюю скорость, а сам становись на ступеньку и одной рукой управляй. Без этого разобьешься. В этом смысле несколько напоминаешь сапера, имеющего дело с минами: как и они, водители в такой ситуации ошибаются только один раз.
Это не просто – манипулировать тяжеловозом, вырвавшимся из подчинения, когда по одну сторону скала, а по другую на расстоянии одного метра обрыв к реке. К тому же внизу, совсем недалеко, ползет другой тяжеловоз, с которым надо суметь с разбегу не "поцеловаться".
Но и этот перевал, быть может с двадцатой попытки, удалось взять. Здесь я глянул вниз и замер. Такого крутого спуска я еще не видел на колымских дорогах. Как спуститься? Решил дождаться водителя, что внизу. Вышел с киркой на дорогу, сбил обледенения, подсыпал песку. Все это помогло его машине взять подъем.
Во время перекура я спросил водителя, что он думает насчет такого спуска. "Может, сцепимся, у тебя груз полегче, ты вторым пойдешь, будешь подтормаживать, а я на пониженной скорости…"
Водитель не торопился с ответом; видимо, мое предложение ему не очень было по душе. Нехотя полез за веревками (троса в ту пору не хватало), стали привязываться. С кирками прошли наиболее опасные места спуска, посыпали песком, условились о скоростях.
На гребне в мою кабину сел попутчик – бригадир дорожной бригады. Он чуть не стал причиной моей гибели.
Начали спускаться. Замечаю, что машина с каждым [415] метром увеличивает скорость. В чем же дело? Ведь я включил первую скорость, прихватил тормозами… Пока я так раздумывал, она, как обезумевшая, разогналась и без оглядки помчалась вниз. В этот момент мой пассажир почему-то схватился за руль, пытаясь что-то сделать. Мне не оставалось ничего другого, как не очень вежливым приемом привести его в чувство. Включил скорость, нажал на тормоза так, что визг раздался на всю округу, и так усмирил свой тяжеловоз. Спустился и тут только заметил, что машина моего напарника стоит с оборванными веревками наверху, упершись буфером в скалу.
Но вот спустился и он. Спрашиваю его:
– Что же ты, друг, оборвал постромки, разве так поступают товарищи?
Последовал странный ответ:
– Ты же все равно летел в пропасть, зачем же и мне за тобой? Вот я и крутанул в сторону.
В дальнейшем, когда формировались экспедиции из нескольких тяжеловозов, я старался с ним не напарничать. Он как-то спросил:
– Почему? Я сказал:
– Не со всяким можно ходить в разведку. Должен сказать, что не только за всю войну, но и за
32 года работы на Колыме это был у меня единственный случай. Вероятно, потому он и запомнился. Нормой поведения были самопожертвование, взаимовыручка, настоящее товарищество.
Типичными водителями военного времени были такие, как Иван Самохвалов. Как и мне, ему было отказано в отправке на фронт.
– Твое место здесь, – сказал ему военком. И добавил: – Будет не легче, чем на фронте. Это я тебе обещаю.
Все, что я рассказал о своих рейсах, он мог бы рассказать и о своих. Но порой ему выпадали рейсы похлеще. Ведь он водил пятитонный газген. А, как уже сказано, эта машина уступала моей в мощности.
На своей машине Самохвалов возил из угольной Аркагалы топливо на Кулинскую электростанцию. Путь в сотни километров пролегал по притоку Колымы Куле. Дорога ледяная, петляет между берегами реки. Самохвалов вел машину осторожно. Когда ведешь газочурочную машину, ты должен быть весь зрение и слух. Слушай [416] внимательно, чтобы по рокоту мотора определить, не погасла ли чурка. Тогда ее часами не раскочегаришь. От этого двойного напряжения водитель быстрее устает. Устал и Самохвалов, вторые сутки не выпускавший руля.
Колымскую зиму обычно представляют себе лютой, арктической: мороз под 60, стужа если и отпускает, то для того, чтобы уступить место пурге. Он не прост, колымский климат. Как мы говаривали между собой, вдруг возьмет да и перепутает всю географию. Так случилось и на сей раз. Мороз жал под – 50. Самохвалов ощущал его в своей неотапливаемой кабине. Вроде бы нет оснований для беспокойства: значит, лед крепок. Но вот с некоторых пор он заметил, как густой туман стал окутывать близкие сопки, у подножия которых петляла Кула. Вот туман сел и скрыл очертания берегов реки. Водитель включил фары. Они осветили дорогу только на несколько метров впереди. Казалось, что берега где-то совсем рядом. Напряжение увеличилось. Известно: если мозг сосредоточится на одном, он непременно упустит другое. Так случилось и с Самохваловым. Он не заметил, что туман ползет откуда-то снизу, чуть ли не из-под колес. И вот уже сквозь ровный гул мотора стали доноситься звуки, холодящие душу. Он ведет машину по воде. Из-под ее колес летят брызги. На лету они превращаются в ледышки, пулеметными очередями барабанящие в стекла кабины. Самохвалов остановил машину, открыл дверцу, и ужас охватил его. Машина стояла в какой-то жиже. Он попал в наледь. Так называют здесь воду, которую из-подо льда выжимает сильный мороз. В самые лютые колымские морозы – 50 и ниже – из-под насквозь промерзшей земли или из-под покрывшего реку льда выбиваются струи воды и, дымясь морозным паром, заливают трассу и с трудом проложенный зимник.
Появление наледи именно в
