гораздо меньшим почтением, чем раньше, почти презрительно, а парни смеялись ему вслед.
Качуру становилось все более не по себе, странная мысль стучала ему в сердце, и он не мог освободиться от нее.
Однажды, когда он уходил под вечер из трактира и прощался в передней с невестой, он наклонился близко к ней и заговорил тихим, нерешительным, дрожащим голосом:
— Тончка, не обижайся, я хочу спросить тебя… Так странно смотрят на меня люди — конечно, они глупые, — но я должен тебя спросить, чтобы успокоиться…
Он замолчал, она безмолвно стояла перед ним, и взгляд ее выражал удивление.
Он склонился еще ниже, прямо к ее уху:
— Не любила ли ты кого-нибудь… раньше… до меня?
Она отступила на шаг назад, к стене, закрыла лицо руками и заплакала:
— Ты уже сейчас начинаешь!
Он сразу отрезвел, ему стало стыдно, но не было сил взять ее за руку и попросить прощения: что-то странное — словно темная мысль или темная тень — помешало ему это сделать.
— Ну, до свидания!
Он быстро шагал по улицам. Был теплый, душный вечер, небо было ясное, и еле видные звезды мерцали в его глубине.
«Разумеется, я ее обидел. Но, боже, каким мерзким, низким делает человека такая гнусная, пошлая жизнь!»
На большой подводе привезли мебель, заказанную Качуром.
— Ну вот, — сказал он невесте, когда подвода, покачиваясь, проехала мимо трактира, — иди и расставляй, как хочешь! Я не буду этим заниматься.
— Но это же твои вещи! — Она быстро накинула платок на плечи. — Идем! Мне хочется посмотреть… Ну! Не самому же извозчику расставлять.
— Не хочу. Я не вижу там ничего, кроме долга в два пуда весом.
Он налил себе вина и стал пить. Тончка пошла одна. Ее радовала и городская обстановка, и платья, и белая горка кружевного белья, и само венчание, и свадебный пир, но слезы то и дело выступали на ее глазах. «Не любит он меня больше, всегда сердитый, совсем другим стал».
Тончка еще не чувствовала, что ее любовь тоже стала другая, что к жениху своему она охладела.
Когда наступил знаменательный день, — солнечный, летний, — засветилась и в сердце Качура неожиданная радость.
«Впервые засияло солнце в этой печальной ночи!» — удивился он, глядя в окно.
По улицам шли люди в праздничных одеждах; лица крестьян показались ему светлее и приветливее, их голоса не такими крикливыми и хриплыми, и их походка не была такой мертвой и тяжелой.
«Думал я: что делать с этими людьми? Но они тоже достойны лучшей доли. Надо лишь привить дичок, и плод станет благородным».
Под окном показался Ферян, невестин дружка, в городском черном сюртуке и закричал:
— Выйдешь ты наконец из комнаты или нет?
— Иду, иду! — засмеялся Качур.
Когда он вышел на улицу, увидел людей, заметил их любопытные взоры, когда вошел в трактир и пожимал грязные руки под смех и звон стаканов, отвечал на вопросы, которых не понимал, опять какая-то тень легла на его сердце.
— Не держись так, — укорял его Ферян.
— Э, оставь!
Жарко пылало солнце в долине, Качуру же казалось, что пылает не солнце, а тени, наполняющие долину. Туман, пыльный и горячий, плыл перед его глазами. Телеги грохотали, сверкали белые и цветастые костюмы, у дороги, из горячей мглы выглянуло насмешливое ухмыляющееся лицо; у церкви колыхалась пестрая толпа.
— Значит, все-таки влип! — воскликнул кто-то совсем близко от него, и кругом громко засмеялись.
Священник вышел к алтарю, очень быстро совершил обряд, потом посмотрел хмуро на обоих и заговорил:
— Вот что я вам скажу, вы…
Церковь была полна, кто-то смеялся за дверью. Священник махнул рукой и повернулся.
— Пойдем, скажу в ризнице! — В ризнице, положив обе руки Качуру на плечи, он мрачно посмотрел из-под седых бровей. — Обвенчал я вас, но, скажу тебе, не будет благословения вашему браку. На свадьбу приду, чтобы разговоров не было. А что позже будет, дело ваше и божие!
Быстро повернулся и ушел.
Из церкви Качур ехал вместе с новобрачной. Посмотрел он на нее сбоку — лицо пунцовое, радостное, глаза блестят!
«Она счастлива», — подумал он, и горько стало у него на душе.
Парень, стоявший неподалеку от трактира, вынул сигару изо рта и крикнул вслед повозке:
— Такой сопляк, а еще по-господски свадьбу справляет! Захоти я ее, то и без свадьбы получил бы.
— Неправда это, — вздрогнула новобрачная и посмотрела на Качура испуганными, полными слез глазами.
— Какое мне дело? — ответил Качур хмуро и вошел в переднюю.
В комнате, сидя за длинным столом, перед полными бутылками, он смотрел на веселых шумных гостей, и отвращение росло в его сердце.
«Как я попал сюда?» — удивлялся он.
Грубые лица, ленивые, пьяные глаза; и священника, если б не воротничок, не узнать среди них.
«Как колос среди колосьев!.. Таким, может, и я буду когда-нибудь…» — кольнуло в сердце.
Так он смотрел и думал нехорошие думы и вдруг с удивлением заметил, что Ферян стоит и говорит, глядя на него…
— …Значит, дай бог большого счастья нашему проповеднику и его жене. Пусть бог даст им много детей, чем больше, тем лучше!
Посмотрел Качур на Феряна, потом на жену и увидал, какими блестящими глазами смотрела она на веселого оратора, стыдно ему стало, он взял стакан и выпил до дна.
— Да благословит вас бог! — воскликнул оратор.
Поднялся крестьянин и начал вместо здравицы сыпать грубые шутки. Гости катались со смеху. Тончка краснела и тоже звонко смеялась.
Ферян наклонился к Качуру:
— Теперь ты, ну!
— Зачем? — ответил Качур хмуро.
— Ей-богу, всякие свадьбы доводилось видеть, но такого жениха я еще не встречал!
Качур поднялся.
— Спасибо за ваши приветливые слова! Думаю, что будем жить с женой по воле божьей, и вам тоже желаю, чтобы жилось вам неплохо. Пью за здоровье гостей!
Зашумели, засмеялись гости, поднялись чокаться с молодыми. Ферян пил много, глаза у него помутнели.
— Ты что… серьезно это сказал… или смеялся?
— Серьезно.
— Знаешь, что я тебе скажу: не стану я жениться!
— Значит, передумал.
— Не я — она.
— Что?
— Видишь ли… Можешь себе представить, я ужасно огорчен. Лучше бы она меня била! С каким-то офицером сухопарым ушла бог знает куда… Может быть, вернется?
Качур встал.
— Куда? — испугалась жена. — Ведь еще не танцевали!
— Я не буду танцевать. Спать хочу. Танцуй сама.
— Как ты можешь? В такой вечер!..
— Ну что ж делать! Право, Тончка, оставайся, Ферян тебя проводит домой. И потанцует с тобой. Прощай, Ферян!
— Что с тобой? — удивился Ферян.
Бледный, осунувшийся Качур склонился на плечо Феряна, как пьяный, и, запинаясь, сказал:
— Теперь только понял, приятель…
— Что понял?
