Внешне усталость не так сильно отразилась на девушке (и это было странно, поскольку она все это время была на нервах да черном кофе); предыдущая ночь воспринималась как кошмарный сон.
Три подростка ночью окликали ее и свистели вслед, но подойти не решались. Дойдя до переливавшейся неоном вывески ночного магазина, она зашла внутрь позвонить. Позволив прыщавому кассиру обшарить ее масляным взглядом, она заняла у него сорок центов. Да, учитывая ее тогдашний видок, здесь не было затруднений.
Память сразу вытолкнула наружу номер Кей Маккол. Вызов прозвучал в трубке не меньше дюжины раз, и Бев начала беспокоиться, в городе ли она. Лишь когда девушка собралась положить трубку на рычаг, сонный голос пробормотал:
— Какого дьявола?
— Это Бев, Кей, — неуверенно начала она, но вдруг решительно встряхнула головой. — Мне нужна твоя помощь.
Кей переваривала информацию, стряхивая остатки сна.
— Где ты? Что произошло?
— В магазине на углу Стрейланд-авеню. Я… ушла от Тома, Кей…
На это Кей отреагировала мгновенно и с воодушевлением.
— Чудесно! Блеск! Я сейчас заеду за тобой! Ах сукин сын! Кусок дерьма! Подожди, я выведу «мерс». Я…
— Я возьму такси, — прервала ее Бев, глядя на зажатые в руке два дайма. Круглое зеркало магазина отразило вожделенный взгляд кассира, устремленный на ее зад. — Тебе придется оплатить: у меня совсем нет денег. Ни цента!
Кей Маккол была дизайнером, вышла замуж за деньги и осталась богатой после развода, в 1972 присоединилась к «феминисткам». Это было за три года до знакомства с Беверли. Пика известности она как «разнузданная феминистка» достигла, выкопав во время бракоразводного процесса законы, позволившие ей урвать солидный кусок от состояния мужа-фабриканта.
— Дьявольщина! — делилась как-то Кей с Беверли. — Ты бы узнала, что такое настоящий импотент, если бы переспала с Сэмом Чаковичем. Пощекочи его пару раз, и он готов. На все про все — семьдесят секунд, и чуть больше, если он в ванной. У меня и в мыслях не было обирать его: он оплатил лишь мое потерянное время.
Кей написала три книжки: «Феминизм и занятость», «Феминизм и семья», «Феминизм и духовность». Первые две обрели популярность, третья в струю не попала. Свои капиталы она вложила достаточно удачно («Феминизм и капитализм — понятия, отнюдь не взаимоисключающие», — говорила она Бев со смехом) и теперь слыла процветающей женщиной, имевшей кроме собственного дома в Нью-Йорке загородный домик и двух-трех любовников, достаточно зрелых, чтобы удовлетворить ее прихоти в постели, но не доросших до того, чтобы побить ее в теннис. «Когда это им удается, мне приходится расставаться с ними», — в шутку говорила Кей, но Бев не сомневалась: подруга может себе это позволить.
Беверли остановила такси и забилась на заднее сиденье, довольная, что наконец избавилась от назойливого взгляда клерка. Назвав шоферу адрес, она плотнее укуталась в норку, накинутую поверх ночнушки. Взгляд девушки скользнул вниз, наткнувшись на розовые шлепанцы с помпонами. «Слава Богу, не оранжевые», — подумала Бев. Дорога до Кей оказалась неблизкой, и воспоминания — отнюдь не самые приятные — воскресли, и так детально, будто все произошло лишь вчера. По ее памяти проходил бульдозер, срывая мощные пласты и обнажая давно погребенное. Сначала всплыли имена людей, которых она за последние годы основательно подзабыла: Бен Хэнском, Ричи Тозье, Грета Бови, Генри Бауэрс, Эдди Каспбрак… Билл Денборо. Билл, Заика-Билл, как они звали его с чисто детскими прямодушием и бессердечностью. Он казался Бев таким интересным, таким значительным… пока не начинал говорить.
Имена… места… события всплывали чередой.
Голоса из водостока… кровь… Беверли бросало то в жар, то в холод. Она кричала, отец бил ее. Отец… Том…
Хлынули слезы… а такси уже остановилось, и Кей щедро расплатилась с шофером, у которого вырвалось восхищенное: «Ого! Премного благодарен, леди!»
Кей, обняв подругу, повела в дом, поставила под душ, выдала халат, сварила кофе, осмотрела повреждения, продезинфицировала раны и наложила пластырь. За первой чашкой последовала вторая, в которую хозяйка не пожалела бренди, заставив Бев выпить до дна.
— Ну ладно, — сказала Кей, когда Бев покончила с кофе. — Теперь говори, что стряслось. Вызывать полицию или просто ехать в Рино[37]?
— Вряд ли это возможно объяснить. Это кошмар какой-то. Но я сама виновата…
Кей так хлопнула рукой по столу красного дерева, что Бев подпрыгнула на месте: ей показалось, будто рядом выстрелили из пистолета.
— Прекрати! — На лице Кей выступили красные пятна гнева; между бровями показалась морщинка. — Сколько вы знакомы — девять лет? Десять? Да меня блевать тянет, когда ты говоришь «я сама виновата». Что в этот раз, что раньше — десятки, сотни раз. Будто все твои предыдущие приятели не занимались рукоприкладством!..
На это трудно было возразить: Кей знала подругу как облупленную.
— …ты сделала бы ошибку, оставшись там и продолжая все молча сносить. Ушла, и слава Богу! Посмотри на себя: сидишь здесь с окровавленной ногой, от ногтей половина осталась, на плече след от ремня, и еще долдонишь «сама виновата»?!
— Он не бил меня ремнем, — автоматически выскочило у Бев, и она моментально покраснела до корней волос.
— Да ты же, дуреха, ушла от Тома, ну и какой смысл мне врать? — мягко произнесла Кей, пристально и с любовью глядя на подругу. Непрошеные слезы потекли у Бев по щекам. — Нашла кому лапшу на уши вешать, эх ты… — Кей обошла стол и взяла Бев за руки. — Темные очки, блузки под горло… что еще? Меня-то хоть не дурачь, подруга.
Бев, не слушая, вовсю рыдала, а Кей сидела на корточках рядом, гладя и успокаивая…
Позже, ложась в постель, Бев рассказала, с чего началось: о звонке старого приятеля из ее родного города Дерри, об их детской клятве много лет назад. Пришло время выполнять ее условия. Поедет ли она? Поедет. Том лишь подтолкнул ее к этому.
— Что за клятва? — заинтересовалась Кей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
