слезы. — Я пытался, и у меня ничего не вышло. Вот какой я, блядь, жалкий. Такой бесполезный. 
— Ты не бесполезный.
 — Я всех подвел.
 — Это неправда. — Я скользнула взглядом по складу в поисках свободы. — Перестань так говорить.
 — Это правда. И я снова тебя подведу.
 — Пожалуйста. — Я потянулась к нему. Чтобы ударить его, поцеловать, попытаться вбить в него хоть немного здравого смысла. — Зачем ты это делаешь? Что, черт возьми, такого важного, что позволило этому ублюдку превратить тебя в убийцу?
 Его взгляд казался бесконечно печальным, безмерно сломленным.
 — Она — вот что важно. Единственное, что имеет значение.
 — Кто? Кто важен?
 — Олив.
 Мое сердце перестало биться.
 «Олив».
 Значит, он мечтал о другой О.
 О другой любви по имени Олив.
 Олив!
 Меня пронзила доселе невиданная боль. Едва слышно я произнесла:
 — Кто такая Олив, Гил?
 Он поморщился и пожал плечами, как будто уже забивал гвозди в свой собственный гроб.
 — Это не…
 — Это. Блядь. Имеет значение! — В моем голосе звучало столько ярости, что я не поверила собственным ушам. — По крайней мере, это ты мне должен. Ты должен сказать мне гребаную правду, Гилберт Кларк.
 Гил вдохнул, содрогнувшись.
 — Олив — это… — Он не мог на меня смотреть. — Олив — моя дочь.
 Меня оглушил белый шум.
 Земля ускользнула из-под ног.
 «Дочь».
 У него есть… дочь?
 У меня вырвался стон чистой трагедии.
 — Прости, О. — Притянув к себе, он поцеловал меня в лоб. На его щеке появилась влага, заманивая в ловушку, из которой невозможно выбраться. — У этого ублюдка моя дочь.
 Его голос снова надломился, и Гил склонил голову.
 — У него моя плоть и кровь. На мне лежит огромная ответственность. Но он продаст…ее жизнь за твою.
 У меня окаменели конечности. Откуда у него дочь? Когда это случилось? Как и с кем? Вопросы вертелись у меня на языке, но страх сделал меня слабой.
 — Почему ты не сказал мне…
 — Я не мог.
 — Ты мог! Она твой ребенок! Полиция…
 — Не в силах мне помочь. Мне уже не нужна их помощь.
 — Отпусти меня. Я…
 — Я не могу. — Еще один проблеск горя на его щеке. — Я не могу тебя отпустить. Прости, О.
 Его отчаяние превратилось в безжалостность.
 Любовь в холодность.
 Он поцеловал меня в последний раз… и наклонился за веревкой.