Но публика ждет. Уж если Жаботинский завоевал первое место, то, наверное, он еще раз выйдет и поднимет тот вес, который взяли Дьюб и Рединг. Ведь у него еще две попытки в запасе. Как-то нехорошо олимпийскому чемпиону остановиться на двухстах двух с половиной килограммах.
Все ждут. Но Жаботинский не выходит на помост. Судья объявил:
— Леонид Жаботинский — Советский Союз — выступать не будет!
В зале поднялся свист, зрители стали топать ногами. Мне было обидно за Жаботинского.
В Токио Жаботинский поднял двести семнадцать с половиной килограммов. Неужели нет у тебя, Леня, сил поднять эту штангу в двести двенадцать с половиной килограммов?
Публика неистовствует. А Жаботинский сидит в своей раздевалке вместе с тренером Айзенштадтом и, улыбаясь, говорит:
— Штангу поднимать — это не кавун[64] есть. Золотая медаль-то у меня в кармане, чего это я буду лишний раз корячиться…
Может, в спорте это называется «тактикой сбережения сил»?
Пресс-конференция, которая началась вскоре после вручения медалей, была очень внушительной. За столом сидели три богатыря: Жаботинский, Рединг и Дьюб. Казалось, эти трое занимают весь зал. Шутка ли сказать: общий вес этих троих больше пятисот килограммов.
Первый вопрос журналистов Жаботинскому:
— Почему вы не использовали две последние попытки?
— Я приехал бороться за первое место, — ответил Жаботинский. — Ставить рекорды я могу дома.
— Будете ли вы выступать в Мюнхене?
— Если буду, то результат мой будет выше.
— Победят ли вас на следующих играх?
— Просто так не сдамся, — говорит Жаботинский.
Отвечая на вопросы, Жаботинский давал автографы. Он рисовал человечка со штангой и рядом ставил внушительную букву «Ж».
Моя последняя встреча с Жаботинским была несколько необычной. Произошла она не в спортивном зале. Я предложил операторам создать эпизод дружбы между мексиканцами и спортсменами, прибывшими на олимпиаду. Для этого мне хотелось пригласить наших спортсменов — Жаботинского и, скажем, Кучинскую — на площадь Гарибальди. Там всегда полно народу, там собираются мексиканские музыканты — марьячис. Такая встреча на Гарибальди была бы очень впечатляющей.
Я приехал в Олимпийскую деревню и увидел Жаботинского на его любимом месте — напротив входа в дом советской делегации. Он стоял, как всегда облокотившись на крыло автомобиля, и «ченчевал». Очевидно, после того как он получил золотую медаль, число желающих обменяться с ним сувенирами увеличилось. Леня был в благодушном настроении.
— Ченченем, — предложил Жаботинский.
Оглядев меня с ног до головы и увидев на моей груди значок со словом «Пресса», он взялся за него своей большой рукой.
— Давай! — Штангист вынул из кармана разные сувениры.
— Не могу, — ответил я. — Без значка меня никуда не пустят.
Леня еще зачем-то потрогал значок. Посмотрел, как он крепится на пиджаке, и сказал:
— Ладно.
Я рассказал Жаботинскому замысел нового эпизода и думал, что он обрадуется.
— Неохота ехать, — сказал Леня. — Устал я. Вот тут, в боку, болит.
— Так тебе же на Гарибальди не штангу поднимать! — возразил я. — Отдыхать будешь.
Жаботинский долго стоял молча. Взгляд у него был такой же, как там, на помосте, безразличный.
— Кучинскую пригласим, — уговаривал я. — Ты и рядом Наташа. Здóрово!
— Если Кучинская поедет, то я тоже поеду, — наконец сказал Жаботинский.
Я помчался искать Наташу. Девушки жили в отдельном доме, который называли «женский монастырь». Этот дом был обнесен высоким забором из металлической сетки. И пробраться туда мужчине было просто невозможно. У ворот стояла женская охрана с винтовками. Даже муж и жена Воронины должны были расставаться у ворот.
Конечно, никакие мои мольбы не имели успеха — проникнуть в дом я не мог. Но тут я случайно увидел Наташу на улице.
Она смотрела на меня голубыми глазами, внимательно слушала и просто сказала:
— Я согласна. Но надо спросить разрешения у Латыниной.
Мы нашли Ларису Латынину, и через две минуты все было решено. Мы весело шагали с Наташей к Жаботинскому. Он стоял, по-прежнему опершись на крыло автомобиля.
— Быстро все это ты сделал, — сказал Жаботинский. — Ну ладно, пойду переоденусь. — И медленно, вразвалку ушел.
Мы стояли и говорили о чем-то. Вернее, говорил я. Мне хотелось, чтобы Наташа не заметила времени ожидания, которое всегда так мучительно и неприятно.
Прошло десять минут, а Жаботинского все не было. Пятнадцать минут. Он не выходил из подъезда.
Я поднялся в его комнату и удивился. Жаботинский лежал на кровати.
— Леня, мы ждем тебя. Наташа ждет, я, операторы.
— Не могу, — ответил Леня, не поднимаясь с постели. — Вот сейчас стал ботинки надевать, наклонился — голова закружилась. Я подумал: а зачем мне все это нужно?
Я развел руками и, чтобы не выражать негодования, ушел. Мне было неловко перед Наташей.
И все-таки я не расстался с идеей создать задуманный эпизод. Попросил руководство делегации о помощи.
Через день вечером я снова приехал в Олимпийскую деревню и увидел Жаботинского на своем «ченчевом» посту напротив входа в корпус № 8.
— Как здоровье, Леня? — спросил я прежде всего.
— Болит, — ответил Жаботинский и как-то неопределенно показал на грудь. — А ты на меня руководству жалуешься?
— Прошу, а не жалуюсь. Леня, ты сам пойми: на экране тебя увидят миллионы людей! Поедем.
— А Кучинской сейчас в деревне нет! — Леня хитро улыбнулся.
— А я уже пригласил композитора Александру Пахмутову и поэта Добронравова. Видишь, они идут.
Александра Пахмутова со свойственным ей ребячьим задором сказала:
— Леня, как тебе не стыдно! Иди скорее, одевайся!
— Ну, если композитор едет, я согласен.
Леня ушел неторопливо, как прежде. Не прошло и пятнадцати минут, как он появился в подъезде в парадном костюме.
Наконец-то радостный момент для меня наступил. Все едут! Я уже представил шумную площадь Гарибальди и красочную картину: человек-гигант Жаботинский, рядом Пахмутова. Кругом — марьячис в ярких костюмах, исполняющие свои национальные песни.
Жаботинский сидел со мной в первой машине. Пахмутова, Добронравов следовали за нами в другом автомобиле. Впереди широкая улица Инсурхентес, по которой машины мчатся в восемь рядов.
Мы ехали не торопясь. Машины обгоняли нас. Но вот одна вдруг сбавила скорость и поравнялась.
Водитель оторвал от руля руки и сделал движение, будто он поднимает штангу.
— Вива Русия! — крикнул водитель.
Тут я заметил, что другие машины тоже не хотят нас обгонять. Из окошек высовывались парни, женщины, дети, и все приветливо махали Жаботинскому. Какой-то молодой человек настолько приблизил свою машину к нашей, что смог пожать на ходу Жаботинскому руку.
Зажегся красный свет, и, как только замерло движение, из соседней машины выскочила девушка, подбежала к Жаботинскому, поцеловала его и оставила ему на память свой батистовый платочек.
Жаботинский явно был смущен столь искренним проявлением чувств.
Машины рванулись
