Человек в доспехе лежал на боку, а капитан Геб — на спине, обратив лицо к небу. Из груди его торчал меч, рука была вытянута над головой, пальцы другой сжимали край доски, лежавшей на животе капитана. Снег падал и медленно таял. Вач сел на колесо. Он привык, что всегда есть кто-то, кто говорит ему, что делать. Самому Вачу обычно было трудновато решить, как поступать. Он всегда кому-то служил. Раньше им командовал другой человек, а, попав в Фору, толстяк избрал на эту роль капитана. И как быть теперь?
Вздыхая, он склонился над телом. Может, капитан еще жив? Впрочем, уж кого-кого, а мертвецов Вач за свою жизнь перевидал предостаточно. Некоторые из них могли двигаться и даже драться. Но не капитан. Вач провел ладонью по твердой холодной щеке.
— Это Кабан, — произнес он. — Капитан! Кабан пришел.
Куда теперь податься? Толстяк вытащил доску из затвердевших пальцев, рассмотрел — какие-то красные закорючки. Он уставился на них во все глаза. Перевел взгляд на пальцы вытянутой руки. Они были измазаны в крови. Круглое лицо исказилось от непривычных мысленных усилий. В голове Вача стало пусто-пусто. Он вновь перевел взгляд на доску, на пальцы. Осторожно положил ее обратно, вскочил и бросился к городу.
Долгое время ничего не двигалось, только снег падал в тишине. Стало холоднее, теперь он не таял. Грязевые лужи вокруг дороги затянуло корочкой льда. Утро миновало, наступил полдень, но солнце так и не показалось. Снег пошел сильнее, подул ветер. Из ельника прилетел ворон, задумчиво побродил между телами, встал на подбородке капитана и вознамерился выклевать ему глаза.
Раздались возмущенные крики, звук шагов. Из-за холма появились две фигуры, одна волокла другую. Ворон каркнул, взлетел, описал круг и исчез в пелене снега.
— Да что ж ты за скотина такая? — возмущенно блеял тонкий голос. — Отпусти, жирный кабан...
— Кабан, — подтвердил второй. — Кабан, да. Так зовут.
— Чего? Отпусти меня, толстожопый фац!
Встав над капитаном, Вач ухватил юного ваганта за загривок и согнул, тыча лицом в доску на животе Геба.
— А! — завопил юнец на все болото. — Это же трупак какой-то! Отлезь от меня! Ой, я боюсь мертвяков...
Вач заставил его опуститься на колени и сунул доску под нос.
— Ну что ты хочешь от меня?!
— Буковки... — пробубнил Вач. — Ты смотри сюда! Вишь?.. Красные. Капитан их... буковки!
У ваганта была чистая белая кожа, розовые щеки, острый нос, а волосы — мелкие белые кучеряшки, будто пышная меховая шапка. Нарядом ему служили лишь легкие штаны да порванная шелковая рубаха.
— О, а я ж тебя узнал! — вдруг взвизгнул он. — Вот сейчас, когда этого... неживого увидел. Я и его помню, вы на площади были. Он меня в дом втолкнул, а потом ударил, фац. А ты карету остановил, на которой мы... Да что ты тычешь в меня своей деревяшкой!
Вач отпустил его, взял доску за края, повернул к юнцу.
— Буковки! — взмолился он.
Вагант вскочил, но, увидев, что толстяк не двигается, а лишь показывает доску и моргает, смилостивился.
— Ну ладно, ладно... — проворчал он. — Что это, друган твой был? Порезали беднягу, да? Ну хорошо, дай сюда... — он забрал у стражника доску и положил на землю. От холода вагант дрожал.
Стало тихо. Из снега вылетел ворон, увидел, что к трупам все еще не подобраться, и скрылся.
— Слушай, будь друганом, дай мне что-нибудь, чтоб накинуть, — произнес вагант, обхватывая себя за плечи. — Зябко же.
Вач бросился к колесу, схватил тяжелый темно-красный кафтан и бегом вернулся.
— Благодарствую, — уныло сказал вагант, когда толстяк накинул кафтан ему на плечи.
— Буковки, — напомнил Вач.
— Я прочел, прочел, — откликнулся юнец. — Много же крови из него натекло, долго калякал. Тут, в общем, что-то непонятное. И чего-то... Грустно чего-то мне.
— Читать?
— Вот, слушай... — вагант откашлялся. — «Кабан, иди туда. Догони фургон. В нем старик и женщина. Ее зовут Лара. У нее светлые волосы. У нее будет мой ребенок. Служи ей».
Юнец виновато взглянул на Вача, просунул руки в рукава и запахнул кафтан.
— Что это тут на подкладке, тяжелое? Да, так вот, и еще несколько слов на дощечке, но друган твой, наверно, совсем ослабел, смазалось все, не могу разобрать... Кабан — это тебя так кличут? Что ты? Что такое?
Толстяк, вскочив, крутился на месте.
— Фургон... — бубнил он. — Женщина! Фургон. Служить... Туда? — он повернулся к горе, к ельнику.
— Эй, эй! — завопил юнец, когда Вач схватил его за воротник и принялся трясти. — Ты сдурел, Кабан? Опять ты меня тягаешь!
— Фургон! — проревел Вач ему в лицо. — Туда! Куда — туда?!!
— Да вот же он рукой тебе показывает! Он же потому так и лег, чтоб, когда уже совсем окочурится и затвердеет, показывать... Кабан, у меня голова отлетит сейчас!
Толстяк выпустил его и во все глаза уставился на тело. Поднял взгляд в ту сторону, куда указывала запрокинутая над головой рука капитана — вдоль дороги, к ельнику...
— Туда? — уточнил Вач.
— Ну да! — юнец обиженно сопел. — Ясное дело. Ну ты вообще тупой обормот, Кабан!
Толстяк вдруг притянул его к себе, прижал голову к груди и погладил по волосам. Вагант пискнул, толкнул его, отскочил.
— Ты что, мужеложец? — возмутился он. — Такой здоровый дылда и... Не-е, тут тебе не светит, друган, я женщин люблю. И они меня любят.
Вач не слушал — оторвав от обломков телеги доску, вручил ее ваганту, а сам взялся за ту, на которой капитан оставил свое послание.
— Это чего? — спросил юнец.
— Копать, — пояснил Вач, ударяя доской в подмерзшую землю.
— Ты его похоронить, что ли, собрался? Я тебе что, могильщик? Да я...
— Копать! — рявкнул толстяк.
— Ну ладно, ладно. Похороним твоего другана. — Вагант последовал примеру Вача. — Это дело такое, что я, не понимаю? — болтал он, разрывая землю. — А потом, если ты вдруг окочуришься или я, не ровен час... Найдутся добрые люди, и нас тоже закопают, правильно? Ты знаешь, что мир — это на самом деле раковина? Хотя в семинарии, пока я не бросил, нам один чар говорил: на самом деле мы живем на огромном дереве, он еще как-то хитро называется, я забыл. Но я не верю, это ересь какая-то. А ты знаешь, откуда пошло название мира? В древнем языке, на котором говорили Первые Духи, «дор» — это «dor», твердь. Да-да, точно тебе говорю. А вот «akvis» значит «жидкость», а «akva» — жидкий. Понимаешь, чего получается? Вода и земля — вот что такое наш мир. И ведь не Дораква какая-нибудь, а именно Аквадор. Это значит, что воды впереди, то есть их больше, а тверди — тьфу, немного ее. Тебя как вообще звать? Не-е, Кабан — это понятно, но имя-то у тебя есть? А я знаешь кто? Я — Бард Бреси! Бреси, слышал про таких? Папаша мой из кожевников. Отдали меня в семинарию, да мне там надоело, я и бросил. А папаша меня из дома выгнал. Мамка, если б жива была, так пожалела бы, а папаша у меня — ух и зверь безжалостный. Вот я на улицах и стал ночевать. Бродяжничал, да. Я жизнь знаю. У друганов тоже жил, вино с ними пили, а потом девки меня в веселом доме приютили. У них там здорово... Ну, мне, в общем, там понравилось. И рубаху мне подарили, это одного их... гостя, старика, который прям на одной из них и окочурился, не рассчитал силы, понимаешь меня, да? Но это пока хозяйка ихняя не узнала, а как узнала — она их за волоса потягала, а меня выгнала. Вчерась это было. Я ночь на улице провел, чуть не околел, холодно ж уже. Теперь вот хоть в кафтане, лучше как-то...
Ворон прилетел, услышал доносящийся сквозь шелест снега голос, стук — и улетел восвояси.
Они похоронили тело, забросали землей, а доску с красными буквами Бард Бреси вонзил сверху.
Вач похлопал ладонью по могиле, повздыхал.
— Что теперь делать будешь? — спросил Бреси с любопытством. — Пойдешь за этим фургоном? Кто в нем? Какая-то женщина... Эх, люблю я женщин. Чего ты опять смотришь?
Вач открыл рот, закрыл, пытаясь выдавить из себя непривычное слово:
— Благодарю.
— Что? А, конечно. Да ладно, друган, почему не помочь... Слушай, а денег у тебя нету? Нет, ты не думай, я вообще не попрошайка, но я... Не жрал, понимаешь, со вчерашнего утра, кишки свело. Может, мелкая монета какая завалялась, мне бы хоть на хлеб...
