Оделись четверо: Ихвас и еще трое парней. Молча потащились к выходу. Разом сделавшись жалкими, обреченными – на глазах у всей казармы; какие-то прибитые в безысходном отчаянии. Притворившись наивным, Ихвас обратился к верзиле Джексону:

«Куда же, сэр, вы евреев своих ведете? Кому мы среди ночи понадобились?»

И раскурив трубку, тот процедил сквозь зубы:

«А это вы скоро узнаете».

Шел мокрый снег, вперемешку с дождем, хлестал пронзительный, ледяной ветер. Кругом были слякоть и лужи. Размашистым шагом Джексон шел напрямик, четверо еврейских парней с трудом за ним поспевали. И строя самые дикие предположения, вполголоса за его спиной перешептывались. Пытались Джексона разговорить, но тот оборачивался, скалясь в гнусной ухмылке.

С двух шагов нельзя было ничего услышать: поблизости ревел бульдозер, освещенный прожекторами, выл и свистел ветер, скрипели за колючей проволокой могучие ели в лесу. Они подходили к другим казармам, паршивец Джексон оттуда тоже вызывал евреев, и собралось их вскоре человек пятнадцать. Солдат, о которых Ихвас и подумать не мог, что они тоже евреи. Словом, подчистили всех, и Ихвасу сделалось дурно.

Лихорадочно соображая, Ихвас пришел к окончательному убеждению: да, война явно близится к концу, во всех окрестных лесах кишат недобитые отряды фашистов, готовые сражаться насмерть. Они прекрасно понимают, что за свои преступления жестоко поплатятся, терять им нечего. А потому – способны на любое безумство и дерзость. Собрали наверно силы свои в кулак, и предприняли контрнаступление. Осадили лагерь и предъявили свой ультиматум: выдайте нам евреев! Только евреев, а вас не тронем… Такое случалось уже в еврейской истории, Ихвас много об этом читал. В истории Польши, в истории Украины: враги пускались на хитрость – выдайте нам жидов и мы вас не тронем, и города брать не будем. И раскрывали врагам ворота – наивные гоим, и те вырезали всех подряд, в том числе и евреев. Похоже, что так и будет сейчас… Эти умники англичане, эти хваленые демократы, ублюдки! Когда мы деремся вместе плечом к плечу, никто нас не спрашивает, какой мы национальности, но если стоит вопрос о жизни и смерти – можно евреев выдать и на расправу.

Так плелись они за Джексоном во тьме, по грязи, по лужам, приготовившись к самому худшему, покуда не спустились вниз, к воротам лагеря, где была столовая – офицерский клуб, и изо всех окон светился яркий, электрический свет.

И тут, мори, их взору явилось чудо. Будто из детства, из сказки.

Они вошли и увидели стол, длиннющий пасхальный стол, покрытый белоснежной скатертью, уставленный всевозможными яствами, квадратными столбиками мацы. Горели свечи на этом столе, таком праздничном в ожидании евреев, стояли бутылки с вином и виски. И где, Г-споди: в концлагере смерти на окаянной германской земле, у самого края войны? На дне преисподней, где не остыли еще адские печи и из-под колосников еще не выгребли пепел сожженных детей Израиля? Да и сами они по дороге сюда уже приготовились к смерти, к коварному предательству… Вообразите себе, мори, их счастье и потрясение?

К ним бросился человек в белой ермолке и белом же, шелковом халате. Вышел из-за стола с распростертыми объятиями. Он был с бородой и в пейсах – армейский раввин в чине полковника, и Ихвас вспомнил его. Несколько дней назад в лагерь приехала делегация из Англии, – члены парламента, военные следователи, судьи и прокуроры из Генерального штаба. Ихвас видел, как Джексон водил их повсюду, тыча стеком своим, как указкой, и давал показания. А этот бородач подолгу стоял над рвами, вздевая к небесам руки и читал молитвы.

«Проходите, солдаты, рассаживайтесь! Я приглашаю вас на Пасхальный Седер, сегодня ночью выходим мы из Египта, из рабства…»

Ихвас узнал его, вспомнил, и тут же все у него связалось. Забилось бешено сердце, готовое лопнуть, выскочить из груди, и навернулись и хлынули слезы. Но прежде, чем сели за стол, под шутки и взрывы веселого смеха, налили стаканчик виски поганцу Джексону. Он тяпнул его, крякнул и подмигнул: «В такое рабство и я бы хотел угодить! Смотрите, не перепейтесь, как гуси, утром чтоб были в казармах…» Похоже, он крепко евреям завидовал.

Потом они пили вино и ели мацу, слушая про казни египетские и чудеса В-евышнего при переходе через море. Снова пили, и снова ели, и этот Седер запомнился Ихвасу на всю жизнь. Ведь всю полноту еврейских страданий и чудесного избавления он только что на себе испытал. Душа его распахнулась и трепетала, разверзлась до необычных глубин, а свет, проникший туда, позвал его к Б-гу.

Григорий Подольский

Второгодник

Старые школьные фотографии. Еще те, черно-белые групповые снимки. По размеру – больше альбома, края далеко за кромкой обложки. Фотобумага, покрытая трещинами, кое-где с желтыми пятнами, с обломанными уголками. Но… старые-то они старые, а кажется, что сфотканы будто вчера.

Наверное, только у наших школьных учителей эти фото и занимают почетное место на стенах, в аккуратных рамочках под стеклом. А мы, бывшие ученики, неизменно засовываем их куда подальше и натыкаемся случайно.

Для учителей это – вся ИХ жизнь, ИХ выпуски, ИХ достижения. 1975, 1976, 1980…

Думаю, что с годами все же и учителя забывают имена многих своих учеников. В памяти сохраняются лица. Те, детские лица с групповых фотографий.

Ох, давненько не открывал я свой школьный альбом. А тут случайно попался на глаза, вытащил выпускное фото нашего 7-го «Б». Хех! Я-то уж точно всех помню, и не то что по именам, по фамилиям!

Опаньки! Оказывается, не всех!

Вот этот… Как же его звали-то? Долговязый, на полголовы выше каждого из нас мальчишка – татарин, стоящий рядом со мной в последнем ряду. Скуластый, неулыбчивый, взгляд чуть исподлобья. Один на фото без пионерского галстука. Уголок воротника расхлюстанной рубашки приподнят. Господи, да это же Растям! Да-да, Растям Ассадуллаев! Он проучился с нами всего-то один год.

Да, я вспомнил…

Я выпускник обычной школы – не спец, не гимназии, не с математическим или другим уклоном. Обычной – средней школы N 8. По соседству было еще две таких же, обычных – «Пушкина» и 15-я. Но классы во всех трех были переполнены.

Огромный рабочий район «хрущевок» тянулся между Волгой и железнодорожными путями, от стадиона до магазина «Детский мир» и парка имени Карла Маркса, который все называли «Карлуша». Туда мы бегали кататься на каруселях, есть мороженое, а однажды любовались на грандиозное зрелище – горел театр «Аркадия» – жемчужина деревянного зодчества нашего города.

Названия наших улиц – Татищева, Савушкина, Латышева, Коммунистическая, Анри Барбюса, Комсомольская Набережная. Здесь много общежитий – Педагогического института, и Рыбвтуза, здесь самая большая в области Александровская больница, здесь заводы «Прогресс», станкостроительный, «Стекловолокно». И все это – Ленинский район.

Пересечь эту Вселенную моего детства запросто – всего каких-нибудь 15 минут на громыхающем по рельсам красном трамвае или на рогатом троллейбусе.

Второгодник Растям Ассадуллаев вошел в наш класс 1 сентября. Не спрашивая учительницу, не дожидаясь представления классу, он уверенно направился к предпоследней парте. К моей парте. Бросив свой тощий портфель на пол, спросил для проформы: «Свободно?», и опять же, не дожидаясь ответа, сел на соседний стул. Протянул руку:

– Растям.

Я тоже назвал свое имя.

Вообще-то, хулиганов в нашей школе было не сказать что много. Хотя, не без того. Растяма я, естественно, раньше видел – он был на год старше, учился в классе «Г» и тусовался как раз-таки с хулиганьем с улицы Латышева. При этом он не был тем вечно «добадывающимся», стреляющим мелочь у малышей «блатным», которые зимой часами не выходили из туалета, а с весны до осени ошивались в яблоневом саду у нашей школы. Растям тоже носил модную в их среде «фуру – аэродром», что однозначно роднило его с этими самыми «блатными» подростками. Ну и курил, конечно, нисколько не скрываясь от учителей.

Широкоплечий, на полголовы выше меня, с точно резцом прорезанными удлинёнными, чуть на выкате голубыми глазами, обрамленными длиннющими ресницами, рыжеватый, с длинным носом, заканчивающимся квадратным раздвоенным кончиком (сейчас я бы сравнил этот нос со шнобелем молодого Жерара Депардье), он смотрел на мир как бы чуть-чуть со стороны. Взгляд его был то насмешлив, то грустен, то внимателен, но никогда не зол и не равнодушен.

От одноклассниц с улицы Латышева я узнал, что живет он с матерью, работающей мотальщицей на заводе «Стекловолокно». Отец «сидит», а Растям как «трудный подросток» состоит на учете в детской комнате милиции. Всё это было где-то там, аж у стадиона, на улице Латышева.

Не припомню случая, чтобы Растям на кого-то повысил голос или продемонстрировал свою физическую силу. В отличие от меня, по школе он не бегал, а ходил, никогда не дрался, впрочем, задеть его никому и в голову не приходило. Вел он себя как человек взрослый, с достоинством, что ли…

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Артикль. №4 (36) - Коллектив авторов бесплатно.

Похожие на Артикль. №4 (36) - Коллектив авторов книги

Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля - Михаил Полторанин - Биографии и Мемуары
Полководцы Петра I. Борис Шереметев, Федор Апраксин, Родион Боур, Никита Репнин, Яков Брюс, Александр Меншиков, Михаил Голицын - Михаил Мягков - Биографии и Мемуары
Большая книга мужской мудрости - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
Петерс Яков Христофорович. Помощник Ф. Э. Дзержинского - Светлана Аршинова - Биографии и Мемуары
Пушкин и финансы - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары / Культурология
Врачебные уроки (сборник) - Михаил Кириллов - Биографии и Мемуары
Большая Медведица - Олег Иконников - Биографии и Мемуары
Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
Один день из темноты - Вячеслав Миронов - Биографии и Мемуары

Оставить комментарий