Я пошла в архив литературы и искусства и стала целенаправленно и сознательно выбирать оттуда архивы знакомых мне литераторов в границах определенного времени: от середины до конца тридцатых годов. Меня стало сшибать ураганным ветром.

Дневник поэта, а потом – по невозможности писать стихи – переводчика Александра Ромма (старшего брата кинорежиссера) ужасал откровенностью самоуничтожения таланта. Он все больше хотел догнать время и все больше спотыкался и стонал от невозможности встать в один ряд с ведущими советскими поэтами.

Дневник-роман Григория Гаузнера тоже поражал искренностью внутреннего изменения и активного желания стать вровень со временем. Он писал роман о себе под говорящим названием «Превращение» о том, как он уничтожает в себе интеллигента и становится «нужным» писателем.

Я поняла, о чем надо писать книгу – о Превращении. Написать о тридцатых годах, используя всё, что мне открылось в архиве в Лаврушинском про Луговского и его друзей: Николая Тихонова, Дмитрия Петровского, Александра Фадеева и других – об их стремительном сползании в бездну. Про то, как в конце двадцатых Тихонов и Петровский были друзьями Пастернака и во что эта дружба выродилась в конце тридцатых. Как Пастернак остался Пастернаком, и об этом знали все. И это раздражало, настораживало, пугало, вызывало уважение.

Мария Иосифовна абсолютно не верила в возможность такой книги, но мне она виделась.

Я чувствовала реальное прикосновение к времени; я тянула за цепь – здесь, и она отзывалась своими звеньями – там.

Из дневника

Это только фрагменты цепочек. Я иногда тоскую, что не могу увидеть цельного замысла. Меня давно мучает мысль: вот человек, которого мы видим в данный момент времени, в данном месте. Где располагается его прошлое, поступки, путь? Может быть, в нем возрастает некое невидимое тело? Человек видит лишь тот фрагмент, который сию секунду проживает. Где он вчерашний? Вот он коснулся кого-то и забыл. Пересек чей-то путь и уже исчез. Но рисунок остается. Невидимый мир людей, их судьбы выглядят как переплетающаяся в прошлом и настоящем общая кровеносная сеть. Именно поэтому человек, ударяя, оскорбляя, унижая другого человека, с неизбежностью попадает по себе.

В XX веке в Европе и России одни люди беспрерывно уничтожали других. В Европе духовный кризис. А в России люди потеряли волю к жизни.

Либединская Лидия Борисовна. Квартира № 37

В тридцатые годы я решила войти через давно заколоченную дверь РАППа. Эти новые литераторы были интересны тем, что пытались совмещать писателей и пропагандистов в одном лице. Их называли «неистовыми ревнителями». Они первые полегли на том поле, на котором яростно рыли окопы и рвы, сражаясь со своими врагами. Конец многих из них был ужасен. И, видимо, даже в тот момент, когда их приговаривали к расстрелу, они так и не поняли, что произошло, почему их, самых верных, самых проверенных бойцов, целой группой пускают в расход.

Я решила отправиться к Лидии Борисовне Либединской. И хотя в пору расцвета РАППа ей было всего десять лет, но спустя годы она стала женой одного из первых его руководителей Юрия Либединского.

Почему-то долго не решалась ей звонить. Мария Иосифовна сказала:

– Бросьте, Лида – очень хорошая баба. Правда, она не вылезает из телевизора, но это на ней не отражается.

Я позвонила, представилась.

– Почему вы до сих пор не пришли? Я вас давно жду.

Опешила.

– Да, прочла книжку про Ташкент. Очень понравилась.

Лидия Либединская. 2000 -е.

Большая, заполненная вещами квартира Либединской была полной противоположностью аскетичной, с голыми стенами квартиры Марии Иосифовны. Здесь всё плясало, подпрыгивало: расписанные разделочные доски, заполнившие все стены на кухне, картины, картинки, фотографии, море сувениров, тарелочек. Среди этого великолепия улыбчивая уютная хозяйка являла абсолютно гармоничное зрелище. Насколько все было сложно с Марией Иосифовной – медленно входить в ее жизнь, вслушиваться в ее интонации и раз за разом становиться для нее кем-то важным, – настолько в этом доме всё было наоборот. Уже через несколько часов я чувствовала себя так, словно приходила сюда сотни раз, сидела в углу на кухне и говорила обо всем на свете. Очевидным сразу стало то, что Лидия Борисовна соединяла в себе несоединимое. Обожая своего покойного мужа, будучи преданной памяти его друга Фадеева, много лет дружившая с советской до мозга костей Маргаритой Алигер, Либединская ненавидела советскую власть.

– Юрия Николаевича самого преследовали, ему еле удалось спастись от чисток в тридцать седьмом году, если бы не Фадеев, не знаю, что было бы. Да, он был советский человек, хотел всеобщего счастья, но что ж поделаешь, такое время.

Рассказ не утешал. Он был общим и бесцветным, Либединский был огорожен частоколом уже обкатанных слов. Другое дело – остальные.

Она с увлечением рассказала мне про Бориса Левина, описавшего РАППовцев в романе «Юноша» в 1933 году, где он вывел Авербаха, Динамова, Фадеева. Современники их быстро разгадали, и роман начисто исчез из истории литературы.

О Фадееве рассказывала много и охотно. В ее глазах он был несомненной жертвой. Заблуждался, страдал, его ненавидел Берия, он не смог выдержать навалившийся на него груз незаслуженных обид и покончил с собой. Я понимала, что Лидия Борисовна отлила свои рассказы в бронзу, я физически ощущала многократный повтор этих формул и искала зазор, куда можно было проникнуть.

Таким зазором оказалась тема самоубийства. Она сопровождала Фадеева всю жизнь. Тут было о чем подумать. Была такая красавица – Ольга Ляшко, дочь пролетарского писателя. Она была секретаршей в «Красной нови», где работал и Фадеев, и его жена, пролетарская писательница Валерия Герасимова. Однажды Фадеев и Ольга Ляшко уехали кататься на теплоходе, а Валерия Герасимова приняла огромную дозу снотворного. Сестра Марианна насилу успела ее откачать. Фадеев примчался в больницу, и спустя годы Герасимова вспоминала, с какой нежностью он ухаживал за ней, это были самые счастливые дни ее жизни. Хотя говорила, что лучше бы умерла тогда, чтобы не видеть столько горя потом. На Ольгу Фадеев больше не смотрел. Скоро она вместе с писателем Виктором Дмитриевым, влюбленным в нее, покончила с собой. Об этом ужасном событии, случившемся после самоубийства Маяковского, говорила вся Москва. Правда, подробности я уже нашла сама. Лидия Борисовна утверждала, что все это было лишь стечение обстоятельств. Но подобные обстоятельства почему-то неотступно преследовали Фадеева.

Был у него короткий роман с Инной Беленькой, разведчицей, красавицей, сестрой заместителя наркома пищевой промышленности Марка Беленького (впоследствии расстрелянного). Она работала в Испании; в 1937 году туда приехал на антифашистский конгресс Александр Фадеев. Инну он встретил на улице и бросился ей на шею, тем самым он ее выдал, не ведая о том. Инну срочно вызвали в Москву. Как только она оказалась в столице, то поднялась на крышу дома Нирнзее и бросилась вниз. Еще спустя несколько лет покончила с собой Марианна Герасимова, сестра Валерии, очень близкий Фадееву человек, – она только вернулась из лагеря.

Конечно, всё это был морок, который крутил генерального секретаря Союза писателей.

Лидия Борисовна говорила, что слышала от Либединского, что единственная, к кому хотел уйти Фадеев, это к Маргарите Алигер. Либединская ходила с Маргаритой вместе отпевать (!) Фадеева в церковь на Пятницкой. На кладбище каждый год в день памяти Фадеева они встречали Марию Петровых.

Маргарита была несчастна, говорила, что только дочь Таня ее любила, перед ней она виновата по-настоящему. Была влюблена в Казакевича в период работы над «Литературной Москвой»… Когда узнала о его ужасном диагнозе, криком кричала: «За что мне это?! За что?!» А он относился к ней очень легкомысленно, мог о ней что-то сказать, и это катилось по всему Переделкину. Но она была и твердокаменной: после ухода Сталина сказала, что ей никогда не было так плохо, как от потери вождя. Долго привыкала.

Самоубийства вокруг Фадеева и его собственное незаметно вырастали в метафору. Конечно, Лидия Борисовна берегла память о нем. Когда я прочитала раздирающую душу переписку Фадеева с Алигер в 1943–1944 годах, нельзя было не пожалеть смятого судьбой, запутавшегося человека, никак не имеющего возможности вернуться к своему главному назначению – писательству. Об этом его крик и боль. Но и власть не могла его отпустить, а он не мог с ней до конца расстаться. И поэтому самое страшное началось в послевоенное время с нападением на бывших друзей, ставших в одночасье космополитами, и чудовищными партийными собраниями, где разбирали писателей по национальному признаку, а затем их посылали на казнь. Он закрывался фразой, сказанной как-то Тарасенкову: «Ты должен понимать, что гораздо лучше, когда мы сами будем бить друг друга, чем если нас начнут бить оттуда, сверху!»

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 54

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Ключ. Последняя Москва - Наталья Громова бесплатно.

Похожие на Ключ. Последняя Москва - Наталья Громова книги

Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
Хризантемы. Отвязанные приключения в духе Кастанеды - Владислав Картавцев - Русская современная проза
Потап и Маша - Ирина Громова - Русская современная проза
Собачья радость - Игорь Шабельников - Русская современная проза
На круги своя (сборник) - Мария Метлицкая - Русская современная проза
Нераспустившиеся цветы - Мария Назарова - Русская современная проза
Южнорусское Овчарово - Лора Белоиван - Русская современная проза
Дочь смерти. Смерть ради новой жизни - Анна Пальцева - Русская современная проза
Инвинди. Открой новый мир… - Ульяна Сысоева - Русская современная проза
Жизнь – это нечто большее - Галина Шаульская - Русская современная проза

Оставить комментарий