Форма входа
Читем онлайн Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения - Анатолий Демин
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
И все же зачем летописец приблизил вопросы Владимира к загадке? Вероятно, для того, чтобы выставить Христа в каком-то парадоксальном, странном виде: что за Бог, который родился от земной женщины, крестился простой водой, был распят на «древе»? Подобный взгляд на Христа объясним сюжетом рассказа: для летописца Владимир в тот момент еще являлся язычником и «простецом», которому вполне естественно было задавать наивные и даже дурацкие вопросы, путать последовательность евангельских событий (сначала упомянуть распятие, а потом крещение) и, возможно, с некоторым простонародным юмором рифмовать слова. В статье под 986 г. (да и позже) летописец неоднократно давал понять, что Владимир – это «простец», неофит христианской веры.
В продолжении повествования о Владимире, уже под 988 г., загадок нет, но все же в иной форме, пожалуй, выражен сходный мотив парадоксальности, относящийся, правда, не к жизни Христа, а к деяниям Бога. Летописец, рассказывая о расправе Владимира с идолом Перуном, воскликнул: «Велик еси, Гоподи, чудна дела твоя: вчера чтимъ от человекъ, а днесь поругаемъ!» (117). И немного далее, говоря о крещении Руси, летописец опять упомянул об удивительной парадоксальности дел Бога: «си бо не беша преди слышали словеса книжная, но по Божью строению и по милости своеи помилова Богъ … по изволенью Божью, а не по нашим делом … велии бо еси и чюдна дела твоя» (119). Таким образом, в серии обширных рассказов о крещении Руси летописец, действительно, выразил представление об удивительности дел Бога, но без особой увлеченности этой темой, и далее в летописи эту тему больше вообще не затрагивал: богословским философствованием ни в серьезном, ни в занимательном виде летописец не увлекался, а оставался эмоциональным писателем.
Рассуждение об ангелахАнгелъ бо сице является – ово стопом огненым, ово же пламеннымъ. Яко же рече Давидъ: «Творя ангелы духы и слугы своя огнь полящь». И слеми суть повеленьем Божьимь, амо хощеть Владыка и Творець всех. Ангелъ бо приходит, кде благая места и молитвении домове, и ту показують нечто мало виденья своего, яко мощно видети человекомъ: не мощно бо зрети человекомъ естьства ангельскаго. Яко и Моиси великии не взможе видети ангельскаго естьства: водяше бо я въ дне столпъ облаченъ, а в нощи столпъ огненъ. То не столпъ водяше ихъ, но ангелъ идяше пред ними в нощи и въ дне (284–285, под 1110 г.).
Семантика отрывка. Упоминание облачного и огненного столпов летописцем, ведших Моисея и его народ в пустыне, восходит к Библии (Исход, гл. 13, стих 2127). Но ни в Библии, ни в «Речи философа» не говорилось о том, что эти столпы являлись воплощением ангела (ср.: «Богъ же въждаше ихъ въ день столпом облачномъ… нощию же столпомъ огненымъ» – «Острожская библия». Л. 31–31 об.; «и ведяше я Господь … и предъидяше предъ ними нощью столпъ огненъ, а въ день – облаченъ» – «Речь философа», 95, под 986 г.). Откуда бы летописец ни взял истолкование столпов как видимости ангела28, но вопрос, в каком виде можно узреть ангела, явно заинтересовал летописца, пустившегося в рассуждения на эту тему.
Умонастроение летописца. Явление ангелов не было единичным эпизодом в летописи. Земному человеку, по мнению летописца, невозможно было увидеть ангела в его подлинном обличье, однако «нечто мало виденья», с точки зрения летописца, какой-то «видъ ангелескъ» человеку разглядеть удавалось, потому что ангел представал не в своем физическом облике, но то в виде столпа, то в виде монаха (например, к одному из монахов «приде ангелъ к нему въ образе Феодосьеве» – 189, под 1074 г.), то в виде фантастического воина («види мужа стояща над нимь, и мечь нагъ в руце его, и обличенье меча его, яко молонии, … и рече ему ангелъ…»29.
Летописец описал довольно много персонажей и предметов, которые являлись людям в неистинном своем виде и составляли в своем роде или невоспринимаемые человеком, либо ложные, либо необычные миры. Прежде всего, потусторонний мир, по мысли летописца, был неподвластен человеческому зрению, содержа «óна, их же око не виде» на земле (207, под 1086 г.). Ведь даже ангелы не могли на все смотреть, например, на Бога: «Богъ есть на небеси, седя на престоле, славим от ангелъ, иже предстоять ему со страхом, не могуще на нь зрети» (177, под 1071 г.).
Бесы, являвшиеся из внеземного мира («живуть в безднахъ» – 179, под 1071 г.), выглядели обманчиво для человека: воспринимались то «въ образе ляха, в луде и носяща в приполе цветкы»; то как «уноши … красна, и блистаста лице ею, акы солнце»; то как «многъ народъ с мотыками и лыскаре [кирками]»; то «въ образе медвежи, овогда же лютым зверемь, ово въломъ, овогда же змиемъ ползяху … ово ли жабы и мыши и всякъ гадъ» (190, 192, 197, под 1074 г.); то «не бе ихъ видети самехъ, но конь ихъ видети копыта» (214–215, под 1092 г.).
Небо, солнце, луна, звезды время от времени тоже представали в странном виде: «солнце пременися и не бысть светло, но, акы месяць бысть, – его же невегласи глаголють снедаему сущю» (164, под 1065 г.).
Волхвы-язычники, по рассказам летописца, добавляли фантасмагорическое начало в земной мир: волхвы то утверждали, что «Днепру потещи вспять и землямъ преступати на ина места, – яко стати Гречьскы земли на Рускои, а Русьскии – на Гречьскои»; то у женщин «в мечте прорезываше за плечемь, вынимаста любо жито, любо рыбу» (174–175, под 1071 г.) и т. п.
В рассказах о языческих временах мотивы своеобразного оборотничества тех или иных объектов летописец повторял наиболее часто. Если речь шла, например, о племенах, то наблюдаемое мученичество новгородских словен оказывалось на самом деле банным обычаем, а покорная дань полян хазарам оборачивалась угрозой для хазар. В рассказах об Олеге боевые корабли превращались в сухопутные повозки; богатая еда, преподнесенная греками Олегу, являлась отравой, а сам Олег толковался греками как святой Дмитрий; любимый же конь Олега становился орудием его смерти. В рассказах об Ольге ладья как знак почетного несения древлян, сидевших в ней, переходила в знак похорон древлян; необычно легкая дань с древлян означала на самом деле необычно жестокую расправу с ними; Ольга в качестве возможной жены византийского императора оказывалась его духовной дочерью, на которой императору нельзя было жениться. Наконец, в рассказах о Владимире, пока он являлся язычником, то говорилось, например, о воеводе, самом близком ко князю человеке, на самом же деле предателе; то языческие боги, включая Перуна, выставлялись как деревяшки.
В летописных рассказах о событиях после принятия христианства Русью мотив оборотничества предметов в реальной жизни фактически уже не появлялся. Разве что однажды (под 997 г.) земля в колодцах белгородцев была представлена печенегам как съедобный кисель, но о том летописец рассказал как о вполне сознательном обмане, а не о действительном превращении или оборотной стороне предмета.
Летописец не был мистиком, но философом наглядности мира в какой-то мере был.
Мотивы неистинной видимости существ, людей и предметов увлекательно разрабатывались уже в древнейшей переводной литературе, начиная с Библии (вспомним дьявола, который в виде змея прельстил Еву), но особенно широко эти почти что сказочные мотивы разрабатывались апокрифами. Ограничусь только одним примером – «Хождением Агапия в рай», где описано, какими видит райских существ земной человек – праведник Агапий, – по Божьей воле привезенный в рай на своеобразную экскурсию. Он видит, что в раю «виногради же стояху, различьно имуще грьздовие, – ово багъряно, ово чьрьвлено, ово бело»; и ему объясняют: «си же вься, яже видиши, душе суть человечьскыя тобе явилы ся грьздовиемь, поне бо живъ человекъ не можеть видети душь человечьскъ»30. Херувимов и серафимов в раю Агапий видел как сонм человеческих лиц и птиц пернатых, окруживших некоего «великого мужа», оказавшегося Иисусом Христом, который на земле, по дороге Агапия в рай, представал перед ним то орлом, то ребенком и т. д.
Летописец как ритор
Упоминание об Иисусе ХристеТемь же и мы припадаем к Нему, глаголюще… Реку же съ Давыдомь: «Придете, възрадуемъся Господеви, въскликнемъ Богу и спасу нашему, варимъ лице его въ исповеданье…»… Се же не единъ, ни два, но бещисленое множьство к Богу приступиша, святымь крещеньемь просвещени … Павелъ глаголеть: «Братья, елико нас крестися въ Иисуса Христа… и погребохомся убо с нимь крещеньемь въ смерть…» (119–120, под 988 г.).
Семантика отрывка. Серию летописных рассказов о принятии христианства Владимиром и Русью летописец завершил большой похвалой крещению, в которой обратим внимание на две фразы летописца, касающиеся уверования во Христа: «Темь же и мы припадаем к Нему, глаголюще… Се же не единъ, ни два, но бещисльно множьство к Богу приступиша»: люди как бы физически приступили к Богу и телесно припали к нему. Несомненно, таким способом летописец выразил свою экспрессию.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения - Анатолий Демин бесплатно.
Похожие на Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения - Анатолий Демин книги
- Персоноцентризм в классической русской литературе ХIХ века. Диалектика художественного сознания - Анатолий Андреев - Языкознание
- Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени - Коллектив авторов - Языкознание
- Секреты письменных знаков - Евгений Ищенко - Языкознание
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Внутренний строй литературного произведения - Инна Альми - Языкознание
- Русская литература XVIII века. Тесты - Алексей Петров - Языкознание
- Структура художественного текста - Юрий Лотман - Языкознание
- Иностранный - легко и с удовольствием. - Евгений Умрихин - Языкознание
- Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев - Языкознание
- Киноразговорник английского языка на основе эпизодов из фильмов. Часть 1. Знакомства. Встречи. Общение - Анатолий Верчинский - Языкознание
