Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гатчина была оцеплена войсками, как вражеская цитадель, но императрица тоже изнывала в жестокой осаде.
Васильчиков шагу не мог ступить без ее согласия.
– Матушка-государыня, можно мне в парке погулять?
– Нечего тебе там делать. Сиди дома…
Новый фаворит читал книжки, которые она ему подсовывала, и вышивал по канве разноцветными шелками картины природы. Екатерина содержала корнета взаперти своих комнат, подобно красивой птице в клетке. Простодушный парень жаловался Панину:
– Не пойму, ради чего меня здесь заточили?
– А ты сам догадаться не можешь?
– Но матушка меня даже беседами не удостаивает!
– Терпи, друг, – отвечал граф Панин…
Это была острая реакция на все чисто женские страдания, испытанные ею от Орлова. Звонком она призывала фаворита к исполнению обязанностей – не тогда, когда он хотел, а когда ей надобно. В этом она следовала примеру Елизаветы, которая умела своих окаянных мужиков держать в ежовых рукавицах…
Всех беспокоило: что там, в Гатчине?
Орлов в Гатчине увлекся опытами с мерзлотой, практически доказывая, что в условиях русского климата лед может служить вечным фундаментом для строений, он изобретал ледяные сваи, опуская их в грунт, и возводил над ними пышные арки. Екатерине стало казаться, что Гришенька пошумел и успокоился; ей полегчало; Васильчиков тоже начал высовывать нос из дверей. В день рождественского сочельника был «малый выход». Екатерина, оживленная, беседовала с придворными после церковной службы. За окнами мягкими хлопьями, тихо и неслышно, опадал густой снег.
Вдруг двери разлетелись настежь – все вздрогнули.
На пороге стоял князь Григорий Орлов, прорвавший все кордоны, обманувший всех стражей, и вот явился – с улыбкой:
– Теперь-то, матушка, мы с тобою поговорим!
Он силой увлек императрицу во внутренние покои, за ними громко бахнула закрытая дверь, и настала вязкая, гнетущая тишина, в которой все расслышали молитвенный шепот Панина:
– Спаси, господи, люди твоея…
* * *О чем они говорили наедине, навеки осталось тайной. Орлов с Екатериной вскоре вышли из внутренних покоев, лица их были спокойны. Женщина без тени смущения оказалась между двумя фаворитами, старым и новым, в шутливом тоне она рекомендовала князю Васильчикова, назвав его «скучнейшим гражданином мира», на что Орлов не замедлил ответить:
– Зато уж я-то был гражданином веселым!
Панин напрягся. И вздохнул с облегчением, лишь когда Екатерина, сославшись на обстановку в Балтийском море, отправила князя Орлова в Ревель – командовать Эстляндской дивизией. Вместе с графом Паниным, приветствуя почетную ссылку Орлова, торжествовал и Павел. Юношеское любопытство все чаще влекло его в комнаты матери, где цесаревич, сладко замирая, отдергивал ширму на портрете принцессы Вильгельмины, и та смотрела на него в упор суженными, змеиными глазами, заранее очаровывая…
Никто не знал, что творится в душе Екатерины! А там, словно в осином гнезде, роилось смятение, жалящее опасно. Васильчиков лишь временно заполнил отвратительную пустоту. Но какой же соратник из этого ничтожного человека, вышивающего по канве розочки и райских птичек на веточках? Один страх миновал – второй накатывался, как девятый вал с моря, – это было непоправимое одиночество! («Не вините меня, – писала Екатерина о Васильчикове, – выбор мой наудачу и с отчаяния; как раз в это время я мучилась более, чем в состоянии это сказать…») Вечером, закончив партию в фараон с графом Кириллом Разумовским, она поднялась, отставив левый локоть, заведомо зная, что Васильчиков всегда наготове и подаст ей руку, дабы проводить до спальни.
– Почему ты ничего от меня не просишь, глупый?
– Люди и так дурно обо мне думают, матушка.
– Я дам тебе сто тысяч рублей… поцелуй меня.
– Матушка, а без денег можно?
– И сервиз фабрики Веджвуда… Целуй крепче!
В марте, когда угроза нападения Швеции миновала, Екатерина вызвала в столицу князя Орлова, вернув ему все прежние должности, отчего возникла буря негодования на половине дворца цесаревича. Екатерина вдруг заговорила, что «пора очистить дом»:
– Панин не политик! Я узнала за верное, что все эти годы он меня обманывал. Страшно сказать, куда он завлек нас со своим «Северным аккордом». Ничего в нем не обретя, мы многое потеряли…
Орлов упрекнул ее, что она сама же Панина и выдвинула, что вражда к нему цесаревича – дело панинских рук, а ведь все могло быть иначе.
– Вот ты Павла сейчас брачуешь, – размышлял он, – а муж и жена одна сатана. Гляди, как бы великая княгиня из дома Гессен-Дармштадтского не оказалась похожей на тебя из дома Ангальт-Цербстского, тогда сору в избе не оберешься.
– Об этом я уже думала, – ответила Екатерина…
Ни с кем другим не была она столь откровенна, как сейчас с Орловым, и по секрету созналась, что противу нее составлен заговор: Панины готовят для Павла некую «конституцию».
– Верить ли тому? – усомнился экс-фаворит.
– Верь! И княгиня Дашкова не утерпела – так и влезла в эту панинскую конфиденцию. А я, как последняя дура, поздравляя ее с возвращением, подарила ей десять тысяч рублей.
– Взяла?
– Еще просит…
Возвращаясь из Европы, Дашкова в Риге заболела «тяжелой тоской», когда узнала, что чума забрала в могилу 45 ее крепостных. «Горизонт моей жизни, – писала она, – начал проясняться с тех пор, как Григорий Орлов потерял привилегию фаворита Екатерины».
Гришка всегда не переваривал княгиню Дашкову.
– Ты всех заговорщиков знаешь? – спросил он.
– Полный список у меня имеется. Но шуметь погожу. Сначала посмотрю, как поведет себя Вильгельмина, когда станет великой княгиней, а я – ты прав! – по себе знаю, что может натворить великая княгиня, если пожелает стать императрицей.
Орлов, откинув ширмочку, вгляделся в портрет.
– Гадюка… самая настоящая, – сказал он.
Поглощенные суетой сует, они даже забыли о Яике!
Занавес
«…а был осударь Петр лицом бел и пригож, шагал красиво. Очень уж хотелось ему нас от неволи избавить, да генералы Орловы с Паниными противились. Они при дворцах служили, оттого большую власть завзяли. И жену ево Катеринку все время с ним стравливали. Такая пальба там шла – не приведи бог! Он был ревнущий, а Катеринка непокорлива. На беду случилось меж ними несогласье семейное. Не стерпел осударь нрава ее удалого и себе прынцессу завел иностранную – Лизкой звалась! Однась целую неделю гулял он с нею на пристани корабельной. Катеринка к нему послов шлет: мол, так и так, а видеть тебя с другою невмоготу мне. Петр тут велел прынцессе Лизке, чтобы никуда не утопала, он жену, мол, скоренько устыдит, снова гулять вернется. Но Катеринка зловредная караул застращала, а генералы царя во дворец не пущают. грозятся пальнуть из пушечек. Разбушевался тут надежа-осударь, что домой-то попасть не может, всех разом побил. Добежал до комнаты своей, а Катеринка двери-то комодом подперла и держит. Делать ему, бедному, нечего, ушел он. А царицка-то в окно сверху выставилась, язык показывает. „Что, взял?“ – кричит. Тут осударя генералы вином опоили и повезли в земли Шпанские, а там площадь ба-аль-шая, посередке же столб каменный. В этом столбу Петра и замуровали, чтобы, значит, не мог ничего больше приказывать. Но гроза тут случилась, столб и треснул. Осударь через расселину вышел и долго до земель Русских добирался. Дошел, а ныне его казаки спрятали и никому не показывают. Живет он в камышах, страдая за всех нас, и Катеринке своей указы шлет, чтобы генералов выгнала, а его снова ночевать во дворец пустила. Пишет он ей, что по сыночку Павлику больно уж соскучился. Ежели, мол, не покорисся мне, так я народ-то подыму и стану воевать с тобой до скончания веку… Таковы те дела, детушки!»
И таковы слухи,[26] что бродили по Руси – от избы к избе, от хутора до деревни, от села к городу. Яик, стекая в море Каспийское, Змием Горынычем обтекал русские границы. На другой стороне Яика начинались земли кочевников, стороживших путника, который зазевался, – тогда аркан на шею и погонят пустыней в Хиву – на базар. Яицкий городок – столица этого края – покрыт пылью суховеев, полит кровью в бунтах и мятежах. От комаров нет спасения: так и зудят, проклятые. Зато жили здесь сытно, а слава икры гурьевской на весь мир гремела. Губернаторы в Оренбурге давно привыкли, что на Яике всегда шумят и рубахи на себе рвут правдоискатели. Чуть что не так – сразу за саблю и выскакивают на крыльца домов с воплями:
– Опять мы, яицкие, пред богом да Петербургом виноваты! И когда-сь эта морока кончится? Даже подохнуть не дадут спокойно…
Весь 1772 год Яик отстаивал свои казачьи «вольности», из Оренбурга пушки катили, палили из них в толпу, убивали сотнями. Но казаки того не стерпели: генерала Траубенберга девки кольями побили, мужики саблями искололи и на кучу навоза кинули: валяйся! Потом судили меж собою: «Уж коли беда сделана, так бедой и накроемся». Казаки не верили, что Яик строго накажут, – уж сколько бунтов им простили! – и сейчас, как ни в чем не бывало, послали с Яика подарок в Оренбург – икру да рыбку губернатору тамошнему. Но губернатор «отдарился» посылкою генерала Фреймана с пушками и солдатами; эти войска разбили казаков.
- Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Фаворит. Книга вторая. Его Таврида. Том 4 - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Клиника доктора Захарьина - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Век Екатерины Великой - София Волгина - Историческая проза
- Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Дэвид Мэдсен - Историческая проза
- На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Баязет. Том 2. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Два портрета неизвестных - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Битва железных канцлеров - Валентин Пикуль - Историческая проза