Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Авремел замолк, сказал Менахем Ицхаку:
— Сяду, произнесу благословение и пойду себе.
Сказал Ицхак:
— Куда хочешь ты пойти, рабби Менахем?
— Зайду в другой бейт мидраш.
— А где ты спишь?
— В любом месте, где я ни окажусь, преклоняю я голову и сплю.
— Так ночуй у меня!
Оглядел Менахем комнату и сказал:
— Если постелешь мне на полу, лягу.
— Нет, я тебе предложу свою кровать.
— То, что я не делаю другим, не хочу, чтобы делали мне.
Сказал Ицхак:
— А если я уговорю тебя?
— Не уговоришь.
— Почему?
Улыбнулся Менахем:
— Вижу я, что ты уподобляешь меня ученому из колеля, который может объяснить все мировые проблемы.
— В какой бейт мидраш собираешься пойти?
— В бейт мидраш, где есть книги и лампа.
Когда они пришли в бейт мидраш, спросил Ицхак Менахема:
— Я могу увидеться с тобой завтра?
— Разве не поденщик ты?
— Я сам себе хозяин и могу отложить работу на другой день.
Сказал Менахем:
— И тебе не будет стыдно за зря прожитый день?
— Достоин он того, рабби Менахем, чтобы отказаться ради него от работы на один день.
— И все это для разговоров? Так или иначе, я занят, собираюсь я пойти в Моцу.
Сказал Ицхак:
— Я пойду с тобой.
— Я привык ходить в одиночестве. Когда я иду один, я могу — видеть.
— Когда ты ехал в Иерусалим, ты же не ехал один. Или, быть может, ты поднимался пешком?
Кивнул ему Менахем головой.
— В честь города ты шел пешком?!
— Нет, просто я не люблю, чтобы лошади тащили меня.
Сказал Ицхак:
— Если так, следовало тебе поехать на поезде.
— Как же я поеду на поезде, который отбирает хлеб у нищих возниц.
— И не тяжела была тебе дорога?
Сказал Менахем:
— Дорога была не тяжелая, но мне было тяжело по другой причине. Ведь сказано, что ходьбы из Яффы до Иерусалима — двенадцать часов, а я дошел за одиннадцать.
Сказал ему Ицхак:
— Конечно же нашел ты объяснение этому.
Улыбнулся Менахем и сказал:
— Речь шла о среднем человеке, а я ведь не такой уж средний.
Вынул Менахем книгу, и стоял, и читал, пока не забрезжил рассвет и они не прочли утреннюю молитву. Вернулся Ицхак к себе в комнату. Малыш лежал на своем ложе, и лицо его лучилось смехом от приснившегося ему доброго сна. Пахло красками Ицхака и деревом резчика. Ицхак разделся и лег в кровать. Прочел «Шма» на ночь и потушил лампу. Спустя короткое время зазвенел комар. Еще прошло время, и затих звон комара, и молчаливая темень окутала комнату.
5В эти самые дни, когда у Ицхака было все хорошо, так что можно было позавидовать ему (поднимается он рано утром на молитву… и живет, как подобает еврею…), в эти самые дни попала капля горечи в стакан его радости. Похоже на то, что злые ангелы, рожденные его старыми грехами, позавидовали ему и решили смутить его покой. А поскольку не было у них власти днем — днем человек владеет собой, — пришли они к нему ночью, ибо ночью человек не властен над собой. И поскольку не могли они приблизиться к нему, так как ослабла их сила из-за его добрых дел, наняли они исполнителя, хозяина снов, представлявшего собой нечто среднее между добром и злом. Пришел хозяин снов к Ицхаку и потащил его к морю. Забыл Ицхак там свои башмаки. Вернулся за башмаками. Сорвал ветер с него шляпу. Попался ему навстречу какой-то человек и сказал ему: пойдем, я покажу тебе, где твоя шляпа. Как только пошел он с ним, тот исчез. Стоял Ицхак посреди улицы — босой, без обуви, и с непокрытой головой. Услышал голоса молящихся и пошел на голоса. Подошел к двухэтажному дому, нижний этаж разрушен, а на верхний, где молятся, поднимаются по висячей лестнице. А лестница стоит прямо. Прислонил он лестницу к дому и поднялся. Как только просунул туда голову, захлопнулась за ним дверь, а тело — снаружи. Так было с ним одну ночь, и две ночи, и три ночи. И уже уверен он был, что не избавится от этого дурного сна вовеки. Но наконец-то ушел его сон и не вернулся. Успокоился он и позабыл свой сон, так же как позабыл многое, виденное им наяву, вроде Яффы и ее очарования. И хороших людей, делавших ему добро, и плохих людей, делавших ему зло, — всех выбросил он из своего сердца. Не потому, что не был он благодарен хорошим, и не потому, что простил плохих, а потому, что душа эта, жаждавшая покоя, хотела забыть все свое прошлое.
6Ицхак стал бывать у старцев из своего города, живших в Иерусалиме; когда он беседовал с ними на том языке, к которому привык в своем родном городе, казалось ему, что весь мир открыт перед ним, и он мечтал: если удостоит меня Всевышний, приглашу их на мою хупу. И удивлялся сам на себя: я, никто в Торе и никто в учености, сижу с богобоязненными людьми. Вспоминал он о своих товарищах в полях и в городах и чувствовал к ним сострадание, как сожалеют о близких, которым не повезло так, как ему.
Если мы посмотрим на все его прошлое, мы ничего не почувствуем, кроме удивления. Видели мы Ицхака в Яффе и не находили, чем он отличается от остальных наших товарищей, кроме пучка волос в его бороде. Но даже и в этом он не отличался от некоторых из наших друзей, отпускающих себе бороду. А если мы посмотрим на то, что он делал вначале? Тем более удивительно. Может быть, Иерусалим привел к этому? Так сколько есть молодых людей в Иерусалиме, и не видели мы никого, кто бы поступил, как Ицхак. Но Ицхак был простым молодым человеком без претензий на исследования и философствования. И так бывает с простыми евреями, если сворачивают они порой с дороги, то в конце концов возвращаются.
На первый взгляд похож Ицхак на дерево с неглубокими корнями — любой ветер может вырвать его из земли и перевернуть вверх ногами. Но если мы приглядимся к его поступкам внимательно, увидим, что это не так. Все то время, что исполнял Ицхак заповеди машинально, как заведено, не имели заповеди значения в его глазах, поэтому в каждом месте, куда он попадал, он вел себя, как было принято в его окружении. Когда же проснулась в нем душа, жаждущая истины, изменил он свои взгляды, а вместе с ними и свое поведение.
Не за один день, и не за один месяц, и не за один год изменил он свои убеждения и свой образ жизни, но капля за каплей менялись его представления. И не под влиянием богобоязненных людей изменил он их; уже в те времена, когда он жил в Яффе и в поселениях, чувствовал он, что душа его просит чего-то такого, чего не дают ей. В те дни он еще не понимал, чего его душа просит. А когда открылось это ему? Не сразу открылось это ему, а капля за каплей. Под конец превратился он в дерево с глубокими корнями, такое, что, если даже все ветры в мире налетят на него, не сдвинут они его с места.
В эти самые дни, когда ему казалось, что он подошел к желанной цели, стали приходить ему на память события, происходившие с ним вначале, с того самого дня, как он приплыл в Эрец. Те, что не нравились ему, — он старался их позабыть, те, что нравились, — останавливался на них мысленно. То же самое — с людьми. Тот, кто нравился ему, — вспоминал его, того, кто не нравился ему, — изгонял из сердца. Однако именно те, кого он находил достойными людьми, не были им довольны, и временами казалось ему, Ицхаку, что у них были претензии к нему. Говорит Ицхак в ответ, что многие прибыли в Эрец Исраэль обрабатывать землю, и, когда это не удалось им, занялись они тем, чем занялись, каждый по своим возможностям. Конечно, это правда, если бы я устоял и не сбежал так быстро, я был бы уже владельцем земли в Эйн-Ганим или в Галилее, и я и Шифра обрабатывали бы землю, и, возможно, я бы вызвал сюда моих братьев, и сестер, и отца. Но когда Ицхак всматривался в цепь событий, он говорил: слава Богу, что получилось так, как получилось.
Как-то приснился Ицхаку сон, что он стоит на жаре, в местности, лишенной тени. Одолела его жажда, и он был на грани обморока. Видел ясно воду, но не мог до нее добраться. Местность была ему незнакома, и он не понимал, для чего и почему он забрел сюда, и отчего такая тяжесть у него на плечах. Увидел, что Пнина идет за плугом, и спросил: где мы? Сказала Пнина в ответ: разве ты не видишь, что мы в Ум-Джуни[117]. И он уже не удивлялся, для чего он здесь, но удивлялся, что у Пнины — голос Шифры. Снял он мотыгу с плеча и начал рыхлить землю. Появился Асканович с фотографом и встал рядом с идущими за плугом. Проснулся вдруг Ицхак от голоса собаки, залаявшей под окном. Вздохнул Ицхак и сказал себе: когда встану утром с постели, будет болеть у меня голова, как в тот день, когда я познакомился с цфатийцем, уроженцем Маханаима. А тем временем он видит себя сидящим в отцовском доме и читающим в старом номере «Ха-Магида»[118] красивые истории о крестьянах Маханаима. Разозлился Ицхак на самого себя, что губит он свою жизнь в изгнании, в то время как Эрец Исраэль так прекрасна. Сказала Шифра: не сердись, Ицхак. Если бы ты был в Маханаиме, ты бы не познакомился со мной. Ответил Ицхак: правильно ты сказала, Шифра, если бы я поселился в Маханаиме, я бы не познакомился с тобой. И теперь скажу я тебе то, что следует из логики: также и ты, Шифра, не познакомилась бы со мной… Кто тут вопит?? Сколько раз прогонял я ее и пинал я ее, а она — ни с места?!
- Под знаком Рыб - Шмуэль-Йосеф Агнон - Классическая проза
- Овадия-увечный - Шмуэль-Йосеф Агнон - Классическая проза
- Иной облик - Шмуэль Йосеф Агнон - Классическая проза
- Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах - Леопольд фон Захер-Мазох - Классическая проза
- Русские долины - Игорь Николаевич Крончуков - Классическая проза / Поэзия / Русская классическая проза
- Лилия долины - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Рассказы - Миха Йосеф Бердичевский - Классическая проза
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- На восходе солнца - Василь Быков - Классическая проза
- Путешествия Гулливера - английский и русский параллельные тексты - Джонатан Свифт - Классическая проза