Форма входа
Читем онлайн Глухая пора листопада - Юрий Давыдов
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Ю.Д.: Да, сказывается. Нужно помнить об опасности, что тобой овладеет языковая стихия, в которой нельзя утонуть. Хотя для меня тут небольшая угроза – время все же довольно близкое. И еще следует помнить о несходстве устной и письменной речи, что не всегда учитывают сочинители исторических произведений. Если с этой точки зрения взглянуть на «Завещаю вам, братья…», там любопытное сочетание: Зотов рассказывает, а Ардашева пишет свои воспоминания. В начале работы сознательно ставишь перед собой языковые задачи, но потом, в процессе, когда раззудится плечо, эта сознательная заданность становится имманентной. Ты просто пишешь в том ключе, словно так и надо, – делаешь это уже бессознательно, не помня, не думая о поставленной задаче.
Ю.Б.: За последние годы вышли интересные монографии П.Зайончковского, В.Твардовской, Н.Троицкого, Н.Пирумовой, Ю.Соловьева, Б.Балуева и других исследователей, посвященные интересующей вас эпохе, ее различным аспектам. Вы наверняка следите за подобной литературой. Как эти исторические исследования помогают вам в вашей работе? Интересно, как, какими глазами, если можно так выразиться, читает писатель-историк книги историка-ученого?
Ю.Д.: Я прибавил бы тут имя Б.Итенберга, в свое время после долгого перерыва вернувшего тему народничества исторической науке и продолжающего ею заниматься.
Не только слежу за этими книгами и читаю их, но всегда жду их с большим нетерпением и радуюсь, когда выходит новая книга. Потому что они занимаются теми же проблемами, что и я. Они мне как бы если не родственники, то свойственники. И считаю, что таких книг выходит мало. Если вы поглядите на годы издания их и моих книг, то увидите, что они почти совпадают, мы идем параллельным курсом, и от этого мой интерес удесятеряется. Этот интерес имеет три направления: 1) читая их, я произвожу поверку моих эмоций строгими выкладками науки; 2) чисто технический интерес – знаю ли я то, что знает историк, знаком ли я с теми пластами документов, которые он поднял; 3) и опять эмоциональная сторона – у меня есть ощущение артельности с ними, чувство плеча.
Вопросы литературы. 1980. № 8
«ПОГОВОРИМ О БУРНЫХ ДНЯХ КАВКАЗА…»
Вместо предисловия к книге Ю. Домбровского «Смуглая леди»Написать предисловие к однотомнику Юрия Домбровского было бы и почетно и лестно. Предисловия, однако, требуют анализа текстов. А это – в свою очередь – таланта литературоведа. Не располагая таковым, ставлю подзаголовок – вместо предисловия. А заголовком – известное, пушкинское. Когда-то, при встречах с Юрием Осиповичем, это «поговорим» звучало приглашением к размену новостями и мыслями.
Ныне встречаемся не близ Цветного бульвара, не около Преображенской площади и не в подмосковном Голицине, а под одной обложкой. Похоже иль нет, но такое ощущение, будто под одной крышей. Слышу: «Поговорим…» – и отзываюсь не погребальным шепотом: «Прощай… прощай…», а внятным:
– Здравствуй!
В свои земные дни ты не перешагнул порог 70-летия. Но прожил-то вдвое больше. Календарные вехи формальны; не пустяк, а все ж формальность. Суть – в судьбе. Твоя звенит, как стужа высоких широт. И мечена багровыми отблесками таежных костров. Крутой маршрут достался тебе на дорогах России. Тот, что либо крошил душу, либо умножал ее прочность до пределов, не обозначенных в учебниках сопромата.
Сильными руками наделила тебя мать-природа. Орудуя стилом, как мастеровой зубилом, ты испещрял школьные тетрадки строками, похожими на клинопись. Наделила и острым, как у могикан, зрением, и чутким слухом, хотя, если не ошибаюсь, совсем немузыкальным. Неутомимый пешеход, ты подавался вперед, словно наперекор ветрам. А воду не трогал зябкой стопой дачника, нет, машисто бросался в реку и ну молотить саженками.
От тебя веяло волей, как от кочевника. Ты был свободен от быта. И очень щедр на дружбу, иногда до расточительности. Это не дружелюбие, это любовь к дружбе. Нараспашку, с верой и доверием. Люди разной кладки, возрастов, повадок платили тебе взаимностью: запьянцовский истопник и вихрастый голубятник, историк Кумранской общины и поэт военного поколения, сандуновский банщик и даровитый скульптор. Твое чувство равенства генетически принадлежало к свойствам демократической интеллигенции. Случалось, что отзывались и похлопыванием по плечу. Э, ты не сердился, не читал нотацию, а в какую-то неуследимую минуту ставил, что называется, на место.
Ты дорожил артельностью. Мысль, догадку, знание преломлял с товарищем, как хлеб. Нужную ему книгу цепко выдергивал из тесного ряда на домашней полке: «Хватай, соловецкая чайка…» Занимаясь в Ленинской библиотеке, не скупился на выписки – не для себя.
Радуясь удаче собрата, не таил и оценок жестких. Да вот жесткость была не желчной, а сострадательной – со вздохом, разведенными руками, смоляной прядью, печально падающей на лоб. У-у, совсем иное доставалось тому, кто претил тебе конформизмом или шовинизмом, фальшью или растяжимым, как резина, понятием о чести литератора. Тут уж не было вздоха, тут уж цыганская прядь не падала, а взметывалась, плечи подымались углами, губа брезгливо висла: «Ой-ой-ой, манная каша вообразила себя кинжалом…»
Сфера твоего духовного обитания изумляла разнообразием координат: сюжеты Древнего Рима и драмы русских крамольников, ихтиология и живопись, юриспруденция и нумизматика. Бывает эрудиция, похожая на пыльную бурю. Твоя была просторная и светлая. Поражая, она не ослепляла, а просвещала. Дивился я незаемности, самостоятельности суждений, хоть порой и не принимал до конца.
Вряд ли кто-либо слыхал от тебя: «Занят», «Некогда». Могло возникнуть (и возникало): «Гуляка праздный…» И ты, лукавый, гимназически прихвастывал «шипеньем пенистых бокалов». А взаправду, всерьез была двужильная, изнурительная работа: «Десять вод сольешь, пока текст уляжется».
Духовная продукция поверяется не числом учетно-издательских листов, а временем. Медленно, но верно происходит тайное голосование, решающее участь художника. Иные рукописи попадают в типографию тотчас – потому лишь, что промедли день, другой, и они – прах. Есть и такие, что могут подождать – им предстоит долгое бытие. Приспеет срок, выдадут в свет Собрание сочинений Юрия Домбровского, включающее и роман «Хранитель древностей», получивший мировое признание, и главы из повести о Добролюбове, предназначавшейся для серии «Пламенные революционеры», рассказы и стихи, заметки-рецензии, поучительные не только для начинающих литераторов, все, что осталось в тетрадках, испещренных строками, крепкими, как клинопись.
А покамест – однотомник.
«Державин» написан почти полвека назад. Ты заглядывал в бездну соотношений судьбы и поэта, гения и злодейства. Не романизированная биография. И уж, конечно, не бойкое изложение материалов, некогда представленных усердным академиком Гротом. Что же? Энергичный дебют, изобилующий острыми ситуациями и пронизанный током высокого напряжения. Подчеркивать молодость автора – значит взывать к снисходительности. Незачем! Ты сам, пусть и годы спустя, сам при первой возможности объяснил на страницах журнала «Простор»: я «не дописал, не хватило ни сил, ни умения». Допустим, так. Но идея – преображающая сила творчества, власть творенья над творцом – идея эта зрима, как горный кряж.
После публикации «Державина» минуло лет двадцать. На Кузнецком мосту распродавали «Обезьяну». Ты напрягся, вытянул шею, ухватился руками за лацканы пиджака. Потом ухмыльнулся: «Ха! Ручейком берут», – и на лице было то выражение, которое я замечал только у тебя: самоирония пополам с удовлетворением – вот, дескать, каков Домбровский…
Роман с интригующим названием «Обезьяна приходит за своим черепом» держал за горло с первого абзаца до последнего. Такие главы, как «Рассказ Курта», потрясали почти физически. Однако главное заключалось не в изображении зверств, а в рассмотрении нагло-изворотливой демагогии нацизма, удушения человека в человеке, бесовской практики в мороке лжеучений.
Профессор Н.Я Берковский прав: интеллектуальная проза, четкая и прозрачная. Трижды прав писатель Степан Злобин, подпольщик лагерей смерти: страстный философско-этический роман; книга сражается, а не декларирует; умная и талантливая, она нужна всем народам; роман будит тревогу, и не учебную, а боевую.
Да, фашизм уже был разбит на полях сражений. Но фашизм еще не был добит в закоулках черепных коробок. Неофашизм – доказательство его живучести. Все та же мохнатая лапа, жаждущая поставить мысль на карачки. И потому роман как был, так и остается не чтивом – корабельным колоколом громкого боя. В минувшем современно то, что не дает, не позволяет закрывать глаза на опыты минувшего. И не допускает утечки исторического оптимизма.
Завершают твой однотомник повести о Шекспире. Завершение, так сказать, полиграфическое. По сути – наивысший виток в твоем постижении художнического гения.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Глухая пора листопада - Юрий Давыдов бесплатно.
Похожие на Глухая пора листопада - Юрий Давыдов книги
- Анатомия террора - Юрий Давыдов - Историческая проза
- Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин - Историческая проза
- Государи Московские: Бремя власти. Симеон Гордый - Дмитрий Михайлович Балашов - Историческая проза / Исторические приключения
- Нахимов - Юрий Давыдов - Историческая проза
- Государи и кочевники - Валентин Рыбин - Историческая проза
- Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи - Историческая проза
- Царица-полячка - Александр Красницкий - Историческая проза
- Фараон и воры - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Баллада о первом живописце - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии - Руслан Григорьевич Скрынников - Биографии и Мемуары / Историческая проза
