Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жарко, — сказала она вдруг.
Только сейчас он заметил, что не дал ей раздеться, она была в шубе, валенках, платке, так, как пришла с мороза.
Теперь он жалел ее, ругал себя. Отвратительно все, ужасно! Он не мог дождаться, когда наконец кончится это придуманное им мучительство.
Зида встала, положила на стол остатки тетради, улыбнулась сквозь слезы.
— Вот и все!
Саша вышел от Зиды. Ужасно, все ужасно! Гадко! Но иначе он поступить не мог. Он живет теперь по новый законам. Может быть, Зида это поймет и они останутся друзьями.
Он зашел в лавку к Феде, спросил его насчет квартиры. Добавил, что жиличка с ребенком шести лет, хорошо шьет и нужно, чтобы у хозяйки была швейная машина.
— А может, ее к Лариске определить? — предложил Федя. — Одна живет. И машинка есть. Обновы любит, шить не умеет, вот у нее и швея в доме.
— Больше двадцати рублей она не может платить.
— Хватит Лариске и пятнадцать, — махнул Федя рукой, — тем более шить ей будет. Может, и Маруське чего сошьет.
— А согласится Лариска?
— Скажу, согласится.
Дело сладилось. Саша перенес чемоданы Лидии Григорьевны к Лариске, осмотрел швейную машинку, смазал. Машина была старая, но хорошей марки, «Зингер».
— Желаю вам удачи, — сказал Саша, — что надо, зовите…
Его интересовали подробности побега Соловейчика. Но Лидия Григорьевна ничего не рассказывала и расспрашивать Саша счел неудобным.
Узнав, что Саша поместил Лидию Григорьевну у Лариски, Всеволод Сергеевич со своей обычной улыбкой сказал:
— Альянс блудницы со старой девой. Но она с мальчиком и деваться ей некуда. Кстати, вы знаете, кто этот Тарасик?
— Говорит, внук, но непохоже.
— Он сын умерших тут спецпереселенцев, или, официально, кулаков.
Саша удивился.
— Взять здесь на воспитание ребенка? Мужественный поступок.
Всеволод Сергеевич качнул головой.
— Или попытка обрести цель в жизни, ухватиться хоть за что-то.
— Чем бы ни был продиктован ее поступок, — сказал Саша, — он благороден и человечен. В меня лично он вселяет надежду: даже в этих диких условиях утверждаются высшие человеческие ценности. Сострадание — одно из них.
— Я думаю о метаморфозах нашей действительности, — сказал, в свою очередь, Всеволод Сергеевич, — не исключено, что в свое время Лидия Григорьевна раскулачила родителей Тарасика и выселила их в Сибирь. А теперь сама в Сибири и воспитывает их сына, терпит из-за этого муки и лишения. Не подкрепляет ли этот факт тезис об искуплении?
— Я плохо знаю христианское вероучение, — ответил Саша, — но Лидией Григорьевной, думаю, двигало то, что выше всех религий и идей — способность жертвовать собой ради других. И то, что это проявляется даже здесь, все это, повторяю, вселяет надежду: человеческое в человеке не убито и никогда не будет убито.
Предлагая Лидии Григорьевне деньги, Саша располагал всего тридцатью рублями. Несколько рублей оставит на папиросы и керосин, перебьется, зато выручит Лидию Григорьевну. А со своими хозяевами рассчитается в конце ноября, в крайнем случае, в декабре, когда начнут доставлять почту по санному пути.
Как он и предполагал, почта пришла в начале декабря. И, как ожидал Саша, почта большая: деньги, посылка с зимними вещами, надписанная четким Вариным чертежным почерком, много писем от мамы, много газет. На штемпелях значился август, сентябрь, кое-где ноябрь — посланное до распутицы перемешалось с посланным после нее, значит, много почты еще впереди, в дороге.
Предстояло удовольствие на неделю, а то и на две — декабрь ему предстоял великолепный.
Как и всегда, он просмотрел сначала письма, разложив их по датам отправления. Ничего нового мама не сообщала, да и какие у нее могут быть новости? Приветы от теток, от Вари, ничего об отце, Марке, товарищах. Каждый конверт Саша открывал с тайной надеждой получить хоть два слова от Вари, ведь он уже писал ей. Но письмо за письмом: «Привет от Вари», «Привет от Вари». А на бандеролях Варин чертежный почерк.
И, когда Саша уже потерял надежду, он открыл последнее письмо и увидел листок:
«Здравствуй, Саша! Я сейчас у твоей мамы, пишем тебе письмо. У нас все хорошо, мама твоя здорова, я работаю в Моспроекте. Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь. Варя».
Он еще раз перечитал эти строки: «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь…» Боже мой! Как бы он хотел знать, что она сейчас делает, видеть ее, слышать, прикоснуться к ней, провести рукой по ее лицу… «Как бы я хотела… Как бы я хотела…» Он испытал острое, щемящее чувство любви и влечения к этой девочке, он представил себе вдруг ее здесь, у него…
У него забилось сердце, он встал, прошелся по комнате, взял себя в руки, просмотрел газеты за август, сентябрь, во поминутно брал письмо и перечитывал эти строки: «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь…»
Все еще впереди, черт возьми, все еще впереди! У него есть Варя, теперь он это твердо знает. «Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь…» Есть Варя, есть мама, люди вокруг, есть его думы, его мысли, все, что делает человека человеком.
Сквозь маленькие квадратные оконца в комнату проникали солнечные лучи. В избе было хорошо натоплено, тепло и уютно. Ничего, можно жить! Тем, у кого нет крыши над головой, тем плохо.
Вошел кто-то в сени, потоптался, смахнул веником снег с валенок, открыл дверь. Это был Всеволод Сергеевич.
— Заходите, — обрадовался ему Саша, — раздевайтесь.
Всеволод Сергеевич снял шубу, шапку, размотал шарф, положил на печь рукавицы… Прошелся по комнате, потирая озябшие руки, кивнул на стол.
— Почту разбираете?
— Да, много пришло. У вас, наверное, тоже?
— И что нового? — ответил Всеволод Сергеевич вопросом.
— Особенного ничего… Письма от матери, от друзей. Я им рад.
— Конечно, конечно, — точно не слыша его, ответил Всеволод Сергеевич.
— Что с вами? — спросил Саша. — Вы чем-то озабочены?
— Плохие дела, Саша, плохие, — Всеволод Сергеевич продолжал ходить по комнате и все тер и тер руки.
Первая мысль мелькнула — Соловейчик… Неужели поймали?
— Да? А что произошло?
Всеволод Сергеевич остановился против Саши.
— Первого декабря в Ленинграде убит Киров.
— Киров? — растерянно повторил Саша. — Кто его убил?
— Подробностей не знаю. Передано правительственное сообщение: первого декабря в шестнадцать часов тридцать минут в городе Ленинграде, в Смольном от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса, погиб Киров. Стрелявший задержан. Его личность выясняется.
— У вас есть газета?
— Газеты у меня нет, но это точно. Есть и второе сообщение — убийца некий Николаев. И третье — дела о терроре рассматриваются в течение десяти дней без участия сторон, то есть без защиты, никаких обжалований, никаких помилований, расстреливать немедленно по вынесении приговора. Вот так, Саша! «Убийца, подосланный врагами рабочего класса», ничего себе…
— Что вы находите особенного в этих словах? Не в них суть.
— Вы так думаете? — ответил Всеволод Сергеевич. — «Убийца, подосланный врагами рабочего класса» — и тут же «личность стрелявшего выясняется». Как же это так, где логика? Личность еще неизвестна, но уже известно, кем он подослан… Непонятно, непонятно… Впрочем, очень понятно…
— Киров, говорят, был хороший человек, хороший оратор, любимец партии. Кто посмел поднять на него руку?
Всеволод Сергеевич сел на лавку, откинул голову к стене.
— Кто бы это ни сделал, Саша, могу сказать вам с полной уверенностью; наступают черные времена.
1966-1983, Москва.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
20 июня 1944 года гвардейский стрелковый корпус, которым командовал генерал Максим Иванович Костин, прибыл в район станции Рафалувка, западнее города Сарны, и расположился в лесах восточнее Ковеля.
Передислокация была произведена скрытно. Войска разгрузились на малозаметных разъездах и полустанках и, тщательно маскируясь, ушли в леса. Генерал Костин приказал передвигаться только ночью, запретил купаться и стирать белье в реках и озерах, запретил радиосвязь, приказал свести к минимуму телефонные разговоры, шифруя их и кодируя.
Максим Иванович Костин командовал полком под Москвой, дивизией в Сталинграде. На Северском Донце принял корпус, участвовал в Изюм-Барвенковской и других наступательных операциях, освобождении Донбасса, форсировании Днепра, боях на реках Ингул и Южный Буг, освобождении Одессы. Падали рядом люди, много людей, Максим Иванович подписывал сводки потерь: убитые, раненые, пропавшие без вести. Люди, их жизнь и смерть была слагаемыми войны. Приказы, которые он отдавал, тоже были слагаемыми войны и выполнялись неукоснительно. За добродушием генерала скрывалось умение подчинять людей поставленной задаче, за простоватостью — гибкий ум военного тактика, способного принимать смелые, неожиданные решения, за внешней покладистостью — тонкое понимание служебных отношений, умение маневрировать в нужных обстоятельствах. Его знал и ценил Жуков, это создавало некоторые личные сложности с командованием армии, но простота и добродушие этого высокого, грузноватого для своих тридцати пяти лет молодого генерала, его открытое крестьянское лицо обескураживали даже грозного командарма Чуйкова.
- Вечный свет - Фрэнсис Спаффорд - Историческая проза / Русская классическая проза
- Два портрета неизвестных - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Краденый город - Юлия Яковлева - Историческая проза
- История Хэйкэ - Эйдзи Ёсикава - Историческая проза
- Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения - Виктор Поротников - Историческая проза
- Золото бунта - Алексей Иванов - Историческая проза
- Забытые хоромы - Михаил Волконский - Историческая проза
- Сквозь три строя - Ривка Рабинович - Историческая проза
- Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев - Историческая проза
- Чингисхан - Василий Ян - Историческая проза