ржавая, а холодильник по-прежнему нуждался в том, чтобы в него сунули кусок льда.
Всю ночь я ломала голову, стоит ли пересказать родителям то, о чем сообщил коронер. Что, если в газете напечатают еще одну заметку, в которой упомянут про аборт? Вот будет удар! Аборты запрещены законом. Я слышала, что в старших классах нашей школы девочки, случалось, беременели, и тогда их обычно отправляли к родне, куда-нибудь в глушь, подальше. Одна из Розиных одноклассниц вроде бы сделала аборт у врача, но это было до того засекречено, что большинство из нас не осмеливалось даже рот открыть по этому поводу.
Однажды, еще в лагере, я дома зачла вслух заметку из газеты “Пасифик ситизен”, которую издает Японо-американская гражданская лига. Там говорилось о докторе-иссее из свободной части Аризоны, которого приговорили к тюремному заключению за то, что сделал аборт женщине-хакудзинке. “Ну и ну”, – осуждающе произнесла мама, и больше, чем слово “аборт”, ее возмутили слова “тюремное заключение”. Было ясно, что раз уж ты сделал аборт, то не говоришь об этом и уж точно не должен быть уличен.
И как, ввиду этого, я заикнулась бы об аборте?
Розин чемодан я спрятала в бельевой шкаф, чтобы родители сразу на него не наткнулись. Им и без того досталось, зачем лишний раз напоминать, что сестры больше нет.
– Мы еще не договорились о похоронах, – сказала мама перед уходом.
– Я возьму это на себя, – вызвалась я, и ее нахмуренное лицо сразу разгладилось. – На какой день назначить? На выходные?
– Чем раньше, тем лучше.
– Ты имеешь в виду, можно даже и завтра?
Мама взглянула на папу, не за советом, а чтобы проверить его душевное состояние.
– Завтра было бы хорошо…
– Если только мы не найдем сигото, – встрял папа.
Мы с мамой знали, как нелегко будет двум пожилым японским переселенцам найти приличную работу, особенно такую, которая не связана с готовкой или уборкой.
– Ну, мы пошли, иттекимасу, – сказала мама, как делала каждый раз, когда выходила из дома; это было так обычно, так буднично. Японская фраза ложилась на мою шею, как теплая мазь. Папа, напротив, только кивнул, будто я просто знакомая, с которой он столкнулся на улице.
Я только успела наскоро ополоснуться в душе под коричневатой водой и надеть платье из хлопка, как раздался стук в дверь.
– Кто там? – спросила я, застегивая последнюю пуговицу у ложбинки на шее.
– Харриет Сайто. Я живу на втором этаже. – Голос звучал бодро и твердо, напомнив мне мою учительницу из начальной школы.
Я открыла дверь. Харриет оказалась нисейкой, как я, среднего роста, с высоко уложенными темно-каштановыми завитками. Мне стало стыдно за свои кошмарные бигуди. Нужно спросить, кто ей делал прическу.
– Я работаю с мистером Тамурой в Агентстве по переселенцам.
Она протянула мне термос и крафтовый пакет с чем-то.
– Я подумала, что вам пригодится съестное.
С благодарностью все приняв, я пригласила ее войти. В термосе был горячий кофе, а в пакете – газетка “Пасифик ситизен”, буханка хлеба и клубничный джем. Я узнала банку: она была такой же, как та, которую Роза использовала в ванной вместо стаканчика.
– О, спасибо большое.
Незатейливые эти дары показались дороже злата.
– И не стоит волноваться, что в “Пасифик ситизен” напишут про Розу. Я случайно услышала, как мистер Тамура сказал, что собирается этим заняться. Он постарается, чтобы и во “Фри пресс” ничего не попало.
Я не знала, что на это ответить. С одной стороны, хотелось уберечь от досужей болтовни, особенно лагерных сплетников, и память сестры, и нашу частную жизнь, но, с другой стороны, уважительно ли это по отношению к Розе, вести себя так, словно ничего не случилось?
Харриет, должно быть, почувствовала мои метания, потому что направилась в наш кухонный уголок, проверила, включается ли плита, распахнула дверцу шаткого холодильника. “Вам понадобится лед”, – заключила она, порекомендовав развозчика льда, который значился в одной из брошюр, оставленных мистером Тамурой.
Мы сели за стол, и я постаралась запомнить все полезные сведения, которыми она сочла нужным поделиться, в том числе и насчет того, где лучше причесываться. Хорошую парикмахерскую держит в отеле “Марк Твен” семья, прибывшая в Чикаго из лагеря Амаче в Колорадо.
– Они сделают вам скидку, когда и вы обоснуетесь.
Я маленькими глоточками пила кофе из колпачка термоса, смакуя каждую каплю.
Харриет посмотрела в пол.
– Мой брат погиб на войне. Я знаю, каково вам сейчас.
Я вскинулась.
– В Европе?
Она кивнула.
– Да, в Италии. Месяц назад.
– Это ужасно.
– Поминальную службу родители устроили в лагере. Я была здесь и туда попасть не смогла. Не странно ли, правда, что, стоит только выйти из лагеря, как становится сложно туда вернуться?
Горькая ирония этого замечания отозвалась и во мне. Да, трудно смириться с мыслью, что прощаться с погибшим сыном родителям Харриет пришлось за колючей проволокой.
– Он и так знает, что я люблю его, – сказала она в настоящем времени, будто он еще жив.
Речь об этом она завела, чтобы утешить, но меня охватил гнев. Почему наши родные должны погибать, а нас вырвали из родных гнезд?
Завинтив крышку термоса, я объявила:
– Собираюсь сегодня сходить в полицейский участок.
– Зачем?
– Хочу забрать оттуда вещи сестры.
– Мистер Тамура может сделать это за вас, и вам не придется сталкиваться со всем… неприглядным.
– Нет, я хочу сама.
Если она, Харриет, сумела смириться с тем, что ее брата убили за океаном, то я не такая, я из другого теста.
– Кроме того, мистер Тамура сказал, что мог бы одолжить вашей семье денег на похороны.
Папа, скорей всего, отверг бы подобное предложение, но вряд ли у нас есть выбор. Каждому, когда мы уезжали из лагеря, выдали по двадцать пять долларов от Комитета по делам беженцев, и еще у меня имелось около десяти долларов, заработанных в отделе снабжения в Манзанаре. Большая часть этих денег пошла на оплату квартиры.
– А насчет погребения обратитесь в “Кланер”. Это в двух кварталах отсюда, – сказала Харриет. – Мистер Тамура уже там предупредил. Вы будете первыми из нас…
Закончить фразу она не смогла, а я не собиралась ей помогать. Харриет стало неловко, она поднялась с места и извинилась: ей пора, она уже опаздывает на работу. Я предупредила ее, что она может встретиться там с моими родителями, которые час назад пошли в Агентство в надежде устроиться на работу.
– Это хорошо, – сказала она, – что они собрались пораньше. Иногда там приходится ждать целый день.
– Только вы, если столкнетесь случайно с ними, сделайте одолжение, не говорите
