Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А хрен его знает. На Урале?
– Совершенно верно. Значит, если ты хочешь бороться со злом, надо ехать на Урал, где окопалось зло. Понял? Отлично. Но есть и другая причина. Видишь ли, Боря, твоя одержимость разрушением – это болезнь, и тяжелая. И психотерапия тебя не спасет. Ты сколько лет актуальным искусством занимаешься?
Мухин попытался мысленно подсчитать годы, прошедшие после псковского озарения, но их оказалось так много, что он только махнул рукой.
– Мы с ним еще в ХУШО познакомились, – подал реплику Валя.
– Ага, значит, лет десять как минимум… Послушай, а тебе не приходило в голову, что ты всю жизнь занимаешься вовсе не искусством, а художественной критикой?
– Как?
– Ну, то одного художника покритикуешь, то другого. Или всех сразу. Ты ведь, в сущности, не перформансы делал. Ты громил те или иные виды современного искусства.
– Точно! – хлопнул себя по коленям Валя. – Мы же с ним вроде как антиподы были. Меня от реализма тошнило, а его от провокаций. Вот и крушили оба, каждый свое, по медицинским причинам. На самом деле мы вовсе не художники…
Повисла пауза.
– Не совсем так, – с трудом заговорил Мухин. – Все сложнее. Мы ведь с тобой не сразу встретились. Сначала я был художником. Коров рисовал, пейзажи. Но потом понял, что реальность воссоздать нельзя. И мне откровение было, знак свыше: иди, мол, и круши. Пошел ломать, а что делать? А с годами до того доломался, что стал главные провокации в истории искусства доводить до абсурда, то есть тоже разрушать. Ну и запутался в конце концов совсем, уже сам не понимал, за что я и против чего.
– Да… – вздохнула Галя. – Случай запущенный, хронический. А в последний раз ты что разрушать собирался?
– В последний раз… Ну, думал тут одну картину медом намазать и мух напустить. Ван Гога.
– И зачем? При чем тут вообще Ван Гог?
– Ну как… чтобы заметили, короче. Меня же слили совсем. А после этого скандал бы вышел знатный.
Валя с Галей переглянулись.
– Что тут скажешь… – вздохнула Галя.
– Это тебя, Борис, Бог уберег, что я там оказался! – торжественно объявил Валя. – И тебя, и Винсента.
– Боря, а ты сам-то понимаешь, как ты опустился? – спросила Галя. – Ты ведь уже не миссию какую-то выполняешь, типа «иди и круши». И даже не прославиться желаешь. Ты просто хочешь во что бы то ни стало понравиться кураторам – вот и все твои цели.
– Ну да, – опустил голову Мухин, – так и есть. Я пока с Малашей жил, еще понимал, что зачем. А бросила она меня – и как в лесу заблудился.
– А почему бросила?
– Ну… не то чтобы бросила… Творческие разногласия, короче. Я из ХУШО ушел, а она осталась. Поговорили крупно на прощанье. В общем, все из-за того же Кондрата. Мне бы в Бразилию… Или за справедливость… Запутался я.
– Понятно. Итак, подведем итоги. Случай, повторяю, застарелый, хронический и запущенный. В первоначальном анамнезе – бред собственной избранности, типа «я ангел-разрушитель, повелитель мух». Потом все это, как водится, выродилось в обычный свинячий цирк, который вы называете актуальным искусством. Борис, ты что молчишь? Согласен?
– Я… да, согласен.
– А если согласен, чего же ты от меня хочешь? Нет, я могу, конечно, побеседовать, успокоить. Отварчиком медовым напоить. Ты пей, пей! Но вылечить тебя я не могу. Тут нужна твоя собственная воля плюс правильный наставник. И лучше всего тот, кто сам через такое прошел. В общем, надо тебе, Боря, ехать к Силычу.
– К кому?
– Я знаю! – снова влез Валя. – Силыч – это целитель такой. Врач, художник, мудрец.
– Суслик, пожалуйста, дай нам поговорить. В общем да, он вроде целителя, а может, и художника, для кого как.
– Погоди-ка… – сообразил Беда. – Это не тот… ну, поджигатель покаявшийся?
– Можно и так сказать. Группа «Вопряки́». Слышал?
– Ну еще бы! Селиванов? Березовая роща? Да как же мне их не знать! Классика провокации. Я им даже подражал когда-то, когда совсем дураком был. Но это было черт знает в каком году; я тогда только-только актуальную дверцу открыл. Надо же! Сто лет про него не слышал.
– Ничего удивительного. Просто он с тех самых пор живет в Прыжовске.
И Галя рассказала Беде историю художника Петра Селиванова по прозвищу Силыч.
* * *Кумиры мухинской юности – участники шок-группы прямого действия «Вопряки» – занимались в основном утилизацией подростковой агрессии. Эти рослые, под два метра, недоросли хулиганили совсем по-детски: били бутылки о стены, дрались, срывали шапки с прохожих, а также проводили соревнования по смешанным видам спорта, дополняя, скажем, правила футбола правилами бокса, причем состязались на самых людных улицах Москвы.
Но самой известной акцией вопряков стало сожжение березовой рощи.
Дело было поздней осенью, и облитые бензином мокрые дрожащие березки никак не хотели разгораться. Когда примчались пожарные, вопряки сами помогли им потушить немногочисленные очаги возгорания, а после без лишних разговоров полезли в милицейский «воронок». Ни следователи, ни журналисты не смогли добиться от членов группы внятных объяснений их поступка, однако впоследствии те из них, кто очутился на Западе, попытались выдать поджог за экологическую акцию, и это им удалось.
После победы капитализма группа распалась. Трое из четверых вопряков продолжили свою деятельность в Европе, где в начале девяностых любили поглазеть на постсоветскую агрессию и порассуждать о том, что надо дать многострадальному народу возможность изжить психологическую травму. Постсоветскую травму ушлые вопряки изживали с большим энтузиазмом. Один из участников группы, Коля Шебуршин, сделался чуть ли не символом нового российского искусства. Двое других звездного статуса не достигли, но прославились достаточно, чтобы никогда больше не работать и лишь время от времени устраивать перформансы. А вот четвертый вопряк отказался от верного места у кормушки и впал в противоположную крайность. Петр Селиванов не только остался в России, но и переехал на свою малую родину – в город Прыжовск, где ему достался по наследству домик с огородом. И там он внезапно и необратимо, как евангельский Савл, отрекся от прежней жизни и обернулся целителем Силычем.
– Как это произошло, никто толком не знает, – рассказывала Галя. – Только слухи ходили. Решил, говорят, Селиванов как-то раз вечером картошки с луком пожарить. Выдернул три луковицы, начал чистить и на сковородку крошить. Одну покрошил, вторую и едва взялся за третью, как вдруг замер. Луковка-то оказалась тихая, ясная; золотой огонек внутри так и светится. Залюбовался на нее вопряк, а потом словно током его пробило. Понял Петр Селиванов, что родился он на свет не для того, чтобы изжить постсоветскую травму, а чтобы помогать Господу Богу выращивать такую вот красоту. И еще понял он, что нет выше задачи, чем примирение противоположностей.
С тех пор Силыч сделался художником-агрофантастом. Конечной целью он поставил создание гармоничного мироустройства, но начал с самого простого: стал бороться за дружбу растений. Высаживал у себя в полевой мастерской что-нибудь несовместимое – скажем, картошку с фасолью или виноград с капустой – и ждал, что получится. Ждал терпеливо, подолгу, а если ничего не выходило – пересаживал, менял виноград на дыню, снова ждал, снова пересаживал, и таким образом потихоньку продвигался к вселенской гармонии. Добиться идеала было, разумеется, непросто. Силычу иногда казалось, что после многих лет труда расстояние до цели не сократилось ни на йоту, но он не падал духом и упорно продолжал опыты. В процессе духовного роста ему довелось пережить серьезный кризис. Говорили, что агрофантасту явился во сне с проповедью сам Махатма Ганди, после чего художник стал сеять без разбора и системы, как на душу ляжет, а сам прекратил есть даже овощи и питался одной простоквашей. Эта дорога несомненно вела к окончательному освобождению, однако отдать концы Силыч не успел. После двух недель на простокваше он понял, что на столь прямом пути нет заслуги, и вернулся к истоку.
В мирных занятиях сельским трудом протекли годы, показавшиеся бурными всему населению страны, кроме Петра Селиванова. Крестьянская жизнь сделала Силыча спокойным, рассудительным и доброжелательным. Он отпустил бороду, стал говорить неторопливо и даже немного окать. Людям, не знавшим его раньше, и в голову не могло прийти, что этот почтенный, благообразный старик в молодые годы был способен скакать в мешке по улице Горького, ныне Тверской, с городошной битой в руках, догоняя коллегу по искусству, или поджигать кудрявые березки. У бывшего вопряка не только исчезла склонность к агрессии, но начали расти, как мышцы у культуриста, гипертрофированные формы смирения. Чтобы их нарастить, пришлось приложить немало усилий. Силыч самоотверженно не противился злу, как мог подчинял себя чужой воле, и в актуальных кругах заклубились странные слухи о том, что кротким агрофантастом помыкают какие-то прохвосты.
- Живые и мёртвые - ОПГ Север - Контркультура / Фэнтези / Прочий юмор
- Законы Мёрфи - Джон Мерфи - Прочий юмор
- Привет, офисный планктон! - Светлана Рощина - Русская классическая проза / Прочий юмор
- Человек без истории - Николя Карро - Прочие приключения / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Развесёлые статьи и юморески на любой вкус - Андрей Арсланович Мансуров - Историческая проза / О войне / Периодические издания / Прочий юмор
- Всеобщая история обработанная Сатириконом - Надежда Лохвицкая - Прочий юмор
- Рубаки. Том 6. Тень Везенди - Хадзиме Кандзака - Прочий юмор
- Затея - Александр Зиновьев - Прочий юмор
- Люди хаоса - Андрей Эдуардович Кружнов - Драматургия / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Адриан Моул и оружие массового поражения - Таунсенд Сьюзан Сью - Прочий юмор