Форма входа
Читем онлайн Песни каторги. - В. Гартевельд
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Несомненно, что сочинение этих песен принадлежит каким-нибудь местным пиитам, которые пустили их в толпу арестантов и занесли, таким образом, в цикл тюремных песен. Не задумались и арестанты принять их в руководство: благо песни в некоторых стихах близки к общему настроению духа, намекают (не удовлетворяя и не раздражая) о некоторых сокровенных думах и, пожалуй, даже гадательно забегают вперед и кое-что разрешают. Не гнушаются этими песнями арестанты, потому что требуют только склада (ритма) на голосе (для напева), а за другими достоинствами не гоняются. Такова, между прочим, песня ссыльных, любимая ими:
Уж ты, матушка Рассея, Выгоняла нас отцеля (2-жды), Нам отцеля (отселя) не хотелось (2-жды) Сударушка не велела, (2-жды), Любить до веку хотела (2-жды). Как за речкой за Дунайкой (2-жды),Красные девушки там гуляли,Промежду собою речь говорили,Все по девушке тужили: —Что на девушку за горе,Что на красну за такое?С горя ноженьки не носят,Белы ручки не владают;С плеч головушка скатилась,По кроватке раскатилась,Дружка милого хватилась.
Однако некоторым достоинством и даже искусством, обличающим опытного стихотворца, отличается одна песня, известная в нерчинских тюрьмах и предлагаемая как образчик туземного, сибирского творчества. Песню подцветили даже местными словами для пущего колорита: является омулевая бочка — вместилище любимой иркутской рыбы омуля, во множестве добываемой в Байкале и, в соленом виде, с достоинством заменяющей в Сибири голландские сельди; слышится баргузин, как название северо-восточного ветра, названного так потому, что дует со стороны города Баргузина и замечательного тем, что для нерчинских бродяг всегда благоприятный, потому что попутный. Наталкиваемся в этой песне на Акатуй — некогда страшное для ссыльных место, ибо там имелись каменные мешки и ссыльных сажали на цепь, Акатуй — предназначавшийся для безнадежных, отчаянных и почему-либо опасных каторжников. В середине песни вплываем мы и в реку Карчу — маленькую, одну из 224 речек, впадающих в замечательное и знаменитое озеро- море Байкал.
Славное море, привольный Байкал!Славный корабль — омулевая бочка!Ну, баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалечко.Долго я звонкие цепи носил,Душно мне было в горах Акатуя!Старый товарищ бежать пособил: Ожил я, волю почуя. Шилка и Нерчинск не страшны теперь, Горная стража меня не видала, В дебрях не тронул прожорливый зверь, Пуля стрелка миновала. Шел я и в ночь и средь белого дня, Вкруг городов я просматривал зорко, Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой. Весело я на сосновом бревне Плыть через глубокие реки пускался, Мелкие речки встречалися мне — Вброд я чрез них преправлялся. У моря струсил немного беглец: Берег крутой, а и нет ни корыта. Шел я Карчой и дошел, наконец, К бочке, дресвою замытой. Нечего думать — Бог счастье послал: В этой посуде и бык не потонет; Труса достанет и на судне вал, Смелого в бочке не тронет. Тесно в ней жить омулям — Мелкие рыбки, утешьтесь словами: Раз побывать в Акатуе бы вам, — В бочку полезли бы сами. Четверо суток ношусь по волнам, Парусом служит армяк дыроватый, Близко виднеются горы и лес: Мог погулять бы и здесь, да бес Тянет к родному селенью (конца нет).
Вот, стало быть, и барин какой-то снизошел подарком и написал арестантам стихи, на манер столичного способа, к которому прибегали стихотворцы и водевилисты, желавшие приголубить и задобрить трактирных половых, банщиков и клубных швейцаров.
Около той же темы ходил и автор следующей, так называемой бродяжьей песни.
Обойдем мы кругом моря, Половину бросим горя; Как придем мы во Култук, Под окошечко стук-стук. Мы развяжем торбатейки, Стрелять станем саватейки. Надают нам хлеба-соли Надают и бараболи (картофеля). Хлеба-соли наберем, В баньку ночевать пойдем. Тут приходят к нам старые И ребята молодые. Слушать Франца-Венцеяна, Про Бову и Еруслана; Проводить ночь с нами ради, Хотя пот течет с них градом. Сибиряк развесит губы На полке в бараньей шубе…
Арестанты — повторим опять — ничем не брезгают: они берут в тюрьму (хотя там и переделывают по-своему) также и песни свободных художников, какими были, например, поэты Лермонтов и Пушкин. Берут в тюрьму (и только переиначивают немного) и песню, сложенную на другом русском наречии и тоже поэтом и художником, каким был, например, известный малороссийский разбойник Кармелюк. В то же время поют арестанты: «Ударил час — медь зазвучала», но, разумеется, с приличною прибавкою: «Ударил час — цепь зазвучала и будто стоны издала; слеза на грудь мою упала, душа заныла — замерла». Поют арестанты и «Лишь только занялась заря» и «Проснется день моей красы», «Прощаюсь, ангел мой, с тобою» и «Я в пустыню удаляюсь», «Взвейся ласточка — вскружися», и «Во тьме ночной ярилась буря», и «Не слышно шуму городского» — все те, одним словом, песни, которые близко подходят своим смыслом к настроению общего тюремного духа. В особенности распространена последняя:
Не слышно шуму городскогоВ заневской башне тишина,И на штыке у часовогоГорит полночная звезда.
Распространена тем более эта песня, что в ней есть и бедный юноша — ровесник младым цветущим деревам, который в глухой тюрьме заводит песню и отдает тоску волнам. Выражено и прощанье с отчизною, родным домом и семьею, от которых узник за железною решеткою навек сокрылся, и прощанье с невестою, женою и тоска о том, что не быть узнику ни другом — ни отцом, что застынет на свете его место и сломится его венчальное кольцо. Выражена в песне и надежда: «Есть русский царь в златой короне: горит на нем алмаз златой», — и мольба: «Яви ты милость нам на троне: будь нам отец, — помилуй нас!» «Устроил я себе неволю (поет песня дальше), мой жребий — слезы и тоска, и горестную эту долю соделала рука моя», — и заключает так: «Прошла уж ночь — и на рассвете златой луч Феба воссиял, но бедный узник в каземате все ту же песню запевал». Рекомендуют арестанты и своих авторов в большом числе (из заклятых торбанистов), но мы песни их приводить не станем за бесплодностью содержания и уродством формы. Но вот, для образца, та песня, в которой извращен Лермонтов:
Между гор то было ЕнисеяРаздается томный глас,Как сидит несчастный мальчикСо унылою душой.Белы рученьки ломает,Проклинал судьбу свою:Злонесчастная фортуна,Ты на что родишь меня?Все товарищи гуляют,Забавляются с друзьями,Только я, несчастный мальчик,Уливаюся слезьми.Вы подайте мово друга,Коня вороного мне:Уж ты конь, ты лошадь добра!Заодно со мной страдай!Там звери люты возрычали,Растерзать тебя хотят.Не ходи, несчастный мальчик,Лишь погибель там твоя.Я взял бы себе друга —Свово доброго коня:На тюрьме-то там высокойДверь тяжелая с замком.Черноокая далекоВ пышном тереме своем.На коня потом вскочу,В степь, как вихорь, улечу.Лишь красавицу милуюПрежде сладко поцелую.
У этой песни есть двойник, как будто переделка Пушкина:
Сидел молодец в темнице,Он глядел на белый свет,На чернобровую девицу,На сивогривого коня. —Я б на конечка садился,Словно б пташка полетел.Весело б с милой встречался —Со полуночной звездой. —Ах! до зари бы не сиделаВ новой спальне под окном,Я украдкой не дарила бЗолотым с руки кольцом.Я слила б из воску ярогоЛегки крылышки себе:Я б спорхнула, полетела,Где мой миленький живет.
Живет мой за реченькой далеко,А я, млада, за другой. —Если любишь ты меня, —Перейди, радость моя! —Я бы рада перешла,Переходечку не нашла;Переходечек нашла —Лежит жердочка тонка [36].
Третья песня, приписываемая Кармелюку, с меланхолическим оттенком в напеве, досталась нам только в нескольких куплетах и притом в том виде, как сохранилась она в сибирских тюрьмах. Сам Кармелюк в сибирских тюрьмах, как сказано выше, жил, будучи сослан туда с Волыни за разбой. До ссылки он жил у своего пана в буфетчиках, наблюдал за посудою и серебром. Серебро украли, подозрение пало на Кармелюка; его бил пан почти ежедневно, Кармелюк не стерпел и ушел в бега. Его снова преследовали, он решился мстить: поджег панский дом, собрал головорезов, начал разбойничать, был пойман, наказан и сослан. Возвращаясь на родину из Сибири, через Урал, как говорит предание, переплыл на воротах (дощатых от казачьей хаты). На родине продолжал разбойничать, заступаясь за холопов и преследуя панов на всяком месте, по всякому вызову обиды крестьянской. Похождениями своими он наполнил всю Волынь; слава о нем распространилась по всему югу. Рассказы о его подвигах составляют целую эпопею, которая ждет своего рассказчика. По рассказам этим, он один из героев народных (может быть, последних), отстаивавших с энергией, последовательностью и благородством казачью волю и долю от панского произвола. Популярность его доказывается не одними песнями, которые распевает вся южная Русь. Предание уверяет, что он не загубил ни одной души человеческой и был рыцарем в лучшем облагороженном смысле. Во время своих похождений на Волыни, представляющих ряд честных поступков, он два раза был схвачен. Один раз спасся тем, что, идучи под конвоем солдат в тюрьму, встречен был в лесу паном, ехавшим в карете. Пан спросил, кого ведут, и, узнав, что Кармелюка, ругал его, упрекал в злодействах. Когда Кармелюк убедил его, упреками в битье лежачего и несчастного, на денежную помощь и пан отворил дверцы, чтобы подать злотку, а Кармелюк подошел принять милостыню, — дверцы кареты захлопнулись после того, как Кармелюк был схвачен и посажен в карету, в виду оторопевших конвойных, его переодетыми хлопцами-сообщниками. Другой раз, посаженный в тюрьму, убежал из нее и увел вместе с собою союзников в темную и бурную осеннюю ночь таким образом. Тюрьма стояла вблизи оградного частокола. Кармелюк выломал железную решетку в окне, связал рубашки арестантов в длинную веревку; на конце привязал камень и конец этот забросил между остриями острожных палей: сделался мост. По мосту этому ушли утеклецы в лес и на волю. Убит он был в хате своей коханой, подкупленной паном, в то время, когда шел к ней на свидание через сени, в которых засел паныч с товарищами. Убит был — по преданию — из ружья, заряженного пуговицею, как характерник (колдун). Когда проходил через сени, в темноте показались головы преследователей. Почуяв недоброе, Кармелюк спросил любовницу и успокоился, что это овцы. В это время пуля угодила ему в лоб и положила на месте. При этом народное предание прибавляет, что паныч с товарищами были сосланы в Сибирь за убийство, так как на подобное преследование никто их не уполномочивал, а Кармелюк не был тем злодеем, который был бы достоин смерти. Вот его песня:
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Песни каторги. - В. Гартевельд бесплатно.
Похожие на Песни каторги. - В. Гартевельд книги
- Наша первая революция. Часть II - Лев Троцкий - Публицистика
- Воду реки Жем (Эмба) на пользу жителям нефтяного региона - Шакиржан Касымов - География / Публицистика
- Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - Вячеслав Гречнев - Публицистика
- Последний бросок на Юг - Владимир Жириновский - Публицистика
- Отрывки из путешествия по Сибири - Никита Бичурин - Публицистика
- Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки - Яков Гордин - Публицистика
- Священные камни Европы - Сергей Юрьевич Катканов - Публицистика
- Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов - Прочая документальная литература / Публицистика
- Саморазвитие по Толстому - Вив Гроскоп - Культурология / Публицистика
- Самовлюбленные, бессовестные и неутомимые. Захватывающие путешествия в мир психопатов - Джон Ронсон - Психология / Публицистика
