Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы шли к отеческим гробам,
А тут бедлам, —
проникает в толщу российского этноса:
Родства не помнят – ни Ивана,
Ни Моисея, ни Ноя, – к чему им эти пазлы!
Все то, что тяжелей стакана,
Заведомо из рук выскальзывает.
Их вид смешон, убог, нелеп,
И образ жизни почти что скотский.
Они только и делали, что сеяли хлеб,
Но в холодную землю ложились не хуже,
чем предки Бродского.
Надо ли говорить, что финальный вывод этих экскурсов в то, что дано по праву и по обязательствам происхождения, у Алексея Улюкаева остается всецело в пределах классической парадигмы:
…я лучше с ними буду пить горькую,
Чем без них – дольче виту.
Или вот еще:
Так жизнь гнобят – свою, чужую.
Совсем не понимают нас
И нажираются на раз,
Падут – и в ус себе не дуют.
…Но я люблю их.
Вот весь сказ.
Примиряющие уроки Лермонтова (Люблю отчизну я, но странною любовью. / Не победит ее рассудок мой…) и Блока (Да, и такой, моя Россия, / Ты всех краев дороже мне) усвоены автором «Чужого побережья» накрепко, приняты как самая что ни на есть последняя истина. Но читателю, и в этом сила стихов, их самородность, передается не только финальный вывод, но и то, с какой надсадой, с каким раздражением и превозмоганьем самого себя достигается этот вывод.
Хотя… Если соотечественники, свойственники и сродственники совсем не понимают нас, то, может быть, и в самом деле есть какая-то ошибка в наших душах? И это еще один предписанный традицией маршрут: зрачками в душу.
Следуя этим путем, многие и многие русские поэты-современники за тридцать лет, «пропущенных» автором «Чужого побережья», наговорили о себе столько гадостей, понараскрывали в себе столько богомерзких тайн, что напрочь утратили возможность (и желание) хоть в какой-то мере служить нравственным ориентиром для читателей. Этот вариант бессудной расправы с самим собою – я правду о тебе (и, в особенности, о себе) порасскажу такую, что хуже всякой лжи – не по Алексею Улюкаеву. Говоря о себе, он в стихах откровенен, но не бесстыден, открыт, но не распахнут, и, видит Бог, этому неприятию лирического эксгибиционизма, вошедшего в моду, этой нравственной опрятности и сдержанности веришь больше, чем лихой исповедальности, где всё – будто (и действительно) на продажу.
Как веришь и тому, с какой деликатностью и с каким прямодушием поэт говорит о возрасте, старении и – увы, увы – о близящемся уходе из нашей с вами юдоли. Конечно, для мальчиков не умирают Позы, и да здравствует вера в собственное бессмертие, но, как сказал совсем другой поэт, поэзия – дело седых, / Не мальчиков, а мужчин, / Израненных, немолодых, / Покрытых рубцами морщин, / Сто жизней проживших сполна / Не мальчиков, а мужчин, / Поднявшихся с самого дна / К заоблачной дали вершин. Мальчикам стихи Алексея Улюкаева читать, действительно, не стоит: поздний опыт зрелого ума возрасту иному не годится. А вот тем, кто постарше, – в самый раз. Ибо им (нам) тоже хочется всё – весь свой (хваленый) интеллектуализм и все свои (в трудах добытые) преимущества – бросить ради самых-самых грубых радостей:
Меняю первородство на чечевичную похлебку
И бабу, у которой я не первый.
Требования к похлебке: едкая, к бабе – ёбкая,
И желательно не полная стерва.
С подлинным верно.
И ибо им (нам) тоже знакомо молящее – хоть так:
Вся эта жизнь, короткая – как прежде,
Казалась длинной юному невежде.
Неужто кончится? Берет тоска и…
Не отпускает
Что там вера, что надежда… —
хоть этак:
Ты только дай нам знак: уже не рано.
И мы уходим. Тихо. По-английски.
…А можно я еще чуть-чуть побуду?
Впрочем, жизнь хороша, особенно в конце, – сказал старший современник Улюкаева. А сам Улюкаев охотно взял ту же ноту, изобилием восклицательных знаков заглушая такую понятную и уже тем самым простительную печаль:
Но до чего же (все то же – дожили, боже!)
Жизнь хороша – хоть вприпрыжку, хоть еле дыша!
К черту пророчества! Рано итожить!
…Жизнь хороша!
Ведь и в зрелом возрасте многое доступно. Работа. Семья. Путешествия. Перечитывание любимых книг. Или, например, игра в слова и со словами, которой Алексей Улюкаев предается, кажется, сверх всякой меры. Мне-то все эти гремушки (ну, типа за горизонтом на горе зонтик или керосинь с нами в синь) видятся едва ли не единственной в стихах «Чужого побережья» приметой самозабвенного дилетантизма, но… Будем снисходительны к автору – когда столько лет работаешь с цифрами, диаграммами и графиками, как же не взмолиться: Ну дайте же вы мне пографоманить. / Манить, подманивать словечки на местечки, / В которых их прикармливал заранее.
Стихи для Алексея Улюкаева – только отдушина, вне всякого сомнения. Антракт – между действием и действием. Или, простите уж совсем непочтительную параллель, – кулуары, где можно наконец-то расслабить галстучный узел и где часто говорится что-то вроде бы и не обязательное, но если вдуматься, то самое важное, проявляющее личность.
То, чему сам поэт дал название – отросток малый. И что я рискую назвать неуклюже, но точно – неисчерпываемым остатком.
Абсолютно необходимым для самого поэта.
Да и для читателя не лишним.
Примечания
1
Иосиф Александрович Бродский.
2
Лауреат Сталинской премии.
- Стихи и поэмы - Константин Фофанов - Поэзия
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- Навстречу Родине. Огненные стихи - Алексей Васильевич Салтыков - Мифы. Легенды. Эпос / Поэзия
- Стихи. Про жизнь, природу и любовь - Владимир Каликов - Поэзия
- Поэма Тебе Меня. Сборник стихов - Мария Листопадова - Поэзия
- Сирень. Сборник стихов. Лучшее - Дрю Никонов - Поэзия
- Сборник стихов (избранные). Рожденный в СССР - Василий РЕМ - Поэзия
- Поэмы и стихотворения - Уильям Шекспир - Поэзия
- Стихи моей души. Сборник стихов - Алекс Комаров Поэзии - Поэзия
- Стихотворения (1942–1969) - Юлия Друнина - Поэзия