Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принялся за грешника-сребролюбца. Раскалённые деньги кипели у мученика в ладонях. Боль распахнула ему зрачки чуть ли не на весь глаз, но тьма стояла в сих жутких зрачках мутная.
Егор увлёкся писанием мутной тьмы и не увидел, что не один в храме. Двое странников с любопытством и удивлением разглядывали роспись.
— Дело не сделано, — сказал он странникам нелюбезно. — Нехорошо смотреть.
— Прости нас, грешных, — поклонился высокий молодец в крестьянском азяме, но с чубом из-под шапки. — Про тебя слава идёт, лики пишешь знатно.
— Какие же это лики? Сё — геенна, грешники.
— Ну а мог бы ты, наприклад, царскую парсуну написать?
— Царя пишут первейшие изографы, — строго сказал Егор.
— Ну а коли бы тебе такой наказ изволили пожаловать, написал бы?
— Бога пишу, чего же царя не написать?
— А простого человека смог бы?
— Нехитрое это дело, коли научен и Богом призван. — Егору расспросы нравились, сказал, однако, со смирением: — Шли бы вы, православные, своей дорогой.
Странники послушались, поклонились Егору в пояс, ушли.
А после обеда, когда добрый человек, потрудясь с утра, ложится на часок заспать самую жаркую пору, в Рыженькую нагрянули казаки, человек тридцать. Все на лошадях.
Ударили в колокол, созывая народ на площадь.
Малах не отпускал Егора ни на шаг от себя — было дело, пострадал от казаков, но теперь не за себя боялся, за сына. Сердце — вещун: в чубатом казаке на паперти Егор узнал странника, ведшего утром разговоры о парсунах.
— Есть ли среди вас охочие люди идти на службу в войско атамана Степана Тимофеевича? — спросил казак.
Народ молчал.
— Атаман Степан Тимофеевич за правду воюет. Бояр-дворян сечёт под корень. Вас, мужиков, из подневольной крепости вызволяет. Где Степан Тимофеевич прошёл, там вам, мужикам, — воля. Степан Тимофеевич показачил Царицын, град Астрахань, Саратов, теперь вверх идёт к Самаре, к Симбирску. И в самой Москве батюшку-атамана ждут не дождутся.
Народ покряхтывал, но берёгся слово сказать.
— Али вас мало секут? — спрашивал казак. — Вы хлебушек-то со своего поля куда возите? Половину небось господину, да за долги, да попу... Быть может, скажете, брешу?
Ответили невнятным гулом, но казак повеселел:
— Есть, спрашиваю, которые своей охотой служить казацкой правде пойдут?
И опять тишина.
— Вы, может, думаете, что мы нехристи али разбойники?.. У Степана Тимофеевича на кораблях плывут святейший патриарх Никон да их пресветлое высочество царевич Алексей Алексеевич.
— Не кощунствуй! Царевич Алексей у Господа, в Царстве Небесном! — вскричал игумен Лука; монахов казаки тоже на площадь вывели, не дали им затвориться.
— Про смерть царевича — боярская ложь! — грянул казак, яростно сверкая глазами. — Царевич бежал от неправды к правде. А чтоб пустых, нестаточных разговоров не плодилось, мы для невер пришлём парсуну Алексея Алексеевича... Вон изограф стоит. Он поедет с нами и напишет парсуну.
Несколько казаков подошли к своему начальнику и, показывая на Егора, стали что-то говорить, должно быть недоброе.
«Да ведь это лесная братва!» — узнал Егор, холодея.
— Изографы — люди Божьего дара, — сказал казачий начальник, решительно отстранив от себя разбойников. — Повезём к самому Степану Тимофеевичу, у него суд короткий, но правый. А теперь в последний раз спрашиваю: есть ли охотники служить казачью службу?
— А сколько надобно? — спросили из толпы.
— С такого большого села — семерых.
— Я пойду, — покинув чёрную братию, ринулся через толпу к паперти монах Мелитон — в питии был неудержим, а посему в монастыре исполнял самые смиренные труды: чистил нужник, дрова колол, могилы копал.
Пошёл в казаки пастух. Человек пришлый, но бабы на него нарадоваться не могли: у всякой коровы в его стаде была в молоке прибавка.
Остальных сам народ приговорил к Стеньке идти: двух бобылей да двух крестьянских сынов из самых бедных семей, досыта евших разве что по большим праздникам.
Седьмым ехал Егор.
На прощания, на молебны у казаков времени не было. Собрал Егор краски, кисти. Еле упросил, чтоб позволили батюшке перед дорогой поклониться. Сказать ничего не пришлось: казаки стоят, ждут.
Обнял Егор старика, Малах же, целуя сына, шепнул:
— Терпи и перетерпишь.
14
В России небитый один царь, всесильные бояре да князья отведали розг в детстве, а прочие как Бог даст. Мужик бабу — кулаком, баба мужика — ухватом, малые ребята биты лучиною да лозой, мужиков помещики секут, помещиков — бояре, бояр — великий государь. Учёная страна.
Давно ли Егор проехал большими дорогами да и просёлками из Москвы до Рыженькой. По сонному царству лошадёнки трусили. И на тебе — иной народ, иная жизнь. Вихрь и буря.
Проезжали сёлами, где крестьяне выводили казакам на расправу своих господ, в других — по казакам стреляли из ружей, из пушек. Помещичьи дома по всему краю были разграблены, а то и сожжены, помещичьи семьи — зарезаны.
Атаман Евтюх торопился доставить изографа к Степану Тимофеевичу, и большинство селений казаки объезжали стороной. Под Симбирском дорога была забита возами с соломой. Приходилось скакать обочиной, пыль глотать. Атаман рассвирепел:
— Кому столько соломы понадобилось?!
Ответили строго:
— Степану Тимофеевичу.
— Но зачем?
— Воеводу Милославского выкуривать.
Егора доставили на берег Волги, где густо стояли казачьи струги. Поклажу оставили в шалаше, повели к рыбачьему костру. В огромном котле кипели аршинные осётры.
Хлебали ушицу артельно. Рыбьи куски были по фунту, разохотившихся съесть по второму ли, по третьему — не оговаривали.
Егора от обильного ужина кинуло в дрёму, намотался в седле, да и звёзды уже загорались. Вдруг на горе, где стоял город, пошли громы, полыхания.
— Степан Тимофеевич на приступ казачков повёл, — говорили у костра. — И нам бы туда, но уж больно приказ строгий струги стеречь.
Было видно, как вздымаются столбы огня. Пламя двигалось.
— Город зажгли? — спросил Егор.
— Нет, — сказали ему. — Туры под стены подкатывают. В турах солома, смолье. Горят шибко, а выкурить Ваньку не удаётся.
— Какого Ваньку? — не понял Егор.
— Да всё того же — Ивана Богданыча. Воеводу, — сказал Евтюх и взъерошил Егору волосы пятерней. — Совсем спишь. Ступай в шалаш. Утро вечера мудренее.
Шалаш был застлан сеном, но пахло рекой. Егор хотел додумать некую важную мысль. Мысль ускользала, он ловил её, ловил и заснул. И тут его растолкали. Показалось — спал одно мгновение, но было светло, заря на полнеба и на всю реку.
Евтюх подвёл Егора к всадникам:
— Степан Тимофеевич, вот изограф. Изрядный.
Казак в сером невидном кафтане, облокотись рукой на высокую луку седла, спросил:
— Ты царя видел?
— Видел, — сказал Егор, — я в Оружейной палате служу.
— Царские одежды написать можешь?
— Могу.
— Напиши царевича в царских одеждах. Десять парсун напиши! — И поворотился к Евтюху: — Ищи царевича Нечая возле Нижнего. Неделю тому назад ушёл... Торопись.
Повернул коня, и казаки уехали.
— Воистину атаман! — Глаза у Евтюха сияли. — Видом любого боярина знатнее... Собирайся, Егор, торопиться указано.
Егор, проснувшись наконец, вдруг понял — не запечатлел нутряным взором лицо грозного атамана. Сам был в дрёме, и атаману неудача и бессонная ночь сгладили черты: в седьмой раз приступал и не взял города. Зря туры пожёг.
Глава вторая
1
В России исторические истины сверяют по кремлёвским часам, а часы эти то стоят без завода, то их начинают переводить. На часок вперёд, на другой, и крутят, крутят, покуда пружины не полопаются. Иной же возьмётся назад стрелки отводить. Жмёт, а никак. Тогда срыву, да во всю дурь — кувалдой. И рассыпаются часы по винтику, по колёсику. То же и с курантами. Чего хозяин, живущий за каменной стеной, желает слышать, то и пожалуйста — вызванивают. Вот и наши историки, как куранты, вызвонят чего изволите. Сегодня — это, завтра — с пыхом, с жаром — всё наоборот. Две с половиной сотни лет Стенька Разин слыл разбойником, душегубом. Но вот с кремлёвскими часами поигрались — и появился памятник народному герою Степану Разину. Семьдесят лет был в героях и опять разбойник. Уж такое время на Спасской башне. Но какие песни спели бы эти же самые блюстители исторической правды былинному богатырю, старому казаку, атаману Степану Тимофеевичу, приди к власти станичники с тихого Дона. Соловьями бы разливались — слава, слава!
Тут и задумаешься: так ли уж велика разница между разбойником и героем, если одного и того же человека то хулой мажут, как дёгтем, то хвалой, как мёдом?
- Тишайший (сборник) - Владислав Бахревский - Историческая проза
- Черные люди - Всеволод Иванов - Историческая проза
- Деятельность комиссии по организации празднования 100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года при Штабе Московского военного округа - Лада Вадимовна Митрошенкова - Историческая проза
- Последнее отступление - Исай Калашников - Историческая проза
- 300 спартанцев - Наталья Харламова - Историческая проза
- Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва - Виктор Поротников - Историческая проза
- Песнь о Трое - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- РУИНА - Михайло Старицкий - Историческая проза
- Голова королевы. Том 2 - Эрнст Питаваль - Историческая проза