Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не тоскуй. Вылечим, — сказал Элвадзе, наклонившись над Филькиным. Тахав, накладывая бинт на грудь раненого земляка, утешал его:
— Кончится война, еще покатаемся на конях вдоль по Каме и Белой…
Филькин молча качал головой. Он чувствовал, что минуты его жизни сочтены. Еле слышно он повторил:
— Не оставляйте… — и умолк навсегда.
Друзья положили его на шинель, перенесли за бугорок. Выкопали на сыром берегу Сожа неглубокую могилу. На свежий бугорок земли положили его каску. Друзья сняли каски, постояли с минуту молча.
— Каких ребят оставляем в сырой белорусской земле! — тяжело вздохнул Михаил, отходя от могилы.
Богата белорусская земля болотами. Среди золотистых нив, за околицами деревень, на лугах и в лесах — везде расстилаются бесплодные топи. Болото, к которому отступили казаки от моста, раскинулось широко. Издали смотришь — не налюбуешься девственно свежей зеленью. Поросшее по краям саженным камышом, густой осокой, болото блестит на солнце, как зеленое море. Пронесся легонький ветерок. Камыш и осока колыхнулись. Мелкие ровные волны покатились по зеленой болотистой траве от одного края до другого.
Бойцы сидели в тростнике. Кто сложил себе сиденье из мягкого дерна, кто нарвал камыша и, свалив его в кучу, садился точно на перину, постепенно погружаясь в воду. Михаил сел на высокую кочку, ноги положил на другую и стал набивать ленту. От тяжести вода вокруг булькала, всплывали пузырьки. Тахав лежал на коряге, свесив ноги в воду. Раненая рука начинала тревожить. Но он не показывал виду, только кривил рот и изредка скрипел зубами.
Элвадзе, не отрываясь, смотрел в бинокль.
— Танкетки подходят, — спокойно сказал он.
Пластуны встрепенулись, кое-кто поднялся, хотел бежать.
— Куда? — крикнул Михаил.
— Ни с места! — приказал Элвадзе, сжав автомат. А сам думал: «Ну и положение — ни гранат, ни бронебойных патронов…»
Танкетки приблизились, начали прочесывать камыш. Засвистели пули, словно ножницами срезали осоку. Пуля пробила противогаз на спине Михаила.
— Ложитесь в воду, — тихо сказал он и по шею погрузился в болото. Стиснув зубы от холода, Михаил держался за рукоятки «максима». Пальба утихала.
— Дышите в рукав, — шепнул Элвадзе.
— Сандро, ударить в смотровую щель? — спросил Михаил.
— Ударь, чтоб шайтаны умолкли, — тихо сказал Тахав.
— Пока не надо, — запретил Элвадзе, — может, вылезут из своих ящиков.
Опять тихо. Блестели на солнце голубые окна воды между огромными кочками, густо обросшими тростником и осокой. Низко пролетели утки, шлепнулись в воду, начали купаться, окуная и выгибая свои фиолетовые шеи. «Значит, недурно мы замаскировались. Даже утки не замечают», — подумал Михаил. Холод пронизывал до костей. Пальцы ног горели, будто опустили их в кипящую смолу. Лицо побледнело, губы посинели, густые широкие брови, до глянца черные, взъерошились. Преодолевая дрожь и холод, он крепко сжимал рукоятки пулемета, словно боясь, что утонет без них. Сильно и гневно заколотилось сердце. «Дать бы мне с «максимом» волю, и я показал бы, какие в болоте черти водятся, — размышлял он. — Хорошо, если вылезут из машин. Тогда слава Элвадзе. А если немцы умчатся живыми и здоровыми? Вот позор будет — волка выпустили из хлева».
Из люка вылез танкист в засаленном комбинезоне. В одной руке он держал парабеллум, в другой — бинокль. Оглядевшись по сторонам, он сорвал несколько ягод перезревшей малины и что-то пробормотал. Вылезли еще два немца и тоже стали рвать малину. Затем они закурили короткие, как револьверные патроны, сигаретки. Из танкеток вышли еще три солдата…
— Сандро, не могу, руки горят, — сквозь зубы процедил Елизаров. Он неловко повернулся, зашелестел камыш, послышался плеск. Утки взлетели вверх. Немцы из пистолетов и автоматов начали стрелять по ним.
— Огонь! — скомандовал Элвадзе.
Раздался залп из автоматов. В руках Михаила гневно заговорил «максим».
Две танкетки с лязгом рванулись вперед, а две другие остались на месте: их пассажиры попадали, сраженные пулями.
— Каюк, — сказал Тахав, выпустив очередь из автомата.
— Хорошо работает братишка «максим», — Михаил постучал пальцами по пулемету.
— Хвали свои глаза и руки, — заметил Элвадзе. И подал команду: — Поднимайтесь! Сейчас на этом месте будет вода гореть.
Пошли казаки, мокрые и усталые, по затопленному камышу, держа винтовки и пулемет над головами. Остановились друзья на самой середине болота, в зарослях, примостились на кочках.
— Выворачивайте карманы, заправиться надо, — Элвадзе погладил коротко подстриженные, тонкие, как брови, усы.
— Все вывернуто, друг, одна махорка осталась и ту не закурить — мокрая. А заправиться охота, — сказал Михаил и щелкнул языком. — В животе лягушки квакают.
— У меня тоже курсак пропал. — Тахав положил руки на живот.
— А у меня что-то есть! — обнадежил Элвадзе.
— В одном кармане пусто и в другом ничего, — съязвил Михаил.
— Ты плохо знаешь меня. У меня всегда есть для друзей угощение, — улыбнулся Элвадзе. Он достал из своей заветной брезентовой сумки пачку печенья в зеленой обложке и торжественно добавил: — Пожелаем здоровья кондитерской фабрике «Большевик»!
Вдали, на том месте, где были убиты немецкие танкисты, начали рваться снаряды. Взлетали зеленые столбы воды, густые темно-синие облака дыма.
— Сказал: вода будет гореть на пустом месте! — похвалился Элвадзе. Он разорвал обертку и достал ярлычок: — Укладчица номер тридцать три. Дай бог ей такого красивого жениха, как я!
— Любишь печенье — женись на ней, — подсказал Тахав.
— А если она старуха? — заметил Михаил.
— Не может быть: вкусное очень печенье. — Сандро дал каждому по квадратной штучке.
— Не хочу! — отмахнулся Михаил. — Что один пряник? Червяка только подразнишь.
— Бери, не ломайся. А то, говорят, кто ломается, тому от перепелки только косточки достаются.
— Говорят и по-другому: или все, или ничего. — Михаил одно печеньице съел, а другое завернул в бумажку и спрятал в каску.
— Правда твоя! — кивнул головой Элвадзе. — Любил я одну девушку, Тамару. Красивая, как весна. Пришел однажды к ней, она допрос: почему долго не был? Я то да се: то некогда, то недосуг. «Брось, — говорит, — Сандро, вилять. Можешь совсем не приходить. Я люблю все или ничего».
— Вот подрубила! — ударил Михаил ребром ладони по большому пальцу.
— Ходил после этого к ней? — спросил Тахав.
— Ничего не вышло. Отставку дала. Тогда полюбил я Мину, — сказал Элвадзе, улыбнулся и вздохнул. — Вот девушка, как бабочка. На празднике, как крикнут «Асса!», танцует Нина, что лебедь плывет. Другой такой красавицы на свете нет.
— Откуда у тебя все такие красавицы? — усмехнулся Михаил.
— Не знаешь, душа любезный? В Грузии живут красавицы всего мира. Вот что говорит история. Один индийский царь устроил сад-рай. Не хватало ангелов. Он послал гонцов — собрать во всем мире красавиц.
Гонцы разъехались по всей земле, собрали всех красавиц и отправились в обратный путь. Добрались до Грузии. Здесь они узнали, что царя искусали осы и он весь опух. Гонцы, оставив красавиц в Грузии, поскакали в Индию спасать царя. Пока они приехали, царь умер, а красавицы всего мира так и остались в Грузии. Понятно? Если бы ты, Тахав, только взглянул на нашу грузинскую красавицу, сразу забыл бы свою башкирку.
— Эх, «душа любезный», — покачал головой Тахав. — Не знаешь ты нашей башкирской красавицы. Глянет — медом угостит. Запоет — никогда не уснешь. Увидел бы ты мою Кенифу — умер бы от зависти.
— А по-моему, красивей наших донских казачек нет, — улыбнулся Михаил. Он устало закрыл глаза и откинулся на кочку.
Элвадзе наклонился над ним.
— Уснул! — удивился Элвадзе и подложил под голову товарища пучок осоки. — Слыхал я, что в тундре спят на пятидесятиградусном морозе; видел, как в Туркестане спят на таком горячем песке, в котором и яйца пекутся. Но если бы мне сказали, что спят в воде, я назвал бы того болтуном. — Он обвел глазами бойцов. — Ничего, товарищи. Недолго осталось. Потемнеет — уйдем.
— Рука горит, — признался Тахав.
8
Широко раскинулось белорусское село Шатрищи. На улице, заросшей низкой кудрявой травой, безлюдно. Жители, сидевшие при немцах в погребах, не выходили пока на свет: еще слышен бой за селом. Избы казались безжизненными, как гробы с заколоченными крышками.
Вечером, когда багровые лучи вонзились в землю и от деревьев протянулись длинные тени, пришла в родное село Вера. Она не чуяла под собой земли, словно на крыльях неслась, мысленно была уже дома, обнимала мать. Как хотелось девушке скорей броситься на шею родимой, прижать к груди Костюшку.
Когда осталось до дома метров сто, Вера побежала по дороге, развороченной гусеницами танков. Вот пронеслась она мимо амбулатории, перепрыгнула через канаву перед воротами и остановилась, обвела быстрым взглядом двор — пусто. Торчит на плетне глиняный кувшин, да тоскливо пищат осиротевшие цыплята. Без корма и питья они ослабли, сгрудились в кучу, вытянули тонкие, как соломинки, ножки.
- Акция (из сборника "Привал странников") - Анатолий Степанов - О войне
- Мой лейтенант - Даниил Гранин - О войне
- Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Артем Драбкин - О войне
- Крылатые гвардейцы - Захар Сорокин - О войне
- Бой без выстрелов - Леонид Бехтерев - О войне
- В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков - О войне
- …И все равно - вперед… - Висвалд Лам - О войне
- С пером и автоматом - Семён Борзунов - О войне
- Разведчик морской пехоты - Виктор Леонов - О войне
- Записки командира - Даниил Русских - Драматургия / О войне