Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не могу не процитировать и само стихотворение, так сказать, послание – одного великого поэта другому:
Мой друг заветный, мы с тобой –
Во тьме зашли за край,
Где в ад дороги – ни одной,
Одна дорога – в рай.
Вовек не повторимся мы, –
Сумев себя прозреть…
Но путь единственный – из тьмы
Во тьме не разглядеть.
То, что Котюков с Переверзиным держат путь в рай – это их личное дело, а вот то, что они «вовек не повторятся» – может, и к лучшему. Жаль, что не повторятся действительно великие русские поэты : Блок, Гумилёв, Есенин, Маяковский, Цветаева… Наверное, они не планировали попасть в рай, не сочиняли томами графоманские стихи, а потому не дожили до благородных седин и не наполучали кучу премий. Но дело даже не в продолжительности жизни и не в трагическом уходе, речь идёт исключительно о качестве стихов. Последний из перечисленных выше признаков графоманского письма налицо (тоже, кстати, касается и «заветного друга» Льва Котюкова Ивана Переверзина) – огромное самомнение, неадекватная оценка собственных способностей. Разве может кто-то в здравом уме и трезвой памяти назвать Переверзина великим русским поэтом! Ясно, что себя Лев Котюков считает уж точно не менее великим.
А главное – даже не в этом. Есть настоящие продукты, со вкусом, запахом и витаминами, и есть ГМО. Отличить их иногда трудно, но всё же возможно. Отличить подлинную поэзию от графоманского суррогата тоже возможно – нужно только внимательно читать, а туалетную бумагу использовать строго по назначению.
Сергей СОБАКИН
Теги: современная литература
На сейсмоопасной территории
Что такое советское книжное наследие? "Тоже литература"? «Риторический компромисс»? «Утраченная Атлантида»? Несомненно одно: сейчас это территория лавирования, на которой каждый, и небезосновательно, может кого-то превознести, а кого-то принизить, кого-то назвать пророком, а кому-то положить тяжкую длань на плечо и сказать значительно: «Ну что, брат, жил-то ты неправильно, это уж мы сейчас установили!» Потому и книги о советской литературе если уж читать - то сразу стопками. Так оно вернее.
Преодоление труда
Дмитрий Быков. Советская литература. Краткий курс. М.: ПРОЗАиК, 2013. – 412 с. – 5000 экз.
Эта книга написана по мотивам выступлений Дмитрия Быкова на уроках литературы в московской частной школе «Золотое сечение» и на лекциях не менее золотого МГИМО. К особенностям сделанного Быковым отбора придираться не будем: в конце концов, исключив из советской литературы или же мельком упомянув Маяковского и Николая Островского, А.Н. Толстого и Платонова, Заболоцкого и Пастернака (но подробно высказавшись о Панфёрове, Александре Шарове и Вере Пановой), Быков всего лишь обозначил свои ностальгические воспоминания о юношеском читательском опыте. Мы даже не будем удивляться лёгкости, с какой он перечисляет через запятую, например, Соловки и колонию Макаренко. Придираться к этому нелепо, потому что книга даёт куда более серьёзные основания для критики.
Первое из них – произвольность пересказа и толкования произведений с выбрасыванием (или чистосердечным забвением) мешающих Быкову деталей. Эта книга неслучайно вылеплена из школьного и околофилологического курса: аудитория не то что профессиональная, но хотя бы внимательно читавшая книги, о которых рассказывает Быков, впала бы в недоумение. Каждый «факт», о котором он сообщает, надобно проверять с карандашом. Вторая, чисто быковская особенность, выросшая в этой (казалось бы) литературоведческой книге до гротескных размеров, – подозрительность к людям, усматривающим красоту в физическом труде. Если Горький и Шаламов просто удостоились отдельного одобрения за то, что считали физический труд проклятием, то писатели-деревенщики – от Шукшина до Проскурина – свалены в кучу (восьмистраничную главку под названием «Телегия»), которая источает неприязнь каждым своим словом. Кажется, не было в советской литературе явления более возмутительного, чем деревенщики с их «прогорклыми красками» и «пещерным национализмом». «Те, кто прочно отождествил русскую деревню с варварством и зверством, сослужили ей плохую службу: всему миру она теперь известна как царство завистников и жлобов», – печатает Быков, забывая, правда, сказать, какого именно «всемирно-известного» деревенщика он имеет в виду[?]
Удались Быкову страницы, посвящённые немногим писателям, которых он не использует в качестве опор для собственных построений. Такова, к примеру, Ахматова: победительно возноситься над нею нет желания, и ничто не мешает автору включить ту сдержанную и деловито-уважительную интонацию, которая могла бы преобразить его книгу, когда бы не была такой редкостью.
Идеи и хаос
Валерий Вьюгин. Политика поэтики: очерки из истории советской литературы. – СПб.: Алетейя, 2014. – 400 с. – 1000 экз.
Книга очерков доктора филологических наук, ведущего научного сотрудника ИРЛИ Валерия Вьюгина совсем не похожа на быковскую. Дело не только в том, что Вьюгина, как на подбор, интересуют авторы, которых Быков проигнорировал – Платонов и Хармс, Серафимович и Маршак… Если Быков обращается к старшим школьникам, которые что-то слышали и, возможно, кое-что читали, то Вьюгин пишет для посвящённых. Не менее трети его книги занимают старания определиться с терминами «символизм» и «иносказание», «мимесис» и «авангард», причём в итоге можно утверждать лишь то, что понятия остались расплывчатыми.
Значительно интереснее (для среднего читателя) становится книга, когда Вьюгин переходит к конкретике – наглядной демонстрации прагматического использования советской литературы с помощью кино. Автор показывает, как именно расставлялись акценты при экранизации «Чапаева» Фурманова, «Цемента» Гладкова, книг Лавренёва и Островского; кино было средством массовой пропаганды, и советская литература, уже несущая идеологический заряд, находя выражение на экране, дополнительно заострялась или упрощалась. Особое внимание Вьюгина заслужил проект «Литературная учёба», в котором вырабатывался язык соцреализма.
Наконец, важной составляющей книги в связи с темой «поэтики и политики» стала глава, посвящённая детской литературе – «важнейшей части коммунистического строительства». Здесь автора более всего занимает фигура Самуила Маршака – в силу присущего ему «точного предугадывания изменения социального климата», как деликатно выражается Вьюгин. Описывая историю и предысторию советской детской литературы, наблюдая за кропотливой черновиковой работой Маршака, автор делает вывод, что «поэтика умеренного аллегоризма» стала «одним из удачных риторических компромиссов», на которых строилось сосуществование политики и частной жизни в Советском государстве.
Потомки атлантов
Литературная матрица: Советская Атлантида. – СПб.: Лимбус Пресс, 2014. – 528 с. – 3000 экз.
Из всей рассматриваемой тройки «Литматрица» – книга самая неоднородная. Она такой и задумывалась: современный писатель выбирает себе писателя несовременного (ну, то есть по определению: Атлантида же) – и начинает доказывать, что конкретно этот писатель ещё весьма и весьма свеж (в отличие от других, не будем показывать пальцем). В этом сила «Литматрицы»: к субъективному впечатлению, не претендующему на широту обобщения, не придерёшься, а живости его – порадуешься. В этом же её слабость: прикосновением волшебной палочки любознательности всякий раз воскрешается лишь один или другой писатель-атлант, прочие остаются под спудом, да ещё иногда и дополнительно заляпываются кровушкой, чтобы выгодно оттенить избранника: глядите-ка, на фоне B наш A совсем не так плох, а потом и время было такое! Если книга Быкова имеет одну заявленную цель (русская культура и без того довольно бедная, так не отринем же 70 лет советской литературы) и одну систему авторских симпатий и антипатий, то «Литматрица» цели имеет куда более возвышенные (разглядеть и приблизить огромный пласт литературы), а воплощение бессистемное.
И всё же это крайне важный опыт. Интересен он не тем, что интеллигентнейший Илья Бояшов «к облегчению своему не замечает душегубства» за бойцом ЧОНа Артёмом Весёлым, не тем, что Михаил Елизаров последовательно опровергает «зверства» Аркадия Гайдара, а Герман Садулаев, наоборот, легко и с ходу признаёт их и за Гайдаром, и за Николаем Островским, ибо не судят победителей... И не тем даже интересен, что в конце концов актуальным оказывается всё – от «мясистого и самодостаточного цветка зла» (Шаргунов о Серафимовиче) до мудрого и гуманнейшего (в изложении Алексея Варламова) Шукшина. Всё это было бы очень хорошо, когда бы не было так фрагментарно.
- Литературная Газета 6474 ( № 31 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6475 ( № 32 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6488 ( № 46 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6476 ( № 34 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6457 ( № 14 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6473 ( № 30 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6465 ( № 22 2014) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6384 ( № 37 2012) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6419 ( № 24 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Литературная Газета 6412 ( № 17 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика