поединков, — а среди противников были перворазрядники, даже мастера, — во всех проиграл, со счетом пять-ноль, и добыл для своего факультета последнее место.
— И то хорошо. Вы правильно поступили, — она с живостью одобрила его, не рассмеялась, как ожидал Едиге.
К чему я столько болтаю? — подумал он. И спросил, останавливаясь:
— Ты не замерзла?
Она тоже остановилась.
— Нет.
— Дай руку, погрею. — Стянув перчатки, он сунул их в карман пальто.
Она несмело протянула ему левую руку.
— Так не годится, — сказал он и снял с ее руки варежку. Пальцы у нее были теплыми.
— Давай другую руку.
Она покорно протянула правую. Он и с нее стянул варежку.
— Теперь без положенного вознаграждения обратно не получишь. — Едиге обе варежки спрятал к себе в карман.
— Пора домой, — сказала она. Но таким тоном, будто сама предлагала: «Постоим еще немножко».
— Сначала погрей мои руки. Видишь, я замерз.
— Как я согрею? Они такие большие.
— Тогда вначале правую.
— Почему правую?
— Потому что весь мой ум в этой руке. А если хочешь знать точно, то вот в этих трех пальцах.
Они стояли, смеясь, и она перебирала его пальцы, притрагиваясь к каждому с таким любопытством и осторожностью, словно пыталась разгадать тайну. Потом потянула Едиге за собой — идем…
Фонари светили ровно, не мигая. Снег под ними весело искрился, поблескивал. Скользя на поворотах и взвихривая свежую порошу, мимо пробегали юркие такси с зеленым кошачьим глазком. Загорались и гасли разноцветные неоновые надписи вдоль всего центрального проспекта. Обыкновенный будний вечер, но после снегопада всегда кажется, что в городе праздник…
На тротуар хлынула густая толпа — люди громко переговаривались, звучал смех. В кинотеатре закончился последний сеанс.
Вдвоем, словно избегая встречных, они повернули в тихую боковую улицу. И сразу будто перенеслись в какую-то странную, романтичную местность, где доселе не ступала нога человека: большие и маленькие, высокие и низкие дома по обе стороны улицы, заснувшие, с темными окнами, заметенные снегом, — это седоглавые горные хребты; деревья, дремлющие вдоль тротуара, — это лесная чаща в лощине; дорожка, проложенная кем-то по пушистому, доходящему до самых щиколоток снегу, — звериная тропа. Чем дальше они шли, тем глуше делалось вокруг, пропадали приметы привычной жизни, улочка суживалась… Зато мир, казалось, распахивался перед ними все шире, безмерней.
Может быть, это сон?.. — мелькнуло у Едиге. Девушка шла по недавно протоптанной тропке, он держал ее под руку, ступая рядом и оставляя глубокие следы на рыхлом снегу.
— Мы правильно идем? Не заблудимся?..
Она искоса посмотрела на него, вопросительно и вместе с тем шаловливо.
— А в каком общежитии ты живешь?
— В четвертом.
— Университетском?..
— Да.
— Вот оно что!.. Так ведь и я тоже в нем живу!
Она кивнула молча. И — заметил Едиге — чуть усмехнулась, прикусив нижнюю губу.
Слишком уж все удачно складывается, — подумал Едиге, внезапно начиная испытывать какое-то непонятное смущение. — Или на самом деле мне все только снится?.. Ведь и правда — все как сон… Вот идет она, быть может, та самая, о которой я столько мечтал ночами, которую искал столько лет, придумывал, создавал в воображении. И вот она рядом… Скольким девушкам я протягивал руку, надеялся, верил, что это и есть — Она. Но проходило время, и я видел, что снова обманут. Образ, который вынашивал я в себе, становясь явью, всякий раз уплывал, как мираж, таял в тумане… Где же ты? — думал я снова и снова. — Тебя нет… Тебя нет…
— Где же ты?..
— Я здесь.
Не отнимая руки, она шла теперь по другую сторону тропинки, распадавшейся на боковые стежки и уже еде заметной.
— Смотри, наберешь снега и ноги промочишь, — сказал Едиге.
— Ну и пусть.
— Простудишься, глупая.
— Ну и пусть. — Она еще дальше отступила от тропинки, будто нарочно искала, где поглубже.
— Не балуйся, — сказал он, смеясь.
— Буду баловаться…
— Говорю тебе, простудишься.
Она все-таки послушалась и придвинулась к нему поближе.
Тропка впереди совсем исчезла. Снег на тротуаре лежал сплошным настом, а вверху с обеих сторон сплетались дубовые ветви. Они двигались внутри светлого туннеля.
Едиге казалось, он слышит — и совершенно отчетливо — биение ее сердца. Кончики пальцев, зажатых его ладонью, вздрагивали при каждом толчке. Теплая волна, возникая в них, поднималась выше, выше и разливалась по всему телу. Он еще не испытывал чувства, подобного тому, которое сейчас властно, неодолимо завладевало им. Наверное, так возвращалась бы жизнь к мертвому, буде ему суждено воскреснуть…
— Наверное, так возвращается жизнь к мертвому, буде ему суждено воскреснуть, — повторил он то ли вслух, то ли про себя, как в бреду.
Он потянул ее за руку, остановил. «Она должна быть моей, — подумал Едиге. — И будет, будет!» Он был словно пьяный. Еще миг — и он упадет, не удержавшись на слабнущих ногах. Неловким движением, как бы ища опоры, он притянул к себе девушку и обхватил за талию. Глаза их встретились на секунду, он увидел, какие острые у нее ресницы, взгляд был их продолжением. Она что-то сказала, Едиге не расслышал. Не понял. Только почувствовал — она что-то сказала… И еще — что сопротивляется она слабо, слишком слабо и нехотя его объятиям. Он ее не выпустил. Прошло несколько секунд, может быть, — минут. Она сдалась. Копья ресниц сомкнулись. Он осторожно поцеловал ее в приоткрытые губы. Горячие, влажные. «Моя!» Он целовал ее, и она, казалось, вот-вот растает в его руках.
— Ты моя. — Он видел ее глаза как бы сквозь туманную дымку.
Она не ответила.
— Моя, — повторил Едиге, наклоняясь к ней. — Хоть я и мизинчика твоего не стою. Как же ты стала моей?..
10
— Надо было и девушек наших пригласить, — предложил Кенжек.
— У них в комнате никого нет, — сказал Бердибек.
— Мы их искали, но не нашли, — подтвердил Ануар. — Халима, наверное, отправилась в гости к сестре. А Батия, конечно, в лаборатории. Она ведь не признает ни суббот, ни воскресений.
— У нас в ауле тоже была Батия, — вспомнил Бердибек. — Первая красавица, сколько джигитов за ней увивались. Ну и что же?.. Сидела-сидела дома, да, видно, пересидела. Так и осталась на всю жизнь в девках Вот ведь как бывает…
— Чего не случается на свете! — согласился Ануар.
— Вот-вот, — вздохнул Бердибек. — А какая была красавица…
— Наша Батия — тоже сила, — сказал Кенжек. — Дай боже, что за девчонка!
— Только так и надо работать, как она, — поддержал Халел.
— Конечно, — сказал Бердибек. — Я и не спорю. Однако не грех иногда подумать о земных усладах…
— Прикуси язык, — сказал Ануар. — Если станешь продолжать в таком духе, то совратишь с пути праведного наших малышей… Лучше шагай-ка на кухню.
