Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды Лучинин приехал к Вере взволнованный и сияющий. Наконец-то! Он дал волю своим крестьянам. Теперь можно спокойно умереть.
— Зачем умирать? Теперь-то и надо работать…
Он задумался над ее словами.
Когда он уехал, Вера за обедом рассказала мужу и Балдину о благородном поступке своего друга. Но потому ли, что оба — барон и Балдин — органически были консерваторами, не поддававшимися новым веяниям, потому ли, что Вера выражалась так восторженно, и обычно бледное лицо ее заалело, — у обоих поведение Лучинина вызвало взрыв насмешек и негодования. И опять Вера почувствовала себя одинокой.
У матери ее и у Хлудова эта весть встретила самое горячее сочувствие. Ликовали даже Поля и Аннушка. «Дождемся и мы на нашей улице праздника!..» — говорила Поля.
Гуляя ежедневно для моциона по Дворянской, Вера часто заходила в библиотеку. И часто встречала там Воскресенского, редактора местной газеты. Это был длинный человек лет тридцати, хохлатый, бородатый, с близорукими, выпуклыми глазами в очках, с большими руками, которыми он размашисто жестикулировал, когда увлекался разговором. А увлекался он всегда! В нем было много темперамента и энергии, которую он не мог всецело разрядить в своих задорных и хлестких статьях. Забежав в библиотеку на минутку, он просиживал там час и больше. Он быстро сближался с абонентами, особенно с гимназистами и женщинами; экспансивно говорил о всех вопросах, волновавших общество; развивал, спорил, доказывал, упрекал, возмущался и кипел-кипел. Он один как бы наполнял собою всю библиотеку, он поддерживал там какую-то повышенную, нервную атмосферу. Здесь образовался как бы нелегальный клуб, Куда многие охотно шли, чтобы послушать журналиста и редактора единственной местной газеты, знавшего все, что делается на свете.
Увидав Веру, Воскресенский внезапно замолчал. Выпучив глаза, он следил за нею, пока она выбирала книги. Когда она ушла, он спросил библиотекаря, кто это такая.
— Жена майора, баронесса фон Норденгейм.
Воскресенский схватил себя за бороду и дернул ее изо всей силы.
— Она — майорша? Она — баронесса? Не может быть!.. Это греза… Это греза поэта… Это мечта художника…
Кинулся к записной книге. Что читает эта женщина? Удивительно!.. Бальзака, Жорж Санд, «Современник»…
Поток его красноречия иссяк внезапно. Он нахлобучил шапку и умчался как буря, оставив в глубоком разочаровании тех, кто пришел просто послушать его, и тех, кого он так пламенно и бескорыстно развивал.
Через день он первый подошел к Вере в библиотеке.
— Хоть вы и прекрасные романы читаете, сударыня… хоть Жорж Санд — властительница дум наших — в своих книгах ставит на очередь великий вопрос о женской эмансипации… но… мы сейчас переживаем такое время… Воскресенский, редактор здешней газеты, бывший педагог… а кто вы, я уже знаю… И нечего глядеть на меня с таким удивлением! Пришла пора свергнуть все сословные перегородки и по-человечески просто подойти друг к другу… Мы стоим на пороге величайшего события — освобождения крестьян… Да-с!.. Это факт… Я знаю об этом из достоверных источников… Не пройдет года, как наступит рассвет… Ну-с… так вот, в такие дни нам всем надо сближаться, отбросив предрассудки, надо работать сообща…
Вера молчала, ошеломленная, сконфуженная. Все смотрели на них.
— И если я заговорил с вами сейчас, то не потому, чтоб видел в вас женщину… действительно прекрасную… Мы — новое поколение — чужды этих пошлостей… а потому что…
Вера неожиданно улыбнулась ему. И он сразу потерял нить мысли. Откашлялся, взбил волосы, дернул себя за бороду и восторженно уставился на Веру немигающими глазами. Так католик, ожидающий чуда, глядит на Мадонну.
— У вас все плечо запачкано чем-то белым…
Он даже не понял сначала. Потом вспыхнул, хлопнул себя по плечу, потом опомнился, так свирепо дернул себя за бороду, словно решил ее оторвать, и заметался.
— Ах, ерунда!.. Все это одна ерунда… рукава и все такое… Теперь, сударыня, никто о красоте не думает… За изяществом не гонятся… Все это… устарело… Вы вот лучше скажите: Искандера читали?.. Помяловского знаете?
Оказывалось, читала обоих.
— Теперь Пушкин и Лермонтов не нужны. Они свое сказали. Мир их праху! С Некрасовым знакомы?
— О да, конечно…
— Писарев? Добролюбов? Островский?
Все, оказывалось, читала. С тонкой усмешкой следил за ними библиотекарь.
— Вы, я вижу, Фрегат Палладу брали на днях… разве можно на такой вздор жизнь тратить? Необходимо общее образование… Дреппер, Бокль…
— Я прочла их обоих. Все, что есть в русском переводе.
Библиотекарь торжествующе рассмеялся, такое смешное лицо было у Воскресенского.
— Браво!.. Браво!.. Не мешает прочесть и Луи Блана…
— Я прочла и его…
Молодежь, толпившаяся рядом, рассмеялась.
— Великолепно! — воскликнул Воскресенский, роняя с прилавка муфту Веры и подхватывая ее на лету. — Вы положительно феномен! Такая аристократка, «военная дама»… Впрочем, что я говорю! Это веяние времени. Вы знаете ли, господа, что на педагогические лекции Ушинского в Питере приезжают аристократки в своих каретах?.. Да-с… А вы читали Ушинского? У вас есть дети?.. Ах, вы не слыхали об Ушинском?
Он так искренно, так непосредственно обрадовался, что Вера рассмеялась.
— Я вас познакомлю с его методой. Иметь детей и не знать Ушинского? А Молешотта? А Льюиса?.. Вот и прекрасно… Я с вами займусь… Ваш адрес?.. Пойдемте, кстати… Я проведу вас до дому… Нам по дороге… В наше время не интересоваться естественными науками — непростительно… совершенно недопустимо!.. Это, знаете ли, альфа и омега… Это создает миросозерцание, это в корне разрушает все наши предвзятые понятия, все представления о мире, о жизни, о религии… Позвольте вашу связку!.. До свиданья, господа! До завтра, Павел Алексеевич!..
Хотя в кругу, где вращался Воскресенский, считалось дурным тоном носить за женщинами поноску, оказывать ей старомодные знаки внимания, ухаживать, влюбляться (все это было пошлостью), тем не менее Воскресенский нес за Верой поноску, размахивая ею в воздухе и в пылу разговора чуть не задевая связкой книг по лицу встречных, и с каждой минутой пьянел все сильнее, пораженный красотой Веры.
— Погода какая! Посидимте на бульваре!
— Нет, мне пора домой. Муж не любит, чтоб я опаздывала к обеду…
— Муж?? Обед? Очаг? Ерунда!.. Пережиток… Предрассудок… Что такое муж?
Вера слушала его пылкие дифирамбы свободнорожденной личности — и тихонько улыбалась.
Барон был очень удивлен, когда, возвращаясь из казарм, увидал на улице, у крыльца, свою Веру, а перед нею длинного бородача в пальто и широкополой шляпе, с пледом, живописно переброшенном через плечо. Он демонстративно остановился и слушал непонятную, экзальтированную речь. Вера оглянулась.
— Позвольте вас познакомить! Мой муж… Барон фон Норденгейм… monsieur…
— Воскресенский… редактор энского Вестника, — пробормотал тот и небрежно кивнул Нордену.
Он говорил бы еще долго, не обращая внимания на переминавшегося барона, если б Вера, улучив секунду, когда он перевел дух, не подала бы ему руки с холодной улыбкой, значение которой нельзя было не понять.
— Что это за чудак? — спросил барон жену, глядя, как длинная фигура внезапно сконфузившегося редактора мчалась по переулку. — Удивительно невоспитанный человек!.. Наверно, из семинаристов…
Теперь Воскресенский каждый день сторожил Веру на бульваре в часы ее прогулок или поджидал ее в библиотеке. А через месяц он был у нее постоянным гостем. Упрямо не сознаваясь самому себе в своей слабости, он был безумно влюблен в Веру, откровенно презирал барона и ненавидел Балдина и Лучинина. Он был резок, грубоват, невыносим подчас, но Вера ценила его искренность. С любопытством приглядывалась она к этому человеку. Он был как бы с другой планеты, настолько чуждо было ей все, во что он верил и что любил, и так дорого было ей — бессознательной эстетке и сознательной поклоннице красоты и романтики — все, что отрицал и ненавидел этот «разночинец». Однако, несмотря на общую к нему враждебность мужа, Балдина и Лучинина (толстого паразита, питавшегося соками народными, как выражался Воскресенский), Вера понимала, что Воскресенские не только разрушители, но и строители жизни. Это говорил ей ее трезвый ум, чуждый увлечений. Она чувствовала красоту души в этом некрасивом человеке, лишенном светского лоска, и уважала его невольно.
Воскресенский отдавал Вере весь свой короткий досуг. Он с жаром стал развивать ее. И сам был удивлен тому, на какую благодарную почву падали семена скептицизма, отрицания, беспощадной критики. Душа Веры росла в обмене этих мыслей. Внезапно, почти грубо и насильственно разбуженная мысль работала напряженно, лихорадочно. Из сердца уходил невозвратно тот небольшой запас религиозного жара и верований, который даже проницательная Надежда Васильевна не решалась брать за фундамент для семейного счастья Веры. Но взамен открывались ослепительные горизонты, и весь мир озарялся новым смыслом.
- Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер - Историческая проза / Прочие приключения / Русская классическая проза
- Неслучайная встреча - Анастасия Алексеевна Белая - Русская классическая проза
- Венки на волне - Николай Михин - Русская классическая проза
- Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников - Русская классическая проза
- Девочке в шаре всё нипочём - Александра Васильевна Зайцева - Прочая детская литература / Русская классическая проза
- Дом со звездной крышей - Екатерина Алексеевна Шелеметьева - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Весёлый зоопарк - Надежда Митрофановна Середина - Детская образовательная литература / Природа и животные / Русская классическая проза
- Наше – не наше - Егор Уланов - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
- Так жизнь идёт - Надежда Лухманова - Русская классическая проза
- Монолог - Людмила Михайловна Кулинковская - Прочая религиозная литература / Русская классическая проза / Социально-психологическая