Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Освидетельствование Олкотта произошло в Кембридже 11 мая 1884 года. На заседании комиссии Елена Петровна не присутствовала. В то время она была уже в Париже. Олкотт удивил собравшихся непосредственностью своей натуры, детской доверчивостью и простодушными ответами. Показания у Олкотта брали Фредерик Майерс, влиятельный член Общества психических исследований, и его коллега Герберт Стек.
Фредерик Майерс спросил его с подковыркой:
— Сэр, будьте любезны сказать, где и когда вы впервые встретили махатму Морию?
Олкотт поднял на судью не умеющие лгать глаза и сказал:
— Первый раз я встретил его на улице в Нью-Йорке. Учитель появился на короткое время, чтобы поговорить со мной, а затем таинственным образом исчез.
— Чем вы можете доказать, что эта встреча на самом деле имела место? — продолжал допытываться Фредерик Майерс.
— Я ожидал этого вопроса, — простодушно признался Олкотт, — поэтому-то и захватил с собой вещи махатмы Мории, которые он подарил мне.
И Олкотт предъявил шелковый тюрбан в качестве вещественного доказательства: тюрбан должен был бы, как он считал, вызвать у судей благоговейный трепет. Результатом этого показа был громовой смех присутствующих, который сотряс стены небольшого зала.
В разговор вступил Герберт Стек. Он осторожно поинтересовался у Олкотта:
— Я хотел бы все-таки уточнить: почему вы полагаете, что встретившийся с вами человек был махатмой, а не обычным индусом?
Отвечая на этот вопрос, Олкотт превзошел даже самого себя. Он трогательно посмотрел на собравшихся перед ним людей и сказал:
— К сожалению, я редко встречал живых индусов. Впервые я увидел индуса в Лондоне.
Олкотт был искренне убежден, что его ответы понравились высокой комиссии и что он произвел на ее членов хорошее впечатление.
— Что вы можете продемонстрировать нам в качестве других доказательств существования махатм? — Этим вопросом Фредерик Майерс хотел закончить снятие показаний с Олкотта.
Олкотт молча достал из кармана брюк позолоченного Будду на колесиках и с гордостью повертел им перед носом остолбеневших судей. Через несколько секунд, чуть не падая со стульев, расхохотались почти все.
У одного старика, потерявшего бдительность, изо рта от смеха выпала вставная челюсть, и эта неприятная случайность сделала хохот поистине гомерическим.
Когда Олкотт ознакомил Блаватскую со стенограммой заседания, она дала волю своим чувствам и слов при этом не выбирала. Олкотт не вынес издевательств над собой и с вызовом крикнул:
— Что вы от меня хотите?! Мне что, покончить жизнь самоубийством?!
Блаватская смирялась с людской глупостью, но не терпела шантажа. Особенно если угрозы исходили от недалеких людей. Она словно ополоумела — такая охватила ее ярость. Елена Петровна потребовала немедленного выхода Олкотта из общества, визжала и оскорбляла его, как могла. Олкотт отвечал хриплым голосом, глядя на нее исподлобья, как несправедливо обиженный большой ребенок:
— Меня ваши слова не трогают! Я буду работать в обществе до тех пор, пока меня не выгонят Учителя[421].
Не нужно быть провидцем, чтобы понять: ничем хорошим подобные допросы не кончаются. После печального инцидента с Олкоттом Блаватская пришла к убеждению, что дураки оживляют жизнь, они — словно чмокающие пузыри на водной глади, без них всякого рода неожиданности воспринимаются больнее и трагичнее. Ею овладела парадоксальная мысль: не придают ли дураки определенную устойчивость постоянно меняющейся жизни? Может быть, они — соль Земли?
На обратном пути из Лондона в Париж ее сопровождала Мэри Гебхард с сыном Артуром, замечательная женщина, ее новый друг.
Мэри Гебхард была по отцу англичанкой, а по матери ирландкой. С юных лет она проявляла склонность к философии и оккультизму. Обучалась древнееврейскому языку — а как же иначе разберешься в премудрости каббалы? Мэри Гебхард была продвинутой в оккультных науках женщиной. На протяжении многих лет она училась у Элифаса Леви, до самой его смерти в 1875 году. Блаватской с ней было по-настоящему интересно.
Помимо герцогини Кейтнесс великосветские дамы из разных европейских стран наперебой приглашали Блаватскую. Они в ней откровенно нуждались и предпочли бы отказаться от некоторых своих привычек, лишь бы попасть в ее окружение и увидеть сладостные миражи сверхдуховного и сверхреального. Весь ход медиумических событий и паранормальных явлений, которые происходили в Европе, неудержимо влек их к «старой леди». Блаватская была засыпана приглашениями из Лондона и Парижа.
Среди суетливых людей, которые ссорились, ругались, интриговали, говорили банальности, сообразуясь, впрочем, с временем и местом, Елена Петровна казалась гостьей из другого мира. Они, околдованные личностью Блаватской и убежденные в том, что она вошла в общение с небесами, прощали ей веселое и смешливое настроение, крутой нрав и едкую иронию в свой адрес. Иначе говоря, она была нарасхват, и ее, как знамя, передавали из рук в руки.
Она же научилась управлять ими по своему усмотрению.
Блаватская на дух не переносила резонеров и святош, как и тех, кто серьезничал и кичился образованностью, знаниями и богатством. Последние затыркали ее глубокомысленными вопросами, и когда не было сил на них отвечать, она, сощурившись, говорила глухим таинственным голосом: «Подумайте…» Умела она выставить собеседника идиотом, а самой уйти от ответа. Не могла же она этим ухоженным и малоподвижным людям говорить, как прежде говорили ее Учителя: «Дерзайте!» Ею часто овладевало страшное утомление, словно она целое столетие пребывала в изнурительном и бесконечном пути. Блаватской захотелось чуть-чуть отдохнуть и навсегда избавиться от неприятных воспоминаний и навязчивых призраков. Ее крутая и узкая дорога в будущее пролегала через горные теснины человеческого непонимания и недоброжелательства. Она наверняка знала, что всё происходящее с человеком неизбежно и предрешено, и только одна тайна не раскрывалась перед ней: сколько ей отпущено сроку на земную жизнь?
Вернувшись в Париж, Блаватская пошла в Русскую православную церковь. Душа потребовала. Противно было смотреть, как в Лондоне у ее ног распростерся Мохини Мохан Чаттерджи, грамотный человек, адвокат, брахман, знаток санскрита, а за ним с истерическими воплями, вскидывая руки и со слезами на глазах другие, в основном экзальтированные дамы — ее постоянная паства. Ужас ее тогда охватил невероятный. Словно напустили дыму в ее сознание, вылили в нее помои.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА - Георгий Эдельштейн - Биографии и Мемуары
- Будда - Александр Николаевич Сенкевич - Биографии и Мемуары / Буддизм / Религиоведение
- Принцессы Романовы: царские племянницы - Нина Соротокина - Биографии и Мемуары
- Вот почему я врач. Медики рассказывают о самых незабываемых моментах своей работы - Марк Булгач - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература
- Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916 - Александр Петрович Извольский - Биографии и Мемуары / История
- Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Максим Викторович Винарский - Биографии и Мемуары / Биология
- Почему они убивают. Как ФБР вычисляет серийных убийц - Джон Дуглас - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература / Психология
- Люди Греческой Церкви. Истории. Судьбы. Традиции - Сергий Тишкун - Биографии и Мемуары
- О судьбе и доблести - Александр Македонский - Биографии и Мемуары
- У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары