Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?
Юлиану казалось, что он уже слышал голос этот когда-то в незапамятном детстве.
Потом снова, но тише, как будто издали:
– Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?
И голос замер так далеко, что пронесся чуть слышным дуновением:
– Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?
Когда Юлиан, очнувшись, поднял лицо от земли, он увидел, что один из иеродулов зажигает лампаду. Голова его кружилась; но он помнил все, что было с ним, как помнят сновидения.
Ему опять завязали глаза и дали отведать пряного вина. Он почувствовал силу и бодрость в членах.
Его повели наверх, по лестнице. Теперь рука его была в руке Максима. Юлиану показалось, что невидимая сила подымает его, как бы на крыльях. Иерофант сказал:
– Спрашивай.
– Ты звал Его? – проговорил Юлиан.
– Нет. Но когда на лире дрожит струна – ей отвечает другая: противное отвечает противному.
– Зачем же такая власть в словах Его, если они ложь?
– Они – истина,
– Что ты говоришь? Значит слова Титана и Ангела – ложь?
– И они – истина.
– Две истины?
– Две.
– Ты соблазняешь…
– Не я, но полная истина соблазнительна и необычайна. Если боишься – молчи.
– Я не боюсь. Говори все. Галилеяне правы?
– Да.
– Зачем же я отрекся?
– Есть и другая правда.
– Высшая?
– Нет. Равная той, от которой ты отрекся.
– Но во что же верить? Где Бог?
– И там, и здесь. Служи Ариману, служи Ормузду, как хочешь, но помни: оба равны; царство Диавола равно царству Бога.
– Куда идти?
– Выбери один из двух путей – и не останавливайся.
– Какой?
– Если веришь в Него – возьми крест, иди за Ним, как Он велел. Будь смиренным, будь девственным, будь агнцем безгласным в руках палачей; беги в пустыню; отдай Ему плоть и дух; терпи, верь. – Это один из двух путей: великие страстотерпцы-галилеяне достигают такой же свободы, как Прометей и Люцифер.
– Я не хочу!
– Тогда избери другой путь: будь сильным и свободным; не жалей, не люби, не прощай; восстань и победи все; не верь и познай. И мир будет твой, и ты будешь, как Титан и Ангел Денницы.
– Не могу я забыть, что в словах Галилеянина есть тоже правда; не могу я вынести двух истин!..
– Если не можешь – будешь, как все. Лучше погибнуть. Но ты можешь. Дерзай. – Ты будешь кесарем.
– Я – кесарем?
– Ты будешь иметь во власти своей то, чего не имел герой Македонский.
Юлиан почувствовал, что они выходят из подземелья: их обвеял свежий, морской, должно быть утренний ветер; не видя, угадывал он вокруг себя бесконечность моря и неба.
Иерофант снял повязку с глаз его. Они стояли на высокой мраморной башне; то была астрономическая башня, подобие древнехалдейских башен, построенная на громадном отвесном обрыве над самым морем; внизу были роскошные сады и виллы Максима, дворцы, пропилеи, напоминавшие Персеполийские колоннады; дальше, в тумане – Артемизион и многоколонный Эфес; еще дальше на востоке – горы; там должно было взойти солнце; на западе, на юге, на севере расстилалось море, необъятное, туманное, темно-голубое, все трепещущее, все смеющееся в ожидании солнца. Они стояли на такой высоте, что голова у Юлиана закружилась; он должен был опереться на руку Максима.
Вдруг восходящее солнце блеснуло из-за гор; он зажмурил глаза с улыбкой – и солнце тронуло белую священную одежду Юлиана первым, сначала бледно-розовым, потом красным, кровавым лучом.
Иерофант обвел рукою горизонт, указывая на море и землю:
– Смотри, это все – твое.
– Разве я могу, учитель?.. Я каждый день жду смерти. Я – слабый и больной…
– Солнце – бог Митра венчает тебя своим пурпуром. Это пурпур кесаря. Все – твое. Дерзай!
– Зачем мне все, если нет единой правды – Бога, которого ищу?
– Найди Его. Соедини, если можешь, правду Титана с правдой Галилеянина – и ты будешь больше всех рожденных женами на земле…
* * *У Максима Эфесского были огромные книгохранилища, тихие, мраморные покои, уставленные научными приборами, обширные анатомические залы.
В одной из них молодой ученый Орибазий, врач Александрийской школы, держа тонкий стальной нож в руках, производил вместе с теургом анатомическое рассечение редкого животного, присланного Максиму из Индии. Зала была круглая, без окон, с верхним светом, устроенная наподобие таких же зал в Александрийском музее; кругом стояли медные сосуды, жаровни, математические приборы Эолипила и Архимеда, так называемая огненная машина Ктезибия и Герона; в тишине соседнего книгохранилища звонко падали капли водяных часов, изобретенных Аполлонием; там виднелись глобусы, медные географические карты, изображения звездных сфер Гиппарха и Эратосфена. Друзья производили рассечение живого тела по способу великого анатома Герофила. Под ровным светом, падавшим из круглого отверстия в крыше, Максим, в простой одежде философа, смотрел с любопытством в еще теплые внутренности животного, лежавшие на широком мраморном столе. Маленькие и быстрые глаза его, из-под седых бровей, сверкали обычным проницательным и насмешливым блеском.
Орибазий говорил, наклоняясь над столом и рассматривая только что вынутую печень:
– Как может философ Максим верить в чудеса?
– И верю, и не верю, – ответил теург. – Разве природа, которую мы исследуем, не самое чудесное из чудес? Разве не чудо и не тайна эти тонкие кровяные сосуды, нервы, совершенное устройство внутренних органов, которые мы рассматриваем, как авгуры?
– Ты знаешь, о чем я говорю, – возразил Орибазий. – Зачем ты обманываешь бедного мальчика?
– Юлиана?
– Да.
– Он сам хочет быть обманутым.
Упрямые тонкие брови молодого врача сдвинулись:
– Учитель, если ты любишь меня, скажи, кто ты? Как ты можешь терпеть эту ложь? Разве я не знаю, что такое магия? – Вы прикрепляете к потолку в темной комнате светящуюся рыбью чешую – и ученик, посвящаемый в таинства, верит, что это – звездное небо, сходящее к нему по слову иерофанта; вы лепите из кожи и воска мертвую голову, снизу приставляете к ней журавлиную шею, и, спрятавшись в подполье, произносите в эту костяную трубку ваши пророчества – и ученик думает, что череп возвещает ему тайны смерти; а когда нужно, чтобы мертвая голова исчезла, вы приближаете к ней жаровню с углями – воск тает, и череп распадается; вы из фонаря бросаете отражения сквозь раскрашенные стекла на белый дым ароматов – и ученик воображает, будто бы перед ним видения богов; сквозь водоем, у которого каменные края и стеклянное дно, вы показываете ему живого Аполлона, переодетого раба, живую Афродиту, переодетую блудницу. И вы называете это священными таинствами!..
На тонких губах иерофанта появилась двусмысленная улыбка:
– Таинства наши глубже и прекраснее, чем ты думаешь, Орибазий. Человеку нужен восторг. Для того, кто верит, блудница воистину Афродита, и рыбья чешуя воистину звездное небо. Ты говоришь, что люди молятся и плачут от видений, рожденных масляной лампой с раскрашенными стеклами. Орибазий, Орибазий, но разве природа, которой удивляется мудрость твоя, – не такой же призрак, вызванный чувствами, обманчивыми, как фонарь персидского мага? Где истина? Где ложь? Ты веришь и знаешь – я не хочу верить, не могу знать…
– Неужели Юлиан был бы тебе благодарен, если бы знал, что ты его обманываешь?
– Юлиан видел то, что хотел и должен был видеть. Я дал ему восторг; я дал ему веру и силу жизни. Ты говоришь – я обманул его? Если бы это было нужно, я, может быть, и обманул бы, и соблазнил бы его. – Я люблю его. Я не отойду от него до смерти. Я сделаю его великим и свободным.
И Максим взглянул на Орибазия своими непроницаемыми глазами.
Луч солнца упал на седую бороду и седые нависшие брови старика; они заблестели, как серебро; морщины на лбу стали еще глубже и темнее; а на тонких губах скользила двусмысленная улыбка, обольстительная, как у женщин.
XI
Юлиан посетил несчастного брата своего Галла, когда тот остановился проездом в Константинополе.
Он нашел его окруженным предательской стражей сановников Констанция: здесь был хитрый, вежливый придворный щеголь, квестор Леонтий, который прославился искусством подслушивать у дверей, выспрашивать рабов; и трибун щитоносцев-скутариев, молчаливый варвар Байнобаудес, похожий на переодетого палача; и важный церемониймейстер императора, comes domesticorum, Луциллиан, и, наконец, тот самый Скудило, который был некогда военным трибуном в Цезарее Каппадокийской, а теперь, благодаря покровительству старых женщин, получил место при дворе.
Галл, здоровый, веселый и легкомысленный, как всегда, угостил Юлиана превосходным ужином; в особенности хвастал он жирным колхидским фазаном, начиненным фиваидскими свежими финиками. Он смеялся, как ребенок, вспоминал Мацеллум.
Вдруг Юлиан нечаянно в разговоре спросил брата о жене его, Константине. Лицо Галла изменилось; он опустил пальцы с белым сочным куском фазана, который подносил ко рту; глаза его наполнились слезами.
- Смерть Богов (Юлиан Отступник) - Мережковский Дмитрий Сергеевич "Д. М." - Историческая проза
- Бремя власти: Перекрестки истории - Дмитрий Мережковский - Историческая проза
- Наука любви - Дмитрий Мережковский - Историческая проза
- Реформы и реформаторы - Дмитрий Мережковский - Историческая проза
- Кровь богов (сборник) - Иггульден Конн - Историческая проза
- Лето Господне - Иван Шмелев - Историческая проза
- Львиный мед. Повесть о Самсоне - Давид Гроссман - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Карл Великий (Небесный град Карла Великого) - Анна Ветлугина - Историческая проза