Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С.Л. Утченко отмечает, что античность знала Цезаря, прежде всего, как полководца, а не как «государственного деятеля»{352}. В известной мере, тон такого рода восприятию задал сам Цезарь. Он достаточно мало останавливается на характеристиках, предпочитая дать слово фактам. Цезарь любил свою армию, и ее солдаты и офицеры стали главными героями «Записок». Автор отчетливо показал, что обязан своими победами мужеству и выносливости солдат, героизму и профессионализму центурионов и опыту и компетентности офицеров. Вырисовывается и образ полководца: быстрота действий, решительность и энергия сочетаются у него с гибкостью, умением предвидеть замыслы противника и выдержкой, а также — умением переходить от обороны к наступлению и наоборот{353}. Помимо милосердия, автор подчеркивает еще одно дополнительное качество — стремление минимизировать риск и избежать потерь при сражениях и осадах (Caes. B.G., VII, 52; B.C., I, 71–72; III, 73), выиграв войну еще до того, как она началась{354}. Современники Цезаря, Марий, Сулла и Помпей, были военными и считали армию решающим (если не единственным) аргументом в политике. Их выдвинула война, а военные методы были, с их точки зрения, последним и оптимальным средством решения всех проблем. Цезарь пришел в армию из политики и, похоже, считал войну лишь одним из способов решения политических задач, причем, далеко не всегда оптимальным.
Таков, вероятно, образ Цезаря, который вырисовывается из его произведений. Он сказал о себе далеко не все. Сочинение, в основном, посвящено военной стороне его деятельности, об остальном сказали другие.
Говоря о Цицероне, можно отметить правоту С.Л. Утченко, увидевшего у него, по крайней мере, три образа Цезаря{355}. Первым является образ героя в некоторых его речах, вторым — образ врага и тирана в трактате «Об обязанностях» и речах и письмах 44–43 гг., третьим — образ Цезаря в письмах, речах и трактатах 50–40-х гг.
Цицерону как никому другому удалось “героизировать образ Цезаря. Это не только великий полководец из речи «О консульских провинциях», но и мудрый, милосердный победитель из речей «За Марцелла» и «За Лигария». Цицерон оказался в деликатном положении: он был в положении просителя, аппелирующего к победившему Цезарю и, вместе с тем, все его прошлое противилось тому, что он был вынужден говорить. Речь «За Марцелла» оратор начал с восхваления непобедимости и военных успехов диктатора, которыми он обязан, прежде всего, самому себе и своей способности предвидеть и рассчитывать (Cic. pro Marc, 2, 5–3, 9). Впрочем, дальнейшая речь превращается в гимн милосердию, благодаря которому Цезарь и одержал победу (Ibid., 3, 11–12). «Ибо когда по закону самой победы все мы должны были пасть побежденные, мы были спасены твоим милосердным решением. Итак, по всей справедливости непобедим ты один, ты, кем полностью побеждены и закон и сила самой победы» (Ibid., 3, 12). В угоду Цезарю Цицерон подвергает частичной переоценке и саму войну, предстающую неким глобальным бедствием, пришедшим откуда-то извне (Ibid., 5, 13). «Различны были желания граждан, расходились их взгляды, наши разногласия выражались не только в образе мыслей и в стремлениях, но и в вооруженных столкновениях и походах; царил какой-то мрак, происходила борьба между прославленными полководцами. Многие знали, чье дело правое; многие не знали, что им полезно, многие — что им подобало; некоторые — даже что было дозволено. Государство пережило эту злосчастную и роковую войну; победил тот, кто был склонен не разжигать свою ненависть своей удачей, а смягчать ее своим милосердием…» (Cic. pro Marc, 10, 31). Милосердие Цезаря было не только средством победы, оно станет и средством врачевания ран войны, «врачевать которые не может никто» (Ibid., 8, 24). Победа Цезаря спасла государство — такова главная мысль Цицерона. «Вначале, Цезарь, — повторил он в речи «За Лигария», — ты признал это расколом, а не войной, не взаимной ненавистью между врагами, а распрей между гражданами, причем, обе стороны желали благополучия государства, но в своих намерениях и стремлениях упускали из виду общее благо… Само дело было тогда неясным, так как и у той, и у другой стороны было нечто заслуживающее одобрения, теперь же лучшей следует признать ту сторону, которой даже сами боги оказали помощь. Но кто, уже оценив твое милосердие, не одобрит той победы, при которой пали только те, кто взялся за оружие?» (Cic pro Lig., 6, 19).
Вслед за С.Л. Утченко, мы должны признать, что в этих словах Цицерона не было ни доли искреннего убеждения{356}. Он, несомненно, считал Цезаря выдающимся полководцем, но, испытывая к нему ненависть, едва ли мог видеть положительное начало в победе цезарианцев. Совершенно иной была оценка диктатора в трактате «Об обязанностях», написанном после смерти Цезаря.
Вероятно, это был первый образ Цезаря-тирана, созданный дошедшей до нас античной публицистикой. Ради своего первенства (principatum) Цезарь преступил все божеские и человеческие законы, — считал Цицерон (Cic De off., I, 8, 26). Цезарь приводится у него как пример того, что жажда власти, славы и почестей способна привести к полному забвению справедливости, одной из высших добродетелей человека и гражданина (Ibid.). Критика усиливается во 2 книге. Цицерон ставит рядом царей и популяров, которые ради выгоды обманывают людей ложными обещаниями (Ibid., II, 6, 21). Появляется еще одна параллель: Цезарь сближается с Суллой, оба одержали «дурную в нравственном отношении победу», занимались грабежами и способствовали утрате Римом своего нравственного престижа (Ibid., II, 7, 27). Господство обоих держалось на страхе, а власть страха не может быть продолжительной (Ibid., II, 7, 23). Неким связующим фактором и, вместе с тем, характерным примером является Публий Сулла. Родственник первого диктатора, скупавший имущество погибших при Сулле, он делал то же самое при Цезаре. При «той диктатуре он был писцом, при этой — городским претором» (Ibid., VII, 27–29). «Мы теряем государство», — заключает Цицерон свое мрачное суждение. Цезарь еще хуже Суллы, поскольку, в отличие от последнего, у него не было даже «добрых намерений».
Переоценке подвергается и гражданская война. Это — победа худших. «Твое время», — обращается он к сыну, — «попало на ту войну, во время которой одна сторона в изобилии имела злодеяний, другая же была несчастлива» (Cic. De off., II, 13, 45). Как и раньше, Цицерон проявляет ностальгию по господству помпеянцев. В конце звучит финальный аккорд. Цезарь открыто объявляется тираном, а его убийство считается оправданным (Ibid., III, 4, 19; 6, 32).
Таким образом, в «De officiis» звучит основное обвинение в адрес Цезаря как «тирана», подавившего «свободную республику». Очень скоро формулируется и второе: Цезарь шел к власти с самого начала своей деятельности и был как раз той зловещей фигурой, которая медленно, но верно подтачивала благополучие государства и общества, пока последние не стали его жертвой.
Уже в I Филиппике он рекомендует Антонию помнить об участи Цезаря (Cic. Phil., I, 14, 35) и говорит (еще один миф!) о ненависти народа к диктатуре и о том, что он рукоплескал статуям Помпея, трибунам-диссидентам и самим заговорщикам (последнего точно не было) (Cic. Phil., I, 13, 37). Конечно, подчеркивает Цицерон, он всегда относился с долей недоверия к изъявлению народных эмоций, но здесь «рукоплескали все… высшие, средние и низшие» (Ibid., I, 15, 35).
Во II Филиппике содержится уже более развернутая и, как хочет показать Цицерон, более объективная характеристика покойного диктатора. «Он отличался умом, одаренностью, памятью, образованием, настойчивостью, умением обдумывать свои планы, упорством. Вступив на путь войны, он совершил деяния, хотя и бедственные для государства, но все же великие; замыслив царствовать долгие годы, он с великим трудом, ценой многочисленных опасностей осуществил то, что задумал. Гладиаторскими представлениями, щедрыми раздачами, играми он привлек на свою сторону неискушенную толпу; своих сторонников он привязал к себе наградами, противников — видимостью милосердия. К чему много слов? Коротко говоря, он, то внушая страх, то проявляя терпение, приучил свободных граждан к рабству» (Cic. Phil., II, 45, 126). В V Филиппике Цицерон обвиняет Цезаря в стремлении к царской власти и ставит в один ряд с Цинной и Суллой. «Помню я Цинну, видел Суллу, затем и Цезаря — ведь все эти трое, после того, как Л. Брут освободил государство от власти царей, имели больше власти, чем все государственные органы» (Cic. Phil., V, 17).
Не будем комментировать противоречия в оценках — они скорее говорят о самом Цицероне, чем о предметах его рассуждений. Такого рода расхождения весьма характерны для великого оратора, который на протяжении всей своей деятельности постоянно занимался приведением в соответствие своих собственных, подчас весьма различных оценок. Подборке взаимопротиворечащих и взаимоисключающих высказываний Цицерона можно посвятить самостоятельное большое исследование, равно как и попытаться дать ему самые разнообразные объяснения. Можно пытаться оценить это с позиций строгой морали и говорить об общечеловеческой нравственности, можно, как это часто делается, внести некую категорию морали «политической» или объяснить все «постоянно меняющейся политической ситуацией», «государственной необходимостью» или просто тем, что он был «живым, эмоциональным человеком». У нас нет возможности (да и желания) вступать в дискуссию, обязан ли политик или администратор подчиняться общим правилам морали, или у него есть некие «особые» критерии. Мы исследуем только развитие образа Цезаря и обнаруживаем, что Цицерон стоит одновременно у истоков практически всей мифологии, «цезарианской» и «антицезарианской», начиная от трудноуловимого телеологического мифа, о котором пишет С.Л. Утченко, и заканчивая мифом о демагоге, развязавшем войну и ставшим тираном, уничтожившим республику и ввергнувшим народ в рабство. Цицерон явно следовал модели греческих тиранов и можно сказать, что в эти моменты он был гораздо более искренен, чем тогда, когда восхвалял галльские успехи Цезаря или его политику милосердия. Теперь оратор вероятно, высказывал свою «субъективную» правду, в которую он, несомненно, верил, но говорил ли он всю правду и всегда ли он думал именно так? Некоторые дополнительные характеристики дают нам письма Цицерона, по большому счету, исполненные той же негативной тенденции отношения к Цезарю как к демагогу, авантюристу, военному диктатору и тирану, но вносящие ряд интересных конкретных деталей.
- Юлий Цезарь - Филипп Фриман - История
- Гай Юлий Цезарь. Злом обретенное бессмертие - Геннадий Левицкий - История
- Квинт Серторий. Политическая биография - Антон Викторович Короленков - История
- Юлий Цезарь - Глеб Благовещенский - История
- Митридат против Римских легионов. Это наша война! - Михаил Елисеев - История
- Поп Гапон и японские винтовки. 15 поразительных историй времен дореволюционной России - Андрей Аксёнов - История / Культурология / Прочая научная литература
- Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман - История / Публицистика
- Анатомия войны: Александр Македонский, Ганнибал, Юлий Цезарь и их великие победы - Александр Андреев - История
- Право - Азбука, Теория, Философия, Опыт комплексного исследования - Сергей Алексеев - История
- Вожди в законе (СИ) - Фельштинский Юрий Георгиевич - История