больше разбередили рану.
— Видать, дело с твоими наследниками не очень веселое, — съязвил Пако.
— Чего ты на меня давишь?.. — Хозяин посмотрел на Пако и опустил глаза.
— Таких, как ты, словом не задавишь, — резко сказал Пако и сжал кулаки.
Хозяин поднялся со своего места, тяжелой, размеренной походкой подошел к калитке и отодвинул железный засов.
— А кулаки свои спрячь, — предложил он Пако. — И не торопись частника ликвидировать, а то самому жрать будет нечего. Или, может, ты не знаешь, что мы государству продукты продаем?
— Все равно ваше дело гиблое, попомни мое слово! — кинул на прощанье Пако.
Калитка закрылась, и громыхнул железный засов.
АРМИЯ, САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ В МИРЕ
Путешествуя по Кубе, я не раз задумывался над тем, много это или мало — семнадцать лет. Для судьбы человека, конечно, много. В истории государства — крошечный отрезок времени. Но за это время Куба смогла изменить прежний облик «сахарной провинции» с унылыми крестьянскими хижинами, с трубами сахарных заводов «сентралей», с небольшими участками земли, огороженными колючей проволокой. Не видно теперь крестьян, униженных и забитых, тяжело бредущих по обочине дороги.
У шофера Пако, с которым мы продолжали наш путь на восток страны, весь мир, проносившийся за окном автомобиля, четко делится на два: «до революции» и «после революции».
— Эта фабрика построена после революции, — говорил Пако, показывая на новое здание у дороги. — Тот мост через реку тоже построен лет шесть назад. Раньше здесь переправлялись на пароме.
Среди обширных полей сахарного тростника все чаще попадались каменные островки новых жилых зданий и школ. Школы стояли в стороне от городов и селений. Они выглядели красочно и были своего рода ориентирами на местности.
Я насчитал шестнадцать школ на участке дороги в двадцать пять километров. И сказал об этом Пако.
— Эх, родиться бы мне сейчас! — вздохнул шофер.
— Ну и что тогда?
— Мог бы быть кем хочешь: ученым, летчиком или музыкантом. Все от тебя самого зависит. А раньше — от бога. Денег на учебу нет — обречен. Куда пойдешь — только рубщиком сахарного тростника.
«Я б кондуктором пошел, пусть меня научат», — вспомнил я стихи Маяковского. Мне было, наверное, лет девять, когда читал эти стихи на школьном празднике. Эти стихи точно выражали суть жизни поколения, родившегося после революции.
— А твои дети? — спросил я Пако.
— Они учатся. У них твоя судьба. — Пако улыбнулся, видимо, вспомнил наш разговор о том, что он повторяет путь моего отца.
Пако вынул сигару, понюхал ее, откусил острый кончик и выплюнул в окошко. Достал из кармана коробку спичек и как-то очень ловко, не отпуская руля, зажег спичку и прикурил.
Впереди показалась еще одна школа. Она ничем не отличалась от других зданий, которые попадались на пути.
— Это школа имени Гагарина, — сказал Пако.
Машина остановилась у школьных ворот. Рядом с четырехэтажным зданием школы — столовая, общежитие. Между корпусами переходы под легким ребристым навесом. Во дворе школы спортивные площадки и бассейн. Его ровный квадрат, как зеркало, отражает голубизну неба.
Мы вошли в школу во время перемены. В коридорах мальчики и девочки. Мальчики в голубых рубашках и синих брюках, девочки в голубых кофточках и синих юбках. На ногах высокие белые гольфы.
И опять память прошлого вторглась в сегодняшнюю жизнь. Я вглядывался в лица этих мальчишек, а память уводила меня в другое, дореволюционное время Кубы. Все, что я видел сейчас, было красочным, а то далекое время представлялось в черно-белом цвете.
Я ехал тогда, в 1959 году, по шоссе, которое проходит где-то тут неподалеку. Асфальт во многих местах был выбит. Ехать приходилось медленно. Через километр, другой на дороге встречались мальчишки. На них были драные штаны, выцветшие на солнце рубашки и соломенные шляпы. В руках они держали ведро с песком и маленькую лопату. Они засыпали ямы на асфальте и, когда проезжали машины, снимали шляпу и ждали вознаграждения. И глаза у них были умоляющие. Когда в шляпу летела монета, на их не по-детски усталых лицах пробивалась улыбка.
Сейчас в шумных коридорах школы встречались чисто одетые мальчики и девочки с глазами веселыми, с улыбкой, готовой сорваться в любую минуту, и мне казалось, что черно-белое воспоминание относится к какой-то другой стране, к какой-то другой эпохе. Но память твердила, что все это было здесь, рядом, на соседней дороге, всего семнадцать лет назад.
— Я вот гляжу на ребят и думаю, — перебил мои размышления шофер, — до революции на Кубе семьсот тысяч детей не могли ходить в школу, и я среди них. А десять тысяч учителей не имели работы. Парадокс.
— Чем же объяснить?
— Школ не было. Правительство не давало денег. Необразованным народом легче управлять.
К нам подошел директор школы, средних лет мужчина в очках. Одет он был в белую гуайяверу, здороваясь за руку, он как-то очень внимательно, пожалуй, даже пристально смотрел в глаза. Голос у него был тихий.
— Вы уже слышали, наверное, термин «школа в поле»? — спросил директор. — Такие школы расположены на земле какого-нибудь госхоза. Ученики не только учатся, но и работают в поле. И работают не от случая к случаю, а каждый день по три часа. С половины восьмого до половины одиннадцатого. Это метод трудового воспитания.
— У кубинцев раньше бытовала такая поговорка, — вмешался Пако. — «Деньги есть, зачем работать? Денег нет — работать надо».
— Вот именно, — подтвердил директор, — мы хотим, чтобы кубинец с детства понял, что труд — это осознанная необходимость.
Жестом руки директор пригласил нас подняться на верхний этаж.
Я приглядывался к ученикам. Среди них — и мулаты, и негры, и белые. Все они одинаково опрятно одеты. Все они, видимо, не чувствуют между собой разницы. Извечный вопрос расового неравенства снят с повестки дня на революционной Кубе. Рассыпались в прах утверждения о том, что между неграми и белыми существует непреодолимый барьер.
С четвертого этажа школьного здания перед взором открывалась широкая панорама — нескончаемые зеленые плантации сахарного тростника. Вдалеке, километрах в четырех–пяти, стояла другая школа, такое же четырехэтажное здание с такими же длинными лоджиями по фасаду. В другой стороне был виден островок жилых домов, которые уже не раз встречались в пути.
— Борьба с неграмотностью — вчерашний день для Кубы, — продолжал директор. — Теперь стоит вопрос о воспитании нового, революционного поколения кубинцев. И я думаю, что любая высокоразвитая страна может позавидовать нам в том, как мы поставили это дело. Фидель правильно говорит, что «с момента победы революции наша система воспитания улучшается из года в год. Но в
