Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(18) Через несколько дней мы обвиняли Клавдия Фуска, зятя Классика, и Стилония Приска, бывшего при Классике трибуном когорты. Исход был не одинаков: Приску на два года запретили въезд в Италию; Фуска оправдали334.
(19) К третьему заседанию мы решили собрать побольше дел; мы боялись, что затянувшееся следствие надоест следователям до пресыщения, и строгая их справедливость вздремнет, а кроме того, мы постарались приберечь к этому заседанию и преступников менее важных. Исключение составляла жена Классика: ее подозревали во многом и многом, но улик для осуждения было недостаточно335. (20) На дочери Классика (она была тоже среди подсудимых) никаких подозрений не лежало. Когда я, заканчивая свою речь, назвал ее имя (в конце нечего было бояться, как в начале, что все обвинение тем самым утратит свою силу), я счел требованием чести не обижать невинную, о чем и сказал и прямо, но по-разному. (21) Я то спрашивал послов, могут ли они сообщить мне что-либо, что, по их мнению, можно доказать, то обращался к сенаторам за советом: считают ли они, если у меня есть некоторая способность говорить, что я должен как мечом прикончить невинного, и, наконец, все заключил такой концовкой: «кто-нибудь скажет: «итак, ты судишь?» я не сужу, но помню, что адвокатом меня назначили судьи».
(22) Так закончился этот процесс, в котором было столько обвиняемых. Кое-кого оправдали, большинство осудили и даже выслали, одних на время, других навсегда. Сенатским постановлением полностью засвидетельствовано и одобрено наше рвение, честность и стойкость. Это была достойная награда за наш труд и ничуть не преувеличенная. (24) Можешь представить, как мы устали: столько раз приходилось нам выступать, столько раз спорить, допрашивать стольких свидетелей, ободрять, опровергать. (25) Как трудно, как мучительно отказывать тайным просьбам друзей подсудимых и противостоять их открытым нападкам? Я приведу один случай. Когда некоторые судьи громко вступились за одного весьма влиятельного подсудимого, я ответил: «он не будет менее невиновен, если я скажу все». (26) Можешь заключить из этого, сколько схваток мы выдержали, сколько обид на себя навлекли, на короткое время, правда. Честность оскорбляет людей в ту минуту, когда она им во вред, потом они же ею восторгаются и ее превозносят. Лучше ввести тебя в это дело я не могу.
(27) Ты скажешь: «не стоило труда. И к чему мне такое длинное письмо?». Тогда не спрашивай постоянно, что делается в Риме. И помни: не длинно письмо, охватившее столько дней, столько следствий, назвавшее столько подсудимых и дел. (28) Все это я, по-моему, перебрал вкратце, но тщательно. «Тщательно!» Зря я сказал это слово! мне припомнился один мой пропуск и припомнился поздно. Все же я расскажу о нем, хотя и с опозданием. Так делает Гомер336 и по его примеру многие: тут есть своя красота, но для меня дело не в этом.
(29) Кто-то из свидетелей,— рассердился ли он, что его вызвали против воли, подговорил ли его кто-то из подсудимых обезоружить обвинение,— но только он потребовал на скамью подсудимых Норбана Лициниана — посла от провинции и «инквизитора» под тем предлогом, что в деле Касты (жены Классика) он двурушничал337. (30) Законом оговорено, чтобы дело подсудимого было сначала доведено до конца и только потом разбирался вопрос о двурушничестве. Такой порядок принят, видимо, потому, что о честности обвинителя лучше всего судить по самому обвинению. (31) Норбану, однако, не помогли ни закон, ни имя посла, ни обязанность «инквизитора»: так жарка была ненависть к этому человеку, вообще бесчестному и сумевшему, как и многие, использовать времена Домициана. Провинциалы выбрали его «инквизитором» не потому, что он был хорошим и честным человеком, а потому, что он был врагом Классика, его выславшего. (32) Он потребовал, чтобы ему дали срок и объявили состав преступления; в том и другом ему было отказано, его заставили отвечать сразу. Зная его злонравие, я боюсь сказать, чего больше было в его ответах: уверенности или наглости? находчивы они были несомненно. (33) Ему предъявили множество обвинений, затмивших двурушничество. Два консуляра, Помпоний Руф и Либон Фруги, погубили его своим свидетельством: он будто бы при Домициане поддерживал в суде обвинителей Сальвия Либерала338. (34) Его присудили к высылке на остров339. Когда я обвинял Касту, я больше всего напирал на то, что ее обвинитель уличен в двурушничестве. И напирал напрасно; случилось нечто неожиданное: обвинителя осудили, а обвиняемую оправдали.
(35) Ты спрашиваешь, что я тем временем делал? Я указал сенату, что Норбан научил нас необходимости заново пересматривать уголовное дело, если доказано обвинение в двурушничестве. А затем, пока дело шло, я спокойно сидел. Норбан все дни присутствовал на суде и до конца пронес свою спокойную уверенность или наглость.
(36) Спрашиваю себя, не пропустил ли еще чего? Едва не пропустил. В последний день Сальвий Либерал накинулся на остальных послов за то, что они не привлекли к суду всех, кого поручила провинция, а так как он человек горячий и страстный, то им пришлось туго. Я взял под охрану этих прекрасных, исполненных благодарности людей: они заявляют, что обязаны мне спасением от этого смерча.
(37) Кончаю, кончаю по-настоящему; буквы не прибавлю, если даже вспомню, что пропустил что-то. Будь здоров.
10
Плиний Вестирицию Спуринне и Коттии340 привет.
Когда я был у вас в прошлый раз, я не сказал вам, что написал кое-что о вашем сыне341, — не сказал потому, что писал не затем, чтобы об этом рассказывать, а чтобы утолить свою любовь и свое горе. А потом, Спуринна, когда ты сказал, что слышал о моей рецитации, я подумал, что ты слышал и о чем она была. (2) А кроме того я боялся нарушить праздники, оживив эту тяжкую скорбь.
И теперь я несколько колеблюсь, прислать ли вам, как вы требуете, только то, что я читал, или добавить и то, что я думаю оставить для другой книги. (3) И моей любви мало одной книжки, посвященной этой дорогой и священной памяти. Я больше сделаю для нее, разумно все распределив и разложив. (4) Я колебался, вручить ли вам все написанное или кое-что пока придержать, но потом решил, что и откровеннее и более по-дружески послать все. Тем более, по утверждению вашему, до моего решения издавать это будет находиться только у вас.
(5) Еще прошу вас: если вы сочтете, что нужно что-то прибавить, изменить, опустить, укажите мне с такой же откровенностью. (6) Трудно в горе заниматься этим, трудно, и, однако, вы указывали скульптору и художнику, работавшим над портретом вашего сына, что надо выразить, что исправить. Так же руководите и мной: я ведь пытаюсь создать образ не хрупкий и обреченный на забвение, а вечный (так вы думаете). Чем правдивее, лучше, законченное он станет, тем долговечнее будет. Будьте здоровы.
11
Плиний Юлию Генитору342 привет.
Наш Артемидор343, по природе своей человек очень благожелательный и привыкший превозносить дружескую помощь, о моей услуге распустил слух верный, но только все преувеличил.
(2) Когда философы были изгнаны из города344, я навестил его на его пригородной вилле. Я был претором, мой приезд был приметен и тем более опасен. Он тогда нуждался в деньгах — и больших — для уплаты долга, сделанного из побуждений прекрасных. Под ворчание некоторых моих важных — и богатых — друзей я сам взял взаймы и подарил ему эти деньги. (3) Сделал я это, когда семеро моих друзей были или убиты или высланы: убиты Сенецион, Рустик, Гельвидий; высланы Маврик, Гратилла, Аррия, Фанния345 — столько молний упало вокруг меня. Словно опаленный ими, я, по некоторым верным признакам, предугадывал нависшую надо мной гибель346.
(4) Этим поступком, о котором он трубит, я особой славы не заслужил, я только не вел себя постыдным образом. (5) Г. Музонием347, его тестем, я восторгался и был с ним — в меру своего возраста — близок; с Артемидором меня связывает тесная дружба со времени, когда я в Сирии был военным трибуном. Впервые тогда обнаружились во мне кое-какие неплохие задатки: я сумел понять, что передо мной или мудрец, или человек, очень похожий на мудреца и близкий к мудрости. (6) Среди всех, кто сейчас называет себя философами, ты едва ли найдешь одного-двух столь искренних, столь правдивых. Я не говорю уже о том, как терпеливо переносит он и холод, и зной, как неутомим в труде, как равнодушен к еде и питью, как умеет управлять взглядом и душой. (7) Все это велико — для другого, в нем это мелочи по сравнению с теми достоинствами, которыми он заслужил выбор Музония, наметившего в зятья, среди всех искателей и всех званий, именно его.
(8) Я вспоминаю об этом и мне приятно, что у других и у тебя он засыпает меня похвалами. Я боюсь только, как бы он не переступил меру: по своей благожелательности (я возвращаюсь к тому, с чего начал) он не умеет соблюсти меру. (9) Только в этом одном он, человек вообще здравомыслящий, иногда ошибается (ошибка, правда, благородная): он думает, что друзья его стоят больше, чем в действительности. Будь здоров.
- Собрание речей - Исократ - Античная литература
- Записки о галльской войне - Гай Цезарь - Античная литература
- Книга стихотворений - Гай Катулл - Античная литература
- Тимей - Платон - Античная литература
- Записки о Галльской войне - Цезарь Гай Юлий - Античная литература
- Деяния божественного Августа - Август Гай Юлий Цезарь Октавиан - Античная литература
- Последняя дружба существа и человека - В. Корбл - Античная литература / Мифы. Легенды. Эпос
- Басни - Эзоп - Античная литература
- Ахарняне - Аристофан - Античная литература
- История императорской власти после Марка - Геродиан . "Геродиан" - Античная литература