Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В самом начале войны, будучи контуженным, Тихонравов попал в плен. Его отправили в Бобруйский лагерь для русских военнопленных. Контузия у него вскоре прошла и он начал подумывать о побеге. 7 ноября он задумал бежать. Оказалось, что такое же решение приняли и многие другие. Немцы как‑то пронюхали об этом, усилили охрану и решили наказать пленных. Это было чудовищное злодеяние. В ночь на 7 ноября 1941 года фашисты выгнали всех военнопленных из бараков на грязную лагерную площадь, освещенную десятками прожекторов. От ослепительно яркого света, бившего в глаза, ночь казалась беспросветно темной и мрачной. Моросил мелкий холодный дождь. Земля размякла, расползлась. Несчастные люди, раздетые и босые, стояли по колено в холодной грязи. Коченели ноги, дрожало промокшее до костей тело. Невнятно гудели голоса тысяч людей.
— Что они хотят делать с нами? — спрашивали они друг друга.
Вдруг со всех сторон затрещали пулемётные выстрелы и каскад трассирующих пуль ударил в людскую массу. Сначала многие, пожалуй, не поняли, в чём дело. Замертво падающие товарищи, крик и стоны раненых привели их в сознание. Многие инстинктивно стали прижиматься к земле, зарываться в грязь. Вскоре десятками, сотнями несчастных овладел психоз. Одни вскакивали и, прыгая и спотыкаясь через трупы товарищей, бежали на пулемётные выстрелы, что‑то кричали и падали замертво. Другие вздымали кверху руки, грозили кому‑то, изрыгая проклятья. Кто‑то звонким высоким голосом запел «Интернационал», и вот уже сотни голосов подхватили мощные звуки этого великого гимна:
И если гром великий грянетНад сворой псов и палачей,Для нас все так же солнце станетСиять огнем своих лучей.
Пели все, кто мог еще дышать. Пулемёты врага, казалось, захлебывались в бессильной ярости. Но пулями нельзя было убить песню, рождённую большими страданиями и великими надеждами. Люди умирали с этим гимном на устах.
Тихонравов был ранен и вместе с трупами вывезен за город и брошен в яму.
— Я выполз из‑под трупов на край ямы. Меня подобрали наши люди. И вот я перед вами, — закончил сбой рассказ, печально улыбаясь, лейтенант Тихонравов.
На глазах у Макея блестели слёзы. Таким его ещё никто не видел. То были слёзы не только злобы, родившие ярость мщения, но и слёзы сострадания к поруганной Родине.
Подъезжая к урочищу Великая Гребля, через которую должен был проехать глава города Бобруйска Тихонович, Макей клялся, что он собственными зубами перегрызёт горло этому человеку, с ведома которого в одну ночь было убито около пяти тысяч советских людей.
XVII
Глава города Бобруйска господин Тихонович ехал в Кинчев по делам службы. Одной из важных задач его миссии, едва ли не самой главной, была борьба со всё усиливающимся партизанским движением. Удобно усевшись в легкие санки с высоким расписным задком и эскортируемый двадцатью двумя всадниками, одетыми в чёрные шинели, он выехал из города в самом хорошем расположении духа. Этому способствовал солнечный, хотя и морозный день, изрядное количество выпитой водки и, главное, предвкушение свидания с Броней Щепанек. «Гарная паненка», думал он со сладострастностью старого развратника о Броне. «Довольно мне пред гордою полячкой унижаться», — вполголоса декламировал он, уткнувшись носом в большой енотовый воротник. По сторонам дороги беспорядочной толпой теснились могучие сосны. Впереди и сзади скакали молчаливые чёрные всадники. Они, конечно, портили чудесную картину зимнего леса. Представление об этих чёрных всадниках всегда как‑то связывалось у Тихоновича с грозными лесными жителями—партизанами. И всегда, как только он подумает о партизанах, что‑то больно начинало ныть в груди.
Где‑то хрупнула ветка. Тихонович вздрогнул, мороз пробежал у него по спине.
— Бог не без милости, козак не без доли, — пробормотал он вслух.
— Что изволили сказать? — обернувшись к нему и подобострастно улыбаясь, спросил кучер с длинной косматой бородой, покрывшейся инеем.
— Гони, гони! — сердито заворчал Тихонович, толкнув при этом ногой в толстый зад ямщика.
Санки, поскрипывая, быстро неслись то мимо косматых елей и белоствольных берез, то мимо низкорослых кустов можжевельника. Партизанам уже были видны из засады лица полицейских. Вот на галопе мимо главной партизанской засады проскакали пять чёрных всадников. Это — разведчики. Партизаны с трудом удержались, чтобы не выстрелить в них. Их пропустили, но не пощадили: всех уничтожила застава Миценко.
Будто кто часто–часто ударил по деревьям топорами. По лесу пошёл шум, словно падали с треском сваленные березы. Это партизаны макеевского и изоховского отрядов били по центральной группе чёрных конников, в середине которых, за. путавшись в сбруе и ломая оглобли санок, билась, лёжа в снегу, подстреленная вороная кобыла. Всадники сбились в кучу, давя друг друга. Лошади ржали, вздымались на дыбы и тут же падали. Спешенные всадники пытались бежать в лес, но, увязая в снегу, падали, настигнутые меткими партизанскими пулями. Другие, вырвавшись из кучи, хлестали лошадей, тщетно стараясь спастись бегством. Немногие из них, обратились за помощью к оружию. Все забыли о своем подопечном, который не сделал и попытки к бегству. Оглушённый выстрелами и поражённый ужасом, он был уже не в состоянии что‑либо делать. Лицо его в густой сетке морщин побледнело, нижняя челюсть отвисла и тряслась. Остановившиеся глаза были как у безумного. Он бессмысленно смотрел на подбежавших к нему партизан и только беззвучно шевелил бесцветными губами. Поистине жалок человек, у которого совесть нечиста.
Макей и Изох подбежали к расписному возку, в котором сидел Тихонович. Жалкий вид его вызвал в Макее чувство брезгливого отвращения. В глазах поплыли красные круги с чёрными паучками свастики. Макей что‑то в ярости закричал и замахнулся. Изох сильной рукой оттолкнул Макея от саней и приказал подбежавшим хлопцам повесить главу города Бобруйска на суку одиноко стоявшей осины.
Партизаны, уничтожив противника, бегали по лесу, ловя вражеских коней. К полдню все девять макеевских разведчиков сидели на конях. Макей и комиссар Сырцов сияли от счастья, глядя на бравых всадников.
— Добре, хлопчата! — кричал Макей, садясь с комиссаром в санки. В них на место убитой была запряжена новая лошадь, видимо, никогда не ходившая в упряжке: она робко прядала ушами и испуганно косила на Ропатинского большой чёрный глаз. А Ропатинский ласково трепал её по гриве, хлопал по широкому крупу, приговаривал:
— Хорош, хорош конёк! Зверь! Стой ты, дьявол! Расступись! — вдруг закричал Ропатинский, бросаясь на облучок саней и, шевельнув ремёнными вожжами, пустил лошадь на рысь. Партизаны расступились и санки быстро покатились по дороге, увозя командиров. За ними и впереди скакалй девять конных разведчиков.
Макей и Сырцов ехали молча, а в душе у них всё пело и ликовало. Ведь каждая такая победа, пусть маленькая, укрепляет ряды народных мстителей, поднимает их авторитет в глазах народа. Такое же радостное чувство переживал и ездовой Ропатинский. Он, кажется, нашёл свое место в отряде. Управляя лошадью, он как‑то подтянулся, бледное плоское лицо с тонкими, ускользавшими чертами, стало осмысленным и сосредоточенным.
— Ну! Шевелись, «Полицай!» — кричал он на гнедого меренка, крутившегося в оглоблях. — Я те побалую!
«Полицай» прядал ушами, косил чёрный глаз на ездового и, взбрыкивая задними ногами, старался выскочить из теснившей его упряжки. Но искусство ездового брало верх.
— Каков гусь! — улыбаясь, с похвалой отозвался о Ропатинском комиссар.
Но Макей, давно любовавшийся посадкой Миценко, указал рукой на него:
— Казак!
Миценко красиво гарцевал на высоком тонконогом кубанце. Он упивался ездой. А ответственность за жизнь командиров заставляла его быть серьёзным, задумчивым. И это очень шло к его молодому, но мужественному лицу, усеянному мелкими прыщиками, служившими предметом постоянных шуток Макея.
Макей, оглянувшись назад, сердито крикнул Ропатинскому:
— Придержи, чёрт! Куда гонишь? Хлопцам за нами не поспеть.
Пеший отряд, ведомый Крюковым, Бабиным и Николаем Бураком, остался далеко позади. Макей остановил лошадь и выпрыгнул из санок. Его примеру последовал Сырцов. Они решили подождать отряд и, грея ноги, которые уже начали мерзнуть, стали топтаться на месте. Разведчики также остановились, многие спешились.
Когда подошёл отряд, Макей увидел, как устали хлопцы. Они тяжело дышали и еле передвигали ноги. Свиягин сильнее обычного припадал на раненую ногу. Несмотря на сильный мороз, лицо его было бледно.
— Журналист! Иди присядь, отдохни. Кто там еще?
— Ничего, мы дойдём! — оживились партизаны, увидев рядом с собой своего командира. Свиягин, однако,, вышел из строя и направился к санкам. Ропатинский укрыл его лисьей шубой, в которой был взят Тихонович. Её везли в подарок деду Петро. Сейчас Ропатинский на всякий случай оговорился:
- Батальоны просят огня. Горячий снег (сборник) - Юрий Бондарев - О войне
- Легенда советской разведки - Н. Кузнецов - Теодор Гладков - О войне
- Огненная вьюга - Александр Одинцов - О войне
- В тени больших вишневых деревьев - Михаил Леонидович Прядухин - О войне
- Тревожная тишина - Владимир Возовиков - О войне
- Снег. Новелла из сборника «Жизнь одна» - Иван Карасёв - Короткие любовные романы / О войне / Русская классическая проза
- Десантура - Алексей Ивакин - О войне
- Смерть сквозь оптический прицел. Новые мемуары немецкого снайпера - Гюнтер Бауэр - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- Спецназ, который не вернется - Николай Иванов - О войне