Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все это значит, что жить без него будет страшнее, не будет той определенности. Анна чувствует себя, как палатка с недостающими растяжками на ветру, уязвимая, и ее треплет, как будто сейчас сорвет с места. И хотя она понимает, что это лишь малая толика того, что должна чувствовать Карен, тем не менее это ужасно. «Почему Саймон? – думает она, для успокоения поплотнее устраиваясь в С-образном изгибе тела Стива. – Почему Карен? Почему теперь?» Она знает, что смерть Саймона должна быть частью какой-то композиции, выстроенной судьбой, что у всего случившегося есть своя причина, бла-бла-бла… но она просто не понимает этого. Карен и Саймон – такие хорошие люди, такие добрые и любящие. Насколько ей известно, они никому не причинили вреда и не заслужили такого наказания, это так несправедливо.
И вдруг она слышит голос матери из прошлого, когда несколько десятилетий назад она сама была еще маленькой; мама объясняла ей: «Но ведь мир, милая моя, несправедлив». Тогда этими словами оправдывалось, что другие дети имеют больше, чем Анна: гости получали больше пудинга, у друзей были лучше игрушки, одноклассникам давали больше карманных денег. Конечно, простая философия, но, похоже, только она и делает понятным все случившееся.
* * *У себя дома в нескольких кварталах от дома Анны Карен одна с открытыми глазами лежит на спине, глядя сквозь темноту в потолок. За двадцать лет они с Саймоном провели очень мало ночей отдельно друг от друга; она так и не может хотя бы отдаленно осознать, как изменилась ее жизнь по сравнению с той, что была двадцать четыре часа назад. Широкая кровать пуста: Саймона нет. Обычно Карен засыпает легко и спит крепко. Несколько секунд, и она через восемь часов уже просыпается. Она не встает, чтобы сходить в туалет, или зачем-либо еще. Только если кто-то из детей плачет, она ворочается, и даже тогда обычно Саймон просыпается раньше, так что обычно это он устраняет проблему. Но сегодня ночью его нет, и Карен не может спать и знает, что не уснет. Она не может плакать, не может двинуться. Все, что она может, – это просто существовать. И ждать утра.
Она все еще лежит, когда через два часа слышится топот маленьких ножек за дверью, звук поворачивающейся ручки, и в комнату просачивается полоска света, в середине которой стоит знакомый силуэт.
Люк. Он волочит за собой Синего крокодила.
– Не спится, малыш?
– Да.
– Мне тоже. Хочешь пообниматься?
Люк кивает, и она поднимает простыню гигантским треугольником, чтобы дать ему место.
Он сворачивается калачиком рядом с ней, и она ласково гладит его по затылку и шее, где волосы касаются воротника пижамки. Через несколько минут он начинает посапывать и засыпает.
Она какое-то время лежит, потом вспоминает: Молли. Если Молли проснется и увидит, что Люка нет, то может испугаться.
Как можно тише, чтобы не потревожить Люка, Карен поднимает простыню со своей стороны кровати и на цыпочках выходит за дверь. Молли посапывает в своей кроватке, простыня сброшена, одеяло и хлопчатобумажная ночная рубашка комом сбились у колен. Карен наклоняется над кроваткой, осторожно выпутывает Молли из постельной путаницы и берет на руки.
Молли тихо сопит, и Карен уносит ее. Потом кладет к себе на кровать, осторожно ложится между детьми и накрывает всех одеялом.
Вдруг Молли спрашивает:
– Где папа?
– Папы нет, милая, – говорит Карен.
Но Молли в полусне; она снова шмыгает носом и быстро засыпает снова.
Потом, тихо-тихо, Карен говорит:
– Папа умер.
Это скорее напоминание себе.
* * *Менее чем в двух милях от дома Карен в своей квартире, на мансарде, Лу спит на матрасе. Ей снится сон, и такой отчетливый, что кажется реальностью. Ей нужно успеть на поезд. Она страшно спешит – он вот-вот отойдет, – но на пути толпы и толпы людей. Некоторые поворачиваются к ней и со злобным видом преграждают путь, толкают в сторону, прочь от поезда. Другие поворачиваются спиной и тащат большие чемоданы или катят коляски и велосипеды. Они двигаются так медленно, не обращая внимания на Лу. Ей куда-то очень нужно, это действительно важно, но она боится не успеть. И хотя не знает, куда ей нужно и зачем, ей ясно, что решается вопрос жизни и смерти.
Она дергается и просыпается, обливаясь потом, хватая воздух разинутым ртом. В панике она ничего не понимает, но тут видит знакомое окошко за шторой и успокаивается.
Она здесь, дома, а вовсе не на вокзале.
Потом на нее накатывают воспоминания о прошедшем дне, и она молча роняет слезы, сочувствуя незнакомой женщине и той, с которой ненадолго встретилась, пока на подушке у щеки не образуется мокрое, холодное, соленое пятно.
Вторник
05 ч. 34 мин.
На улице еще темно, но Карен слышит далекий шум поезда, и это значит, что уже утро. Тепло Молли и Люка ночью утешало, но ничто не может успокоить смятение чувств. Она снова и снова вспоминает вчерашние события, мысли путаются, как белье в стиральной машине.
Слова Саймона:
– У меня небольшое несварение, – когда они под дождем спешили на вокзал.
Ее слова:
– Тогда возьмем кофе, – и взгляд на часы. – У нас еще есть время.
– Кофе?
– Кофе с молоком может помочь, – убеждала она, но лишь потому, что самой хотелось выпить чего-то горячего. Потом, когда они вошли в здание вокзала, ее приказ: – Я пойду куплю кофе, а ты возьми мне билет.
Она оставила его в очереди, а сама пошла к стойке буфета. А что, если бы она не сделала этого? Что, если бы осталась с ним? Сказал бы он ей, что ему не просто нехорошо, а случилось что-то более серьезное? Тогда они могли бы посидеть на кружке скамеек за книжным магазином, подождали бы несколько минут, может быть, решили бы ехать следующим поездом. А если бы во время сердечного приступа были на вокзале – совсем недалеко от больницы, – все могло бы сложиться совсем по-другому…
Но когда Саймон подошел к ней, Карен сказала:
– Тебе, наверное, нужно поесть, – и буфетчик налил ей капучино с шоколадом.
– Что-то мне не хочется, – ответил он, глядя на выпечку на витрине.
Она тогда удивилась: Саймон редко отказывался поесть. Так почему она не пристала к нему, не спросила, как он себя чувствует?
Вместо этого она настояла:
– Я куплю круассан, – и он согласился.
А что, если причиной был кофе? От него учащается сердцебиение. Карен представляет, как кипящая вода просачивается в темные гранулы чистого эспрессо в картонном стаканчике. Это кажется теперь таким зловещим. И это ей, а не ему, хотелось кофеина. Карен знала, что без нее ежедневный ритуал Саймона состоял из чтения газеты, очередь в буфет в его привычки не входила. В поезде он покупал чашку чаю у девушки с тележкой, когда та проходила по вагону. И если причина в кофе, то, конечно, это ее вина…
А что было, когда Саймон упал? Наступили самые критические секунды до того, как прибыла помощь, когда она могла бы – должна была – попытаться оживить его. Что она сделала? Это было совсем на нее не похоже. Ладно, она не знала, как правильно делать искусственное дыхание, но имела какое-то представление. И все же даже не попыталась…
Тогда, в поезде, они разговаривали в последний раз. Их разговор был невероятно банальным – только о ней. Она жаловалась на свою работу, пеняла, что ее начальник переставил ее стол, не спросив ее, и она теперь сидит не у окна. Она работала неполный рабочий день в местном совете, и ей не очень нравилась эта работа, она стала подыскивать что-нибудь другое, изучала «Аргус»[11]. Разве важно было, где стоит ее стол? Но она тогда так взъелась, будто это что-то значило…
Она так и не попрощалась, даже не сказала мужу, что все время любила его – даже не помнит, когда последний раз говорила ему об этом. При случае писала ему записочку на рождественском подарке «С любовью от Карен». Пока не появились дети, она часто говорила, что любит. И она не стала любить его меньше, когда родился Люк, – даже полюбила больше, – так почему не говорила об этом? Это заняло бы одно мгновение – сказать ему в то утро о своей любви.
Если бы. Если бы. Если бы. Саймон умер, и Карен лежит здесь одна.
Красные светодиоды на часах у кровати показывают 06:01. Странно, что все часы в мире продолжают идти, хотя ее мир как будто остановился. И все же она замечает, как через щелку в шторах начинает просачиваться свет, кричат чайки, а внизу слышно какое-то копошение. Это Тоби – хотя Люку это не нравится, но котенок спит на кухне, и скоро он захочет позавтракать, как и дети.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- На публику - Мюриэл Спарк - Современная проза
- Дай погадаю! или Балерина из замка Шарпентьер - Светлана Борминская - Современная проза
- Влюбленные в книги не спят в одиночестве - Аньес Мартен-Люган - Современная проза
- Я сижу на берегу - Рубен Гальего - Современная проза
- Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили - Современная проза
- Мужчина в окне напротив - Олег Рой - Современная проза
- Счастливые люди читают книжки и пьют кофе - Аньес Мартен-Люган - Современная проза
- Повторение судьбы - Януш Вишневский - Современная проза
- Семь дней творения - Марк Леви - Современная проза