так не пишут. Вересаев и в свое время выглядел старомодным рядом, например, с Пильняком или Андреем Белым. Но попробуйте по мемуарам Белого составить себе конкретное представление об эпохе! Ничего не выйдет. Отражающая поверхность у него ничтожно мала, да и та больше искажает, чем отражает. Белого читают с другой целью, а узнать от него что-либо о реальности — задача невыполнимая. А вот Вересаев — надежный свидетель.

Участников и свидетелей гражданской войны больше нет. Нам, наследникам этой великой ломки, остается лишь полагаться на документы. Их не так уж много. И повесть Вересаева стоит рассматривать в этом ряду — не как художественное произведение со своей эстетической системой, а именно как письменный источник. Это свидетельство человека, не только не злобствовавшего, а, напротив, все свои ранние годы примыкавшего к революционным кругам. Один из Смидовичей даже был членом ЦК РСДРП. Да и сам Вересаев по своим взглядам — последовательный демократ.

Нас учили представлять себе гражданскую войну по «Железному потоку» и «Чапаеву», то есть с точки зрения красных. Если мало — пожалуйста, «Любовь Яровая» и «Разлом», где категорически утверждалась «красная» правда как единственная и абсолютная. Очень потом мы узнали, что красные бывали не менее жестоки, чем белые. Затем — что среди белых попадались вообще очень приличные люди («Дни Турбиных»). А затем пошел откат в обратную сторону: красные — исчадия ада, белые — сплошь героические натуры. Вересаев удерживает в круге зрения обе стороны: и красных, и белых, и многих других, которые и составляют подавляющее большинство: невоюющие массы. Это и семья доктора Сартанова, но это и местные крестьяне, для которых одинаково чужды социалистические лозунги красных и монархические надежды белых. Крестьяне хотят спокойно заниматься своими делами, им безразлично, какого цвета власть и ее знамена. Таких равнодушных, как показывает писатель, много, и рисовали их в поэтике соцреализма исключительно как оголтелых врагов. Либо — как дискретных врагов новой жизни, косную, отвратительную мещанскую массу. Вересаев делает различия: есть крестьяне, готовые в любую минуту идти грабить, есть крестьяне, из которых вполне успешно выращивают адептов режима, но есть и честные труженики, рассматривающие власть как помеху своему труду. Пройдет десяток лет — и Шолохов своего Майданникова, а Твардовский — своего Никиту Моргунка приведут в колхоз и сделают пламенными его адептами. Но в жизни-то было не так! В жизни этих истовых пахарей первыми загоняли в лагеря и в землю, как это у Солженицына сделали с дворником шарашки Спиридоном. А впервые эти «несогласные» (после 1917-го) и появляются у Вересаева, просто зеркально отражающего сложные пласты реальности первоначального периода советской власти…

Разлом российской действительности — вот что описано в повести. И ее главный вопрос — не «что делать?» и не «кто виноват?», потому что на первый вопрос писатель отказывается отвечать, а на второй — ответ ясен, его поиски идут в другом направлении. Он доискивается, откуда они взялись, эти наводящие ужас новые властители в кожанках, где таились до сих пор? Не наросли же они за одну ночь с шестого на седьмое ноября (с двадцать пятого на двадцать шестое октября) 1917 года? Откуда они взялись, если члены немногочисленной РСДРП только и делали до этого срока, что сидели в царских тюрьмах да в сибирской ссылке? Откуда? И он развертывает перед читателем вереницу ликов этого нового племени, чтоб познакомились с этой популяцией, чтоб получили представление о ее разновидности, чтоб прониклись ощущением неотвратимой опасности, исходящей от всех без исключения ее представителей.

Это написано семьдесят лет назад. Пожалуй, определить жанр повести можно, скорее всего, как очерк натуральной школы — это быстрая, точная и экономная композиция зарисовок нравов. И как узнаваемо! Авантюристы, взнесенные на гребень волны и спешащие урвать свое, покуда не скинули вниз; развернувшиеся садисты, получившие наконец возможность дать волю своим патологическим инстинктам; брызжущие слюной классовой ненависти вчерашние пролетарии, едва ознакомленные наспех с марксистской фразеологией и использующие ее как дубинку; и наконец — бывшие подпольщики, вчерашние революционеры, аскеты и бессребреники, убежденные в том, что и все остальные должны так же поклоняться Молоху революции, как они.

Мы как будто условились вынести архаичность письма Вересаева за скобки и не принимать ее во внимание. Но в ней есть свои достоинства: книга получилась занимательной. Изобилие фактов, наряду с горячими спорами отнюдь не теоретического плана, создает напряжение, благодаря которому интерес не ослабевает. Психологические глубины, создание типов — это все будет потом, после; сейчас, по горячим следам, надо успеть закрепить на бумаге хотя бы самые резкие контуры окружающего — и эту свою задачу писатель выполняет. Будь мы современниками автора, возможно, мы бы имели в чем его упрекнуть; но сегодня мы, родившиеся на несколько десятков лет позднее описанных в повести событий, можем быть только благодарны за их точное, суховатое, хроникальное воспроизведение. А интерес… Ну как же ему не быть, если со страниц газет на нас уже смотрят пустые глазницы гражданской войны, которая покуда погромыхивает на окраинах бывшей империи. Но каждую минуту она может перекинуться в наши покуда мирные широты. Так как же не всматриваться с волнением в то, как это было, как не ужасаться, не возмущаться, не надеяться — авось да минует чаша сия… Рассказывают, что машинистка, перепечатывая для Томаса Манна «Иосифа», удовлетворенно заметила: «Вот теперь я знаю, как это на самом деле было». Хоть Вересаев и не Томас Манн, но при чтении испытываешь примерно такие же чувства. Нам, правда, уже пытались рассказать эту историю другие, расторопные и уже достаточно перепуганные литераторы. К чести Вересаева надо сказать, что он, уже старик, перепуган не был. Не то не стал бы читать свою рукопись в присутствии высшего литературного начальства, да и писал бы несколько иначе. Как те, кого мы знаем со школьной парты…

По страницам книги гуляет смерть. Она в разных обличьях: одних расстреливают красные, других — белые, третьих вообще достает шальная пуля, а кто-то и вовсе умирает в своей постели — от голода и холода, от беды и ужаса. Писатель не стремится писать Смерть с прописной буквы, он не призывает на помощь символы и метафоры, он просто регистрирует. Смерть гуляет по этой земле, люди гибнут, и нет этому конца. Рушится все здание жизни: и государственной, и народной, и семейной, и частной. Все рушится, и ничего не созидается. Все четыре всадника Апокалипсиса скачут во мгле, и только смерть, и разруху, и опустошение несут они с собой, и никакого «мы наш, мы новый мир построим» нет

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 91

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.

Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги

Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика

Оставить комментарий