Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава XV
Как только похороны завершились, и послышалась команда: «разойдись!» казаки заговорили о поминках.
— У англичан сегодня, — потянул носом Шарпанов и сладостно прикрыл глаза, — обед вкуснюшший!
— Ой, ли? — усомнился Курихин.
— Говорю: шти бурдовые, говяжьи, по кусману мяса и гороха толчёного вволю!
— Англичанам завсегда лафа! — завистливо сказал Антип. — Их на кораблях привозят, а нам в сёдлах зады отбивать.
— Хребтом вёрсты отмеривать, — поддержал его Бутромеев.
— Трепло ты, Антип, — засмеялся Шарпанов. — Мы по земле топаем, а они — по морю-окияну!
— Страхота! — пригнув голову, забрался в палатку хорунжий и уселся на камышовый настил, бросив на него казачью бурку.
— Судьба и на печке найдёт, — огрызнулся Курихин, устраиваясь рядом.
— Не скажи, — возразил ему Семён. — Окиян, он кораблями кормится. Людишек на зуб пробует.
Рыжебородый Савельев примостился в уголке.
— Страсть и ужас, ежели чиво.
Ветер усилился, по армейской парусине забарабанил дождь. Хорунжий почесал бровь: — Я, эвот, думаю…
Казаки примолкли.
— Надо помянуть.
— Богдыхан шутить не любит, — ёрничая, погрозил пальцем Курихин и посмотрел на Шарпанова. — Семён, смотайся к оберещику. Можа, чиво раздобудешь.
— У яво осталось от прошлого разу, — подсказал Савельев.
— У Скачкова должно быть, — нетерпеливо подтолкнул Шарпанова хорунжий и, не успели казаки решить, отчего это вороны живут по триста лет, как гонец вернулся. Его смоляной чуб намок, прилип ко лбу. Глаза сияли. В каждой руке он держал по бутылке.
— Одна от капитана, — объяснил он хорунжему.
— Серьёзный человек.
— Благоговейный.
Казаки сгрудились, подались лбами вперёд, точно собирались обмозговывать жизненно важный вопрос.
— Плесни чуток.
— И мне в чепурку.
Стаканы, знамо дело, не сдвигали — все там будем.
Водка согрела, развязала языки. Стали вспоминать родных и близких, покойных и живых.
— У мине племяшка померла, от глотошной, ага... махонькая крыхточка — андельский ребёночек.
— Махоньких всегда жальчее.
Палатку трепал ветер, нагонял тоску, тревожно путал мысли.
— Золото горстями сыпали, ровно песок речной, — в сотый раз рассказывал Курихин, вспоминая свою вылазку в Летний дворец. — Блескучий.
— Чё теперь-то, — обрывал его хорунжий и тут же требовал: — Ну, жулябия, сказывай дальше. — Ему нравилась весёлая жуликоватость рассказчика.
Антип смеялся.
— Эх, станишные, — потеребил свои кудри Шарпанов. — Теперь бы песни покричать, так ведь осудют.
— Хто? — Курихин приподнялся. — Враз!..
Что он сделает «враз», хватая рукой шашку, всем было ясно, и хорунжий усадил его на место. — В Пекине запоем.
— Это, как пить, — откликнулся Савельев, — После штурма.
Чурилин полез за кисетом, и вскоре из палатки повалил дым — казаки дружно закурили. Курихин принялся повествовать о том, как был "дружкой" на свадьбе у троюродного брата.
— Окалдычили мы с ём четверть вина, а сверьху — водки штоф. На крыльцо вышатнулись — ух! — голова кругом. Ступлю — коленки впереплёт. Как ни шагну, все пятки на столбе. Лбом землю шшупаю, ушами отгребаю. Помотало.
— И чё? — спросил его Савельев.
— Три дня потом по стеночке ходил, с жизнью прощался.
— Что ни говори, а помирать не хотца.
— Надо ещё внуков потетёшкать, — послюнил палец и пригасил цигарку Шарпанов.
— Поперьвах женись, — треснул его по плечу Курихин и смахнул с губ семечную шелуху: за кладбищенской оградой он нашёл хиловатый подсолнух с крупной шляпкой, и теперь грыз семечки сырыми. — Женись, опосля погутарим.
Слыша возбуждённый говор казаков, в палатку заглянул кладбищенский сторож. По секрету сообщил, что одна из продовольственных повозок англичан застряла в семи верстах отсюда — в заболоченной низинке. Охраны никакой: ездовой с кривой сабелькой.
Курихин загорелся.
— Туда-обратно за ночь обернёмся!
— Не рыпайся, рожа босяцкая, — удержал его хорунжий. — Терпи до Пекина. Чать, не впервой слюну жевать, соплей занюхивать.
— Всем хоцца, когда нет, — остудил Курихина Савельев. Антип запротестовал. Свой протест он оправдывал тем, что, если застрявший обоз никто не выручает, значит, он ворованный.
— Как так? — изумился Шарпанов.
— А так, обнаковенно, — развёл руками Курихин, малость потеснив хорунжего. — Интенданты воруют у солдат, обозники у интендантов, и что куды девается, никто понять не скажет. — Он стряхнул с себя подсолнечную шелуху и поправил ремень. — Война — кошма, всё покрыват.
— Садись, Антип, — дёрнул его за полу чекменя рассудительный Савельев. — А хошь, лягай — поспи с устатку.
— Деревня ты немытая, — покачнулся Курихин и стал укладываться спать.
— Кулак стерпишь, а от щикотки загнешьси…
— Шуткуй, — поостерёг его Савельев и подвинулся, давая место.
— Ноги крутют от энтих дожжей, — ворочаясь с боку на бок, потёр свои "мосолыги" Антип и, не слыша ответа на свои причитания, принялся обиженно бубнить: «Энто я ишшо мальцом в пролубь мырнул, перед ребятами еройствовал. Теперя изморозь грызёт, точит шкелету. — Пожаловавшись на свой давешний недуг, он швыркнул носом, повозился, умащиваясь на походном тюфяке, и, завернувшись в бурку, плаксиво заблажил: — Куды бы мне сироте горемычной голову свою нещасну преклонить, не жрамши потому как, и вопче». Через минуту он уже храпел.
Чурилин и Шарпанов пошли расставлять караульных.
Тёмная сырая наволочь затягивала даль. В посольской палатке светилось окошко, и собравшиеся в ней члены мисси, как это зачастую и бывает после похорон, заговорили о жизни и смерти.
— Плоть людская ненавидит Бога. Отсюда все грехи, — с жаром проговорил Вульф и потянулся к самовару с чашкой.
— Не плоть враждебна, — возразил Игнатьев, — а наше потворство желаниям плоти. И не умерщвлять плоть надо, а воспитывать.
— Плетью и розгами? — спросил Вульф, привёртывая краник самовара. — Как на помещичьей конюшне?
— Зачем на конюшне? И непременно розгами? Духом воспитывать, в Духе.
— Но если плоть сильнее Духа, как тут быть? Тем паче, что для жизни на земле ей очень много надо? И кров, и пища, — мы ведь все равны, все из одной глины?
— Равны, говорите?
— Равны! — с жаром воскликнул секретарь. — Все равны друг перед другом.
— Перед Богом, — возразил Николай. — Перед Создателем, а ни в коем случае не перед друг другом.
— Слишком общо, — скривил губы Вульф.
— В хвойном лесу и
- Лето Господне - Иван Шмелев - Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Василий Седугин - Историческая проза
- Во имя Чести и России - Елена Семёнова - Историческая проза
- Белая Россия - Николай Стариков - Историческая проза
- 1000 лет русского предпринимательства Из истории купеческих родов - Платонов Олег Анатольевич - Историческая проза
- Черные стрелы вятича - Вадим Каргалов - Историческая проза
- Калигула - Олег Фурсин - Историческая проза
- Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян - Историческая проза
- Русь против Орды. Крах монгольского Ига - Виктор Поротников - Историческая проза
- Век Екатерины Великой - София Волгина - Историческая проза